Темы: Литература
02.09.2014
Изображение взято отсюда
— Шекспир, натуры друг! Кто лучше твоего
Познал сердца людей? Чья кисть с таким искусством
Живописала их? Во глубине души
Нашел ты ключ к великим тайнам рока
И светом своего бессмертного ума,
Как солнцем озарил пути ночные в жизни! –
писал 20-летний Николай Карамзин.
Среди множества великих людей мира по пальцам перечесть тех, чьи юбилеи становились бы всемирным событием. Таков Уильям Шекспир, давно ставший человеком планетарного назначения. Герои его вошли в ДНК мировой культуры.
И русские чтут английского поэта — от Карамзина, основателя «Вестника Европы» и первого переводчика Шекспира с родного его языка (3 -м актом «Юлия Цезаря», тираноборческой пьесы в переводе 20-летнего Карамзина мы открываем наш номер), до новых поколений переводчиков. В этом юбилейном номере мы публикуем свежий и дерзкий перевод «Гамлета», сделанный Виталием Поплавским.
Стало расхожим выражение «шекспировские страсти», подразумевающее предельно напряженные эмоции, острейшие конфликты, разрешаемые (или вовсе не разрешаемые) смертью героев, предательством, изменой, местью, мятежами и войнами за власть.
Этими шекспировскими страстями и сейчас пылает земля; кровью, ложью и злобой, увы, пропитаны ленты наших новостей.
***
Смерть тогда ходила рядом, она была обыденным делом и желанным развлечением для толпы. Казнили людей с размахом, с расстановкой, как Гая Фокса и его подельников — вешали, но не до конца; кастрировали, вспарывали животы, четвертовали… Толпа зверела и вопила от вида и запаха крови.
Более чем актуально для нашего мира, — где предательство, ложь и правда, безнадежное геройство каждый день рифмуются в сводках новостей.
Безнадежные конфликты, которые и смерть не разрешает.
Жестокость и хрупкость судеб. Нежность и цинизм.
Весь Шекспир, кажется, вышел из ветхозаветной книги Иова, в которой Бог на спор с дьяволом неустанно испытывает человека.
Но у Шекспира есть надежда; она хотя бы в том, что его мир — это все-таки не настоящий, а условный, театральный мир, всего лишь «мышеловка», а мир за пределами театра может быть и иным. Планета Шекспира населена живыми и очень разными людьми, которым всем трудно ужиться, но приходится, и от этого много неудобств.
Шекспира часто сравнивали с его современником Сервантесом, а Гамлета — с Дон Кихотом. Ему было бы о чем поговорить с Рембрандтом, младшим современником, которому было десять лет, когда умер Шекспир. Шекспира можно ставить в рембрандтовской сценографии… «Блудный сын» с его неизреченной тайной прощения и раскаяния.
Шекспир — черно-белый, конечно. Черные буквы по белой бумаге. Черные камзолы актеров, белые атласные воротники. Эссекс на эшафоте. Чернота закулисья. В те времена, в еще более далекие времена шекспировского Рима или легендарной старой Англии, в лабиринтах Эльсинора, в людских жилищах, похожих на норы, было мало света. Тени, черные провалы — и резкий контраст с выходом на площадь.
События, совсем не еврипидовские, неумолимо ведомые роком, а живые, неожиданные, вызванные человеческими страстями — вожделением, жадностью, завистью, местью, любовью, подлостью, властолюбием.
Мы мало знаем о Шекспире-человеке. Мы всё о нем узнаем, погружаясь в космос его театра. Его, творца миров и вершителя судеб, сравнивали с богом. Театр Шекспира существовал в реальном контексте реального Лондона, — жадного, смрадного, жестокого города, где казнили на площадях под звериный вопль толпы; рядом с ямой, в которой травили медведей. Но Шекспир поднимался нам этим миром, как вздымалась громада Вестминстерского собора над лачугами на старых гравюрах.
Его театр — этот мир из слов — слова! слова! слова! — речь свободного человека для слуха свободных людей.
