Трактир на улице Васе Мискина

Впервые за 20 лет, а именно столько прошло после развода,  Вики увидел фотографию отца в газете. Под фотографией была статья, в которой отец Вики разъяснял основы демократии, разоблачал очередной франкмасонско-сионистско-марксистский заговор против молодого демократического государства, включающего партию отца Вики, а также отстаивал денационализацию бывших церковных угодий и этнически чистую Словению. Высказался и о том, что плохого нужно сделать чужакам, и чем раньше, тем лучше. Вики боялся параноидных демократов. Многие годы те, кто раньше именовали себя демократами, заставляли всех пить желчь и вдыхать серные пары, а сейчас, без желчи и серы, не знали, как жить, и сами предлагали их повсюду. Если же при этом они выказали бóльшую умеренность, чем прежняя власть, то это было связано с эпохой (двадцатый век, сумерки), а не со сдерживающими природными факторами: в словесных раутах они усердно повиновались жаждущему кровопролития и мести Ветхому Завету и талионскому принципу Свода законов Хамурапи — у того, кто убивает твоего раба, ты имеешь право умертвить треть овец и всех бесплодных животных, такие дела. Несмотря на это, Вики ненавидел отца меньше, чем отчима. С отцом ему не нужно было жить.

Второй муж матери на вид не был дряхлым. В свои семьдесят, про которые он, однако, говорил, что ему до них еще восемь лет, он был как сосна, чопорно вышагивал по деревенским улицам, как испанский лорд, здоровался направо и налево, вытягивал спину в струнку и руки держал скрещенными на животе, ладони складывал веером одну на другую над яйцами и перекрещивал пальцы — Вики, унаследовавший от отца страсть к размышлениям о франкмасонах, иногда тихо спрашивал себя, что, возможно, речь идет не о тайном приветствии простого каменщика, а о сигнале, что он был бы рад, если бы его кто-то поприветствовал, отчим никогда не здоровался первым и даже обижался, если другие этого не делали. Но на вид он не был дряхлым. Всегда знал, когда голоден и когда ему не хватает свежего белья. В такие моменты он вспоминал, что женат. Отчим Вики не был главой партии. Тащил за собой семейную пенсию от первой жены и ничего не делал. Поэтому он много размышлял и часто при этом дремал. Как и кот матери. Как и Вики в своей инвалидной коляске. Вообще все в семье много размышляли, а мать Вики работала и получала пощечины, если отчиму казалось, что она не работает. Но Вики ненавидел отчима не за это.

Возможно, он бы так же ненавидел каждого мужчину, который встал бы между ним и матерью. Возможно, он бы так же ненавидел каждого, в ком бы видел второго отца, потому что ненавидел первого. Самому Вики не было понятно, почему он ненавидел отчима, но ненавидел очень сильно. Так как у него было много времени на размышления и так как проще всего ему было размышлять о политике, Вики казалось, что он ненавидит отчима из-за политики.

Здесь и только здесь нашло выход то, к чему он был готов, что все из-за дряхлости отчима, но в действительности не из-за нее. Если бы Вики понимал, из-за чего именно, он бы понял, почему отчим бьет мать — потому, что отец отчима бил слуг, и потому, что отчим потерял смысл ежедневного существования еще в школьные годы, а позже переходил от одной женщины к другой, от одной супруги — матери — и — сиделки к другой супруге — служанке — и — рабыне, с тем простым чемоданом взглядов и предрассудков, который ему удалось собрать до формального окончания пубертатного периода. И должен был бы уже задуматься. Но Вики этого не понимал, помимо прочего ему было плевать на мать. Отчима он ненавидел по собственным причинам и врал себе, что ненавидит его из-за политических убеждений.

Отчим в школьные годы был Соколом (словенское спортивное общество), социалистом и членом общества словенско-сербской дружбы. Для Сокола в какой-то момент он стал слишком большим и неуклюжим, социализм он перерос, так как не сумел оценить его надуманных достоинств выше, чем бы их оценила какая-то другая система, ну а сербам он остался предан до самой смерти. В Словении 92-го года этого было достаточно для ненависти. Этого хватало и для того, чтобы отличаться от других. Поэтому свою благосклонность к сербам он выставил как флаг, и чем больше нападали на Сараево, тем выше он его поднимал. И Вики ненавидел его все сильнее.

