В контакте Фэйсбук Твиттер
открыть меню

Смерть курсистки. Стихи

Автор:  Климова Галина
Темы:  Литература
08.10.2014

Фото: Михаил Розанов

* * *

Я помню стать сарьяновской собаки,
качаловского Джима при луне,
Каштанку и Арто — как цирковых — во фраке, Муму — на дне.

На голубом глазу поверю сразу:
дворняга Павлова,
терьер Карандаша,
ищейки, пастухи и водолазы,
бессмертна ваша зверская душа.

Собачее отродье, сучьи дети,  
за озверелость сердца и ума
бегите нас, холодных, как зима,
бродячих, бешеных, бездомных на планете,
на той, что Шариком звалась сама.

БОЛОТНЫЕ ЧАЙКИ

Откуда здесь эти птицы голодные,
сплошь блатные, то бишь болотные?

В белых спецовках,
похожих на майки,
в месте соития с Минкой Можайки,
на 73-м км
вылетают на встречку навстречу зиме
болотные чахлые чайки.

Усердные мусорщики, мигранты,
улитки обеденной ради
чистят кочки, встают на пуанты
среди камыша, осоки и манника,
взлетают петардами, как на параде
в день военно-морского праздника.

Как не узнать их в гнездовом уборе —
сухие чаинки в воздухе оголтелом
не чают уже — наступит ли море,
будь оно Чёрным, а хоть бы и Белым.

Из цикла «Сочинительницы»

Смерть курсистки

Мы празднуем мою близкую смерть.
Факелом вспыхнула на шляпе эгретка.
Вы улыбнётесь… О, случайный! Поверьте,
Я — только поэтка.

                        Надежда Львова

Я не был на твоей могиле,
Не осуждай и не ревнуй!

                        Валерий Брюсов

Наивная зелень глаз,
как с Большой Зеленцовской у всех,
шляпка эмансипе,
ласточкино пальто.
Поэтки Наденьки Львовой слёзы и смех
не зарифмует никто.
Муза, подпольщица и королевна —
по мнению мэтра, ей уступали
и Марина Иванна, и Анна Андревна,
обе — булатной стали.

Поэтка — трагическая невеста.

Г-н Б. — мэтр, он же — истинный гений жеста,
завел шуры-муры на широкий манер:
шампань, стихи, охота средь финских шхер,
когда друг на друга ночами ходили и вброд.
Она умоляла: попроси у жены развод.

И г-н Б. элегантно  — не брюлики, например,
не молитвенник — барышне невдомек —
преподнес ей почти игрушечный револьвер.
с инкрустацией из перламутра.
Женой он жертвовать не мог.

Наденька в сумерках московского утра:
Вы разлюбили ещё в прошлом апреле,
après, après…
писала письма и жгла в постели
меблирашки в Константинопольском подворье,
пепел в ведре утопив, как в море.

А у мэтра — журналы, журфиксы, артистки…

И Наденька честно —
в духе максималистки —
застрелилась под вой метели.

Ее оплакали, но не отпели.
В газетах курсивом — «Смерть курсистки».
Г-н Б. удрал в Питер. Его сожалели.

 

Ташкентские адреса

1.

Без фальши звериное слышно трезвучие —
петух,
           собака,
                       корова ни свет ни заря —
под небом, с прохладцей затянутым в хан атлас,
просыпалась за окнами вслух махалля,
и чай зеленый трижды женили при нас,
и духом курдючным витийствовал утренний плов.

Почем драгоценные камни за пазухой,
                                   дорогие обиды?
Подрублены корни когда-то родственных слов:
тимуровцы — вчера,
                                   сегодня — тимуриды.

 

2. ул. Пушкинская

Там, на родине солнца чего только нет:
нет ни тени твоей,
ни дома с балаханой,
где — из последних жил — соловей
жил и куражился над тишиной.

Ищи-свищи этот адрес!