Этим отличны Фальстаф, и принц Гарри, и Ромео с Джульеттой, и Гамлет, и Просперо… Шекспир строил мир из слов, выражавших время, человеческие страсти, из тысячелетних сюжетов. Перешивал, перелицовывал, штопал, — вдруг что не так, какой чудак… И получалась открытая в бесконечность человеческая панорама; не зря над его театром не было крыши…
Жестокий мир, как писал Карамзин, «без страха и надежды». Театр — это мир иллюзий, почти призрачный, но он таков, что возбуждает чувства, потому что в него верят все в нем участвующие — автор, актеры, зрители. Театр — зеркало, говорит Гамлет, но и король — зеркало, и мир — зеркало, в котором отражается, а порой и повторяется театр.
***
Мир живет по Шекспиру, который, как Коперник или Галилей в небе, показал вселенную человеческих страстей. Люди лгут, любят, ревнуют, ненавидят, боятся смерти и старости, трусят и завидуют, жертвуют и предают, лгут и свидетельствуют, преступают и раскаиваются. Иногда.
Шекспир построил свой мир из самых натуральных и долговечных материалов — из слов. Его персонажи, в отличие от героев самых продвинутых современных компьютерных игр, обладают свободой воли, ровно настолько, насколько эта свобода позволяет им полностью реализоваться.
Для англичан Шекспир, как для русских Пушкин, — это прежде всего живая, родная и безмерная стихия языка — терпкого, ядреного, нежного и чувственного. Для иноземцев, воспринимающих его лишь в переводе — это прежде всего герои, маски, сюжеты, идеи.
***
Шекспир от нас очень далеко — он живет на той хвостатой звезде, что сияла ярким днем над Уорикширом его детства. Он повсюду: он в речи и типажах поведения, ставших всемирными.
Каждый год сотни театров всего мира заново ставят Шекспира. Его герои вроде бы снова и снова говорят и делают одно и то же — и всякий раз, стараниями режиссеров, художников и актеров получается что-то неожиданно новое; они волшебным образом меняются вместе с миром; впрочем, мир меняется не столь уж и значительно, чтобы в них не узнавать себя.
Шекспировские сюжеты и герои — они изменчивы, как Протей, но мы видим их всякий раз все в новых коллизиях, представленных нам жизнью. Разве не приходят на ум Крым и Украина в нынешнем году, когда мы заново начинаем читать «Гамлета»?
ГОРАЦИО
Не понимаю, что всё это значит,
Но, судя по всему, нас могут ждать
Сюрпризы в государственном масштабе.
МАРЦЕЛЛ
Как раз об этом я хотел спросить, —
Давайте сядем, — в чём необходимость
Ночных дежурств, введённых по стране,
Подъёма в оружейном производстве
И чистки кадров в воинских частях,
Сплошных авралов в кораблестроеньи,
Трёхсменных вахт с отменой выходных?
Что эта потогонная система,
Поставившая ночь на службу дню,
Готовит нам, — кто сможет мне ответить?
...
...
Теперь по делу. Младший Фортинбрас,
В обход международных соглашений —
Или считая, что у нас бардак
Во всей стране в связи с кончиной брата
И что настало время взять реванш, —
Повёл войну в эпистолярном жанре,
Пытаясь предъявить свои права
На земли, что отторгнул по закону
Наш брат покойный у его отца.
...
Читаем далее:
ГАМЛЕТ
Сэр, чьё это войско?
КАПИТАН
Норвежское.
ГАМЛЕТ
Ну, и куда оно
Идёт, простите?
КАПИТАН
В направленьи Польши.
...
ГАМЛЕТ
А что вам
От Польши надо, извините, сэр?
КАПИТАН
Отвоевать малюсенький кусочек
Её земли, в котором проку нет, —
Весь прок — в самом его завоеванье.
Тут дело принципа. Цена земли —
Дукатов пять, но из-за них у Польши
С Норвегией всю жизнь идёт война.
ГАМЛЕТ
Кому охота воевать без цели?
КАПИТАН
Лишь были б средства — цель-то мы найдём.
ГАМЛЕТ
Два государства тысячами жизней
Платить готовы за мешок дерьма! —
Как скрытая болезнь в здоровом теле,
Так наша глупость не видна, пока
Она сама не вылезет наружу[1].
***
В феврале 1601 года на Таэур-хилле казнили недавнего фаворита графа Эссекса. Уинстон Черчилль писал: «…Эссекс и его молодые сторонники, в число которых входил и граф Саутгемптон, патрон Шекспира, составили отчаянный заговор. Они планировали поднять восстание в Сити, бросить основные силы на Уайтхолл и захватить саму королеву. Успешный результат, кульминацией которого планировалось свержение с трона монарха, должна была символизировать постановка в Саутарке пьесы Шекспира “Ричард III”»[2].