Вики бы с удовольствием убил отчима, но не знал как. Отчим был метр восемьдесят ростом и, несмотря на года, до которых ему на словах оставалось еще восемь, был силен как бык. Так как он терпеть не мог масло, яйца и молоко, мать готовила для него отдельно — ей ведь не нужно было размышлять, у нее хватало времени на готовку, но она была в него влюблена, поэтому со временем начала есть то же, что и он (и как следствие готовила отдельно для Вики). Поэтому яд отпадал. Два трупа для Вики было бы слишком, да и было бы слишком очевидно, чтó их убило. Вики должен был придумать что-то другое. Он сидел в инвалидной коляске и упорно размышлял. Никакого другого занятия у него не было.

Немного раньше, прежде чем случилась улица Васе Мискина, Вики начал захаживать в деревенский трактир.

В трактире был низкий сводчатый потолок, почерневшие балки, камин, в котором запекали омболу (свиные медальоны) и ничего кроме омболы, окошки величиной с ладонь и грубо обтесанные скамьи у длинных не накрытых столов, на которых были выцарапаны карманными и чуть более крупными ножами даты исторически важных трахов с именами участников. Тут и там для лучшего понимания выгравированного была добавлена какая-то диаграмма или самокритично прибавлены небольшие линии, чтобы сообщить, сколько раз. Обычно их было пять. Трактир стоял — точнее, наполовину утонул в подвале дома трактирщика, где и должен стоять трактир, точнее, напротив церкви. Еще не вусмерть пьяный завсегдатай едва ли сможет потерять колокольню из виду, а потом, когда он ее найдет, остальные завсегдатаи услужливо развернут его на 180 градусов. Завсегдатаи, что правили трактиром, были молодыми, поджарыми, в синих рабочих комбинезонах, под которыми они ничего не носили, с волосатой грудью и голыми локтями, шумные, живые и редко в одиночку. Когда трактирщик изредка пользовался моментом, чтобы напомнить о неоплаченном счете, они лезли на рожон и избивали его, несмотря на то что их признали бы вменяемыми и могли бы наказать. Когда Вики впервые подъехал к дверям трактира, над ним сначала смеялись, ведь на каталке он не мог преодолеть порог и две ступеньки вверх, его оставили снаружи и прошли мимо, как будто он — пустое место. Во второй раз (когда с неба цвета индиго лился дождь и волосы Вики, терпеливо сидящего перед трактиром, прилипали ко лбу) его патетическое появление возбудило любопытство, если не сочувствие, они его спросили, кто он и чего хочет. Вики назвал свою фамилию. Фамилию отца, которая прозвучала как заклинание. У парней из завсегдатаев были свои виноградники, и поэтому бывшие церковные угодья их не волновали, но о том, как нужно изолировать несловенцев, они были того же мнения, что и отец Вики. Четверо подхватили Вики вместе с коляской (трюк, который был для него вполне осуществим, но протокол есть протокол) и понесли его вниз в подвал, где посадили на почетное место и налили ему вина. Вики поначалу тактично молчал, согнувшись над своим стаканом, и слушал их. Только несколькими вечерами позднее, когда уже точно было понятно, кто на очереди в почетном карауле у коляски и кто будет ее переносить, они начали присматриваться к нему, вдруг да и сам что-нибудь скажет. Вики начал торговать отцовым пониманием демократии. При этом и пить начал, потому что от слов, которыми он торговал, у него болел желудок. Но ничего страшного: завсегдатаи добросовестно следили, чтобы его стакан был всегда полон. Слушали его с благоговением и восхищением. Они понимали, что, в отличие от них, он много размышляет и что особенно склонен к этому. Через две недели искалеченный Вики стал некоронованным королем отряда крепких подданных, которые ради него сделали бы все, что бы совершили при соответственном побуждении, пусть и просто из хулиганства.

Всё, только убить бы ради него не смогли. Как же смешно звучит, что завсегдатаи с доспехами из мышц, которых не постеснялся бы и носорог, добры и честны. Поэтому Вики, который после размышлений, длиной почти в тридцать лет, не мог быть глуп, даже если бы захотел, вообще не упоминал при них об убийстве.

