Стихи

*   *   *

Простейшая головоломка
не поддается мне никак,
а для смышленого ребенка
и узел гордиев – пустяк.

Он не смеется надо мною,
быть может, только потому,
что мне является роднёю,
я близкий родственник ему.

Но сколь я жалок и ничтожен,
наверное, в его глазах,
как громовержец, что низложен,
повергнут, обращен во прах.

Теперь со мной запанибрата,
он станет говорить мне «ты»,
а я хихикать виновато
и всякой избегать вражды.

И думать грустно, что Тургенев
Иван Сергеевич был прав,
про отчужденье поколений
«Отцы и дети» написав.

*   *   *   

Словно булку, снег ломтями
нарезает дождь косой,
будет лопать он ночами
бутерброды с колбасой.

Некультурно будет чавкать
и по-свински хлюпать грязь.
Мы ж продолжим в дождь и слякоть
умирать, не торопясь.

Понемногу, шаг за шагом,
не впадая в смертный грех,
дружно, весело, со смаком,
затворившись ото всех.

Как две старые улитки,
что остались зимовать
в огороде по ошибке,
оказалось – умирать.

Те, чьи домики пустыми
обнаружат жарким днем
дети, бегая босыми
под крыжовенным кустом.

*   *   *   

В какой-нибудь всеми забытой
глуши, куда выведет путь,
стоять перед дверью закрытой
и нервно за ручку тянуть.

Смятение. Чувство досады.
Как вдруг холодком от реки
повеет, заплачут цикады,
ночные вспорхнут мотыльки.

И вдруг понимаешь, как много
вокруг одиноких сердец,
и жалко становится Бога,
что, как многодетный отец,

старается денно и нощно,
хлопочет, детей приласкать

стремится, но те, как нарочно,
кто в шкаф, кто под стол, под кровать

залезть норовят – безобразят.
А те, кто постарше, уже
бьют жен своих, водочку квасят
и в Бога не верят в душе.

*   *   *   

Вдруг ощущаешь на мгновенье,
что власть теряет над тобой
тупая сила притяженья,
и это – не сердечный сбой.

А тонкий лед под слоем снега
так о себе дает мне знать,
не для потехи, не для смеха,
а чтоб учился я летать.

Пока не поздно научиться
я должен множеству вещей,
как мне без крыльев обходиться,
которых нету у людей.

Ведь люди Ангелам подобны
лишь в представленье простаков,
что от иллюзий не свободны,
воображения оков.

И я уроки терпеливо
беру, ушибы, синяки
сношу, учусь летать красиво
с друзьями наперегонки.

*   *   *   

Таким и должен быть пожар,
как на картинке в детской книжке –
бьют в колокол, взметнулся шар
над острием пожарной вышки.

И жизнь такою быть должна,
как в сказке – долгой и счастливой,
мир крепким, ни одна война
не называться справедливой.

Но все идет и вкривь, и вкось.
Сначала разгорелось пламя
из искры, а потом пришлось
на пепелище жить годами.

В чем дело, наши мудрецы
гадают, спорят громогласно
и шлют гонцов во все концы
на поиск истины напрасно,

иль рассуждают – вообще –
о нас, как царстве тридесятом,
ища причину в каланче,
или в брандмейстере усатом.

*   *   *   

Не повод даже, а предлог
находится вдруг сам собою,
как будто клюнул петушок,
тебе ниспосланный Судьбою.

На кухне хлопнуло окно.
Дохнуло холодом морозным.
О, Боже, я забыл давно,
что мы живем под небом звездным.

Там – за окном – в прозрачной мгле
на небе звездочки мерцали,
не как на Елочке в Кремле,
где мы отроду не бывали,

а дома,
словно в отчий дом
я заглянул через окошко,
где мы у елки за столом
смеемся, охмелев немножко.

Бокалов звон и бой часов
вот-вот сольются воедино.
И эта музыка без слов
торжественней любого гимна.

*   *   *   

В пору, когда непонятно совсем,
как все завертится, как все закрутится,
разве на мост я иду не за тем,
чтобы с мостом вместе в реку обрушиться?

Нравится чувствовать, встав на краю
бездны, как ветер ерошит мне волосы
и раздувает рубаху мою,
и на воде чертит черные полосы.

Сделавшись вдруг широка, глубока,
тщится протиснуться между опорами
речка, себе обдирая бока
узкими каменными коридорами.

*   *   *   

У детей – свой детский бог.
В шапке, шубе длиннополой
он приходит на порог
к ним с улыбкою веселой.

На дворе метель метет,
а его объятья жарки,
из мешка он достает
новогодние подарки.

Мы столпились вкруг него,
замерли, дрожим со страху –
не забыл ли он кого,
не дал ли случайно маху?

Вдруг он знает, кто снежком
угодил в окно,
в тетрадке
кол хватает за колом.
И душа уходит в пятки.