Революция еще не стучалась в двери, но несогласие уже широко гуляло по Англии и Шотландии, которой суждено было стать важным участником английской истории.
Шекспир стал символом елизаветинской эпохи, впрочем, и его творчество отнесли к «елизаветинской драме», хотя важная часть его относится уже к правлению нового монарха — Якова I.
Шотландец Яков I Стюарт, единственный сын казненной Марии Стюарт и преемник Елизаветы (и покровитель Шекспира, как считают многие), хотел быть королем «в полном смысле слова» — как его соперники на континенте. «…его никто не знал, — писал далее Черчилль, — он был чужаком и его способностям и возможностям управлять Англией еще предстояло пройти испытания»[3].
А.Н. Савин в замечательных лекциях по истории английской революции[4] пишет: «Случайность рождения поместила его не на свое место. Король, особенно английский король, из него вышел плохой: получужой англичанам и малоспособный войти в английскую психологию, совершенно нецарственный по внешности и образу жизни, ленивый в политике, непоследовательный, расточительный, болтливый, малоспособный ценить людей, совсем не популярный. Из него вышел бы хороший шотландский, даже английский член университетского колледжа или профессор. Он неглуп, остроумен, жизнерадостен, любит охоту, вино, красивых людей, умную беседу, привязчив к тесному кругу близких людей, с хорошо подвешенным языком, педант; он много читает и немало знает… Его идеи шире английских: он стоит на великобританской точке зрения, в век религиозных войн не прочь мечтать о соединении церквей и не боится переговоров с папой…»
Когда Шекспир говорит в «Макбете» о народной вере в королевский дар исцеления (Эдуарда Исповедника) и переходе этого дара к его преемникам, он явно хочет угодить новому королю из рода Стюартов, которые считались потомками Банко. (Ведь способность исцелять золотушных — важный аргумент в пользу легитимности власти.)
Надо сказать, что вначале Яков I, воспитанный в кальвинистском духе, отказывался совершать этот обряд. Марк Блок пишет: «…следует предположить, что неприязнь Якова к обряду возложения рук, родившись из его кальвинистских убеждений, усилилась по причине отвращения, которая внушала этому чрезвычайно впечатлительному человеку процедура столь неприглядная, как прикосновение к язвам и опухолям»[5]. А таких больных бывало и по полсотни, и больше.
Малькольм в «Макбете»:
«…Король творить способен чудеса.
Я сам, с тех пор, как в Англию приехал,
Их наблюдал не раз. Никто не знает,
Как небо он о милосердьи просит,
но безнадежных, язвами покрытых,
Опухших, жалких, стонущих страдальцев,
На шею им повесив золотой,
Своей святой молитвою спасает,
И говорят, целительная сила
В его роду пребудет. Сверх того,
Ему ниспослан дар провидца,
И многое другое подтверждает,
Что божья благодать на нем»[6]
Марк Блок, который написал об этом книгу «Короли-чудотворцы», тоже вспоминает Эдуарда Исповедника, Якова Первого и «Макбета».
Яков хочет абсолютной власти, он верит в свое право на нее, в свой суверенитет. Парламенту 1610 года он говорит с досадой: «Ведь может же брать пошлину король Франции, Дании, Испании? Почему же я не могу?» Распустив строптивый парламент 1614 г., Яков жалуется испанскому послу: «Удивляюсь, как мои предки допустили такое учреждение. Я чужой здесь, я застал его здесь, когда пришел; я должен мириться с тем, от чего не отделаться»[7].
Он убежден, что «подданный не смеет говорить неуважительно ни о каких помазанниках, хотя бы находящихся в войне с его собственным государем». В политическом трактате «Истинный закон свободных монархий», написанном еще до восшествия на престол (до 1603 г.), он убежден, что «король выше закона». Он может без парламента издавать статуты и указы, волен отменять акты. Подданные должны повиноваться безусловно. Монарх есть Божией милостью сам наместник Бога, лицо мистическое и двуединое.
В 1616 году, в год смерти Шекспира, Яков вразумляет: королевская прерогатива есть государственная мистерия, не подлежащая человеческому обсуждению.