И потом грохнуло.

Грохнуло тогда, когда люди стояли в очереди за хлебом. Убило почти всех, кроме человека с видеокамерой. Из-за технических недостатков видеокамеры запись была синяя, цвета индиго, и казалось, что все трупы одеты в синие рабочие комбинезоны. В трупах ничего не осталось. Вся их кровь разлилась рядом с ними на тротуаре. Она тонким слоем была размазана, будто слой темно-красного лака, и блестела, как свежий лак. Пять литров крови на каждого, размазаны слоем в миллиметр, растекаются дальше. У некоторых трупов не было видно, откуда появилась кровь. Просто сидели там, будто дремлют, странно опустошенные, бесхребетные, как дырявые воздушные шарики. Другие трупы были слишком очевидно изрезаны. Из разорванных конечностей торчали светлые ткани, о которых невозможно было бы сказать, чем они были прежде: то ли мышцей, то ли костью, то ли кожей, и такого было много — а ведь ты и не знал, как до того момента кожа могла все это уместить и удержать в себе. Некоторые раненые выглядели так, будто взорвались они, а не гранаты. Некоторые трупы кричали. Мать Вики перед телевизором тоже кричала. Закрывала себе глаза руками и немо кричала: «Перестаньте! Перестаньте!» Крик оглушающе отзывался в ее голове, но ничего не было слышно. И они не переставали. За каждым трупом был новый поворот, новый рывок с камерой, новый ужас. Улица Васе Мискина все не заканчивалась. Мать Вики сидела перед телевизором как прибитая, не могла встать и отойти, не могла перестать смотреть на экран сквозь пальцы. Такова природа голой силы: даже если что-то осуждаешь, ничего не можешь сделать. Зачарованно смотришь, чтобы не смотреть, еще и еще.

Матери Вики стало плохо.

Ей нужно было лечь, и мужчины остались без ужина. Отчим Вики не умел даже глазунью пожарить, а Вики не доставал до края плиты.

Отчим Вики зажег сигарету и сказал, что мусульмане бомбили свое для того, чтобы мир обратил на них внимание; вот такой извращенный, сказал он, исламский менталитет.

Вики посмотрел на него и тихо покивал.

Вики ждал, когда отчим проголодается.

Отчим Вики, конечно, проголодался и, так как тем вечером он не мог придумать, чего такого он не ест этой ночью, согласился с мыслью об омболе. Они пошли в трактир; высокий прямой старик толкал перед собой хрупкого, бледного парнишку в инвалидной коляске с высокой спинкой по темным, узким деревенским улицам. Небо было цвета индиго, и сияли вангоговские звезды.

Завсегдатаи в трактире сидели и ждали, тихие и мрачные. Они вливали в себя вино, но не сходили с ума, поэтому выпили больше, чем обычно. Время от времени кто-то из них грязно ругался и ударял кулаком по столу, чтобы прозвучало, как гром.

Они смотрели телевизор и резню на улице Васе Мискина.

Трактирщик отрезал два хороших куска свинины и положил на очаг, где они спокойно поджаривались и тихо капали на раскаленные угли. Тогда же он отложил нож, которым отрезал отбивные, на каменный край камина, и забыл о нем. Отчим Вики героически приступил к вину. Вики отправился на беглое приветствие к скамье. Беглым приветствием всё и ограничилось. Скамья не была настроена на размышление. От вина некоторые уже лишились дара речи. Вики оплатил им еще несколько литров.

Когда он снова пришвартовал коляску у стола, где они сидели с отчимом, ножа на краю камина уже не было.

Вики, принципиально не говоривший с отчимом, завязал разговор. Из тысячи тем в тот вечер важна была лишь одна.

«Одновременно они их», — сказал отчим.

«Откуда у хорватов ракетомет над Сараево?» — спросил Вики. Отчим презрительно фыркнул, будто хотел сказать, что в отношении хорват не действует ни одно алиби.

«Или их мусульмане», — сказал отчим Вики, и еще много подобного.

«Единственное решение боснийского вопроса заключается в убийстве всех мусульман», — сказал отчим Вики.

«Два миллиона человек?!» — засомневался Вики, о котором мы знаем, что ему и два трупа казалось слишком.