Там урюк на шипящих крышах сушили,
а из ткани адрас
вдовы платья бессмертные шили,
выносили к поезду пирожки с требухой,
и старик карагач мало-мальской листвой
всё шевелил слова про волю и покой,
ну, точно, Пушкин — с имперскими стихами на устах
на главном проспекте,
он в бронзе,
он в пылких кустах
застыл как вкопанный, без вида на постой.
Там воздух,
           по слухам, к российским ветрам —
глухой.

 

3. Памяти сквера

Уроженец Ташкента, малютка «мaтис»,
в шестьдесят лошадиных сил ломовой ишак,
тронулся в сторону сердца — налево и вниз —
пронюхав, что город стоял на ушах:
бездомные майны клевали бездомных грачей,
дозорные гнезда разбиты до слепоты,
на пнях и на свежих спилах — цветы
для всех невинно убитых чинар и карагачей,
всех — царской выправки,
редких пород,
лет сто дышавших музыкой высших сфер.
           Эхом разбился колониальный сквер.

На Алайском базаре задохнулись тмин и зира.
Не стало воздуха.
Но сколько сирот
с растительной памятью,
притягивающей кислород!

В развороченном небе не все заживет до утра.
Убийственная в Ташкенте жара. 

Сыну

Родители как солнечные боги

                        Инга Кузнецова

Мы были твои солнечные боги,
всех первых трав и птиц учителя,
корректоры не сверстанной дороги,
не столбовой,
когда сама земля
вдруг из-под ног ушла по вертикали,
но вброд и посуху
в воздушный коридор
нас время вывело, чтоб слезы пробежали
по руслам слов,
чтоб длился разговор
о лете, о любви,
чего на белом свете
не избежать, не удержать мольбой.
–           Не оттого ль к зиме взрослели дети,
мы каменели,
жизнь давала сбой.

ПЕЙЗАЖ С МЕШКАМИ

Мешки целлофановые —
сорт рукодельных цветов?
Или дешевые из секондхэнда наряды?
На грузных деревьях,
на гибких фигурах кустов
трепещут телами — почти дриады.

Воздушные замки из себя состроив,
где фиговым листиком не прикрыться,
приют для продувных героев,
мешки вдруг прикинутся:
мы  — птицы, птицы!
Синий — синицей,
розовый — снегирём,
а чёрный мешок — чёрный лебедь Одиллия —
исполнит батман и надуется пузырём,
трудовые порвав сухожилия.

Полощутся на небесных путях —
белый, голубой, красный.
Пейзаж с мешками
одним  — пустяк,
другим — отметка жизни несообразной.

* * *

Одичала на даче малина,
вся — крапивой забитая — измельчала,
голубая бабочка
(куколка в прошлом — Мальвина)
ни на вкус, ни на цвет ее не различала.
Запустенье в расцвете,
но сменится ветер,
и кусты всполошатся всерьез
в переломах, увечьях,
как трудные дети,
их колючий и резкий язык междометий
будет осенью понят до слез,
до дождей со снегом наполовину,
нас оплакавших холодно и свысока.
— Где секатор? Пора бы малину
всю здесь вырезать!

Только дрогнет рука.

ФРАКИЯ

                                    Белле Цоневой

Закрытой музыкой в шкатулке заводной,
эпическим мотивом вольной темы
без мыслей о воде и благодатной тени,
надёжно, как за каменной стеной,
спала долина под июльский зной.
Спала, как все беременные бабы,
в наплыве дурноты, подточена тоской,
прикрывши маревом и ямы, и ухабы,
чтоб до утра утробный свой покой
от сглаза уберечь и зависти людской.

Но мир уже гудел: брюхатая долина!
И молодой Орфей молитвы пел:
во чреве чудный град!

Все боги ждали сына
и Стара-Планина, и каждая вершина.
Но родилась — страна.
Каков её удел?
Каких она корней, кровей, наречий,
на брань и брашно падкая жена?

Про чёрный день в гробнице междуречий
и тайну золота, и жирный сыр овечий,
о матерь Фракия,
оставь нам дотемна.

 

© Текст: Галина Климова