«Атеизм и богохульство — обсуждать, что может сделать Бог... Точно так же самомнение и высокое пренебрежение со стороны подданного — обсуждать, что может сделать король, утверждать, что король не может сделать того и того. Надо довольствоваться королевской волей, раскрытой в его законе». Право короля есть его прирожденное право. «…Он почти готов объявить своей собственностью два королевства, которые он объединил: что сочетал Бог, пусть того не разлучает человек. Я муж, весь остров — моя законная жена. Я глава — а остров мое тело. Я пастырь, а остров — мое стадо»[8].
На сессии парламента в 1605 году (год написания «Макбета» и, возможно, «Лира») он заявляет: «Я — ваш король, поставлен править вами, я отвечаю за ваши ошибки».
Однако Яков (а следом за ним и Шекспир) отличает себя от тирана:
«Гордый и честолюбивый тиран воображает, что царство и народ поставлены лишь для удовлетворения его желаний и неразумных вожделений; законный и справедливый государь признает, что он поставлен для народного благоденствия».
«Свободная монархия», считает Яков, есть монархия подзаконная: монарх выше своего закона, но он подчиняется ему для примера подданным.
***
ПОЛОНИЙ
Я играл Юлия Цезаря, и меня убили в кульминационный момент пьесы: Брут меня убил.
ГАМЛЕТ
На месте Брута я бы десять раз подумал, прежде чем убивать вас в кульминационный момент.
(Интересна это самоирония автора и напоминание о его «Юлии Цезаре».)
***
После раскрытия знаменитого «порохового заговора», череды жесточайших казней, прошедших 30 и 31 декабря 1605 года у Cент-Пола, Яков даже сдерживает вошедших в раж абсолютистов, учит их уважению к праву, указывает на обязанность подданных сопротивляться тирану и узурпатору.
До конца дней своих Яков оставался в убеждении, что королевская власть выше парламента и выше общего права. «Парламент приходит и уходит, король остается». В 1611 году Яков распустил парламент, принявший билль, запрещающий королю вводить законы без согласия парламента. Парламент, созванный в 1614 году, опять отказался утвердить субсидии королю и тоже был распущен.
***
В 1616 году — в год смерти Шекспира — Яков разъясняет судьям, каким образом подчинение короля общему праву не исключает верховенства короны над общим правом.
Есть «Два лица короля», его прерогатива двоякого рода: частная и абсолютная. Частная подлежит ведению судов общего права; судьи могут рассуждать о ней так же, как о притязаниях любого подданного.
Эта традиция была очень давняя. Еще в отчетах Эдмунда Плаудена, собранных и опубликованных во времена Елизаветы I, рассматривались различные юридические казусы, возникавшие в этой связи.
Эрнст Канторович в своей фундаментальной книге о средневековом праве «Два тела короля» пишет: «Было бы странно, если бы Шекспир, владевший жаргонами едва ли не всех человеческих профессий, не знал конституционного и юридического языка, звучащего вокруг него, языка, которым юристы того времени столь часто пользовались в суде»[9].
…Невозможно сомневаться в знакомстве Шекспира с судебными случаями, имевшими общий интерес…
...Легко представить, сколь подходящим ему должен был бы показаться образ двух тел короля… Юридическая теория «двух тел короля» неотделима от Шекспира по другим причинам… Если этот странный образ, отнюдь не до конца исчезнувший из современной конституционной мысли, сегодня обладает вполне реальным человеческим наполнением, то именно благодаря Шекспиру. Именно он обессмертил эту метафору. Он сделал ее не просто символом, но безусловно содержанием одной из своих величайших пьес «Трагедия о короле Ричарде II» (запрещенной при Карле II)…
Известно, что Елизавета относилась к этой пьесе весьма неблагосклонно. Во время казни Эссекса она жаловалась, что «эта трагедия 40 раз была сыграна на открытых улицах и в домах…» Однажды королева воскликнула: «Я и есть Ричард II, разве вы этого не знаете?!»
«В одном лице я здесь играю многих — короля, шута и Бога» (перевод М.Донского).
Карл I перед казнью вспоминал эту пьесу: «Сорвали с короля венец во имя Короля».
…Здесь уже зрели семена конфликта, приведшие к революции. Уже гораздо позднее в парламентских прениях 1628 года, из которых вышла «Петиция о праве», палата общин отказалась признать за королем суверенную власть, заявив, что прерогатива не есть власть абсолютная и может быть точно сформулирована в законах.