«А хотя бы, — прибил отчим. — Они испорчены до крайности. Только посмотри, что они делают на Ближнем Востоке».

Вики упомянул, что Сараево, очевидно, находится в Европе.

«Еще одна причина избавиться от мусульман», — по-мужски заключил отчим и залпом осушил стакан терана (сорт словенского вина).

Вики заказал и оплатил еще литр. «И еще партию вот для тех ребят», — сказал он трактирщику.

«Кто их домой потащит?» — спросил хозяин.

Вики улыбнулся.

Отчим в их разговоре не участвовал. Размышлял. Пил теран и размышлял о сербах и мусульманах, которые притесняют сербов, и был слеп и глух ко всему остальному. Глух к своему голосу, который с каждым стаканом становился все более резким и слышно его было чем дальше, тем лучше. Слеп к взглядам, которыми обменивались Вики и завсегдатаи.

«Сербы не бомбили улицу Васе Мискина», — закричал отчим Вики, настолько громко, что сам удивился. «Сербы — честные люди», — взвыл он, печально цепляясь за свою подростковую любовь и убеждения.

Скамья остекленевших глаз переглянулась, ибо им как-то неопределенно показалось, что они слышали что-то, чего не говорят в трактире.

Им не было полностью понятно, что они слышали. Их размышления не были умелыми и нуждались в корректировке большего профессионала, чем они сами.

«Вы слышите, что он говорит!» — звонким голосом закричал Вики и приподнялся на руках, опершись на колеса каталке. — Вы что, не слышите, что говорит этот пьянчуга? Этот пьянчуга оправдывает сербов!»

Скамья снова переглянулась. Хозяина осенило, что их, в конце концов, не придется нести домой, и нырнул за стойку. Парни все как один вскочили на ноги, полными бедрами опрокинули стол, за которым сидели, перепрыгнули через него и выросли перед отчимом Вики, выстроившись в безупречно ровную линию.

Удары посыпались на голову, лопатки, руки, спину, живот и яйца, которые он тщетно пытался защитить ладонями, сложенными веером в приветствии простых каменщиков.

Перед судом все один за другим отрицали, что кто-то из них принес нож в трактир. Те, кого осудили за участие в драке («Участвующий в драке, в которой кто-то погибает или кому-то нанесены тяжелые телесные повреждения, только за участие наказывается заключением от трех месяцев до пяти лет»), отрицали, что кто-то из них дал нож тому, кто им воспользовался; они также утверждали, что ни у кого из них не было с собой ножа. Тот, кого определили как виновного по 46-й статье уголовного кодекса («тот, кто отнимает жизнь у другого, осуждается минимум на 5 лет тюрьмы»), повторял, что кто-то сунул нож ему в руку. Снизу. Он почувствовал руку, которая всунула ему нож, где-то на уровне талии, будто кто-то дал ему нож из положения сидя; но будьте умнее, кто же сидит во время драки в трактире? Нож без сомнения принадлежал хозяину, но во время убийства хозяин стоял за стойкой, где пытался спасти посуду. Помимо этого бесспорно доказанного факта — факта, что отчим Вики из-за раны в животе истек кровью, прежде чем подоспел спасатель — никто, и Вики тоже, ничего конкретно не помнил. Всё произошло слишком быстро. Тот, кто был гипотетически виновен по 46-й статье, вообще не знал ничего наверняка, использовал ли он вообще нож, который, так сказать, свалился на него с неба; так как он хорошо знал себя, ему казалось вполне вероятным, что при таких обстоятельствах его осудили, и других могли бы осудить.

В связи с их опьянением и серьезностью провокации, которая привела к драке, в связи с тем и этим, завсегдатаев осудили на соразмерно короткие тюремные наказания. Мать Вики теперь в разводе и одновременно вдова, она рада, что ее тут и там царапает хотя бы кот. Вики сидит в инвалидной коляске и размышляет. Все соглашаются, что это он делает хорошо. Инициатива, которую подписали 500 деревенских жителей и в которой подписавшиеся предлагают улицу, на которой стоят церковь и трактир, переименовать в улицу Васе Миксина, его. Говорят также, что на следующих выборах мэра он выступит против кандидата, которого выдвинула партия его отца.

Перевод Евгении Шатько