Отзвук этих актуальнейших на то время дискуссий мы находим во многих пьесах Шекспира. Английский театр, как и английский парламент, был уникальным культурным институтом, в котором происходило формирование — и проявление — общественного мнения. Спектакли часто заканчивались потасовками и даже разгромом.
В 1621 году Яков призвал депутатов палаты общин — коммонеров — в палату лордов и рассказал им басню: «В доброе старое время, когда животные умели говорить, корова жаловалась, что хвост у нее слишком тяжел. Я и Бэкингем, — мы точно коровий хвост. Сессия пройдет, и вам очень захочется получить нас назад, защищать вас от обид».
Шекспир понимал «государство как сложное единство всех сословий», каждое из которых выполняет свою функцию в обществе.
Патриций Менений в «Кориолане» рассказывает бунтующему люду басню, похожую на ту, что рассказывал парламентариям король Яков:
МЕНЕНИЙ
Однажды возмутились против чрева
Все части человеческого тела…
…
Живот неторопливый был разумней
Хулителей своих и так ответил:
«Вы правы в том, мои друзья сочлены,
Что общий харч, которым вы живете,
Мне первому идет. Но так и надо,
Затем, что телу призван я служить
И житницей и лавкой. Не забудьте,
Что соки я по рекам кровяным
Шлю к сердцу во дворец и к трону мозга,
Что по извивам и проходам тела
Все от крепчайших мышц до мелких жилок —
Лишь я питаю жизненною силой»[10].
***
…«O нем (Шекспире. — В.Я.) судят по старинке, не замечая его изумительного социологического чутья и тонкого понимания политики» (А.Аникст).
Вопрос легитимности власти, этот вечный вопрос, столь волновавший короля Якова, — центральный вопрос и шекспировской политологии: исторических хроник, «Макбета», «Гамлета», античного цикла. Добиться власти или ее удержать, подтвердить свои права или опровергнуть чужие, доказать другим — и, что порой важнее, самому себе свои права на трон. Попытки укрепить легитимность своей сомнительной власти приводят к череде преступлений, эту легитимность навсегда и полностью уничтожающих.
…Если б мог ты, доктор,
Исследовать мочу моей страны,
Чтоб разгадать недуг, и государству
Вернуть здоровье, я бы эхо гор
Тебя заставил славить…
Какой ревень Шотландию прочистит
От англичан? О них ты слышал, доктор?[11]
Ведь какая отличная фраза!
…Я смерти не боюсь, пока в поход
На Дунсинан Бирнамский лес нейдет.
Но мы знаем, что иногда идет. И тогда реализовывается пророчество:
Насилье, страх, разруха и мятеж
Здесь будут жить, и край наш будет зваться
Голгофой и страною мертвецов.
(«Ричард II. IV Перевод М. Донского)
***
Шекспир умер в своем родном Cтратфорде 23 апреля 1616 года, прожив 52 года. Тело его было похоронено в стратфордской церкви Св. Троицы. На надгробии выбит текст:
Good frend for Iesvs sake
forbeare,
To digg the dvst encloased heare.
Bleste be ye man yt spares thes
stones,
And cvrst be he yt moves my bones.
Друг, ради Господа, не рой
Останков, взятых сей землёй;
Нетронувший блажен в веках,
И проклят — тронувший мой прах [12].
Фото: Виктор Ярошенко
Примечания
- Перевод В. Поплавского. См. в этом томе «Вестника Европы».
- Уинстон Черчиль. История англоязычных народов. Т. 2. «Новый мир». Екатеринбург: «Гонзо». 2012. С. 165.
- Там же.
- А.Н. Савин. Лекции по истории английской революции. М., 2000. С. 59.
- Марк Блок. Короли-чудотворцы. М., 1998. С. 465.
- «Макбет». Акт 4. Сцена 3 / Перевод Ю. Корнеева. Т. 7. С. 79.
- А.Н. Савин. Указ. соч.
- Там же. С. 60.
- Эрнст Канторович. Два тела короля. Исследование по средневековой политической теологии. М., Изд-во Института им. Гайдара. 2014. С. 94.
- В. Шекспир. Собр. сочинений. М.: Искусство, 1960. Т. 7. С. 262-263.
- Там же. «Макбет», Акт 5, сцена 3. С. 91 / Перевод Ю. Корнеева.
- Перевод А. Величанского.
© Текст: Виктор Ярошенко