Стихи

Фото: В. Ярошенко

* * *

Волосы повязаны платком
у идущей мне навстречу женщины,
стиснуты до боли пиджаком
груди у несчастной деревенщины.

Перед Богом каждый норовит
выглядеть, как подобает случаю,
рот закрыть, серьезный сделать вид.
Только я зазря себя не мучаю!

Пуговицу на воротнике
расстегнул я в церкви беззастенчиво,
стоя в полумгле на ветерке.
Мне давно скрывать от Бога нечего.

* * *
Тщась подобрать слова для тех,
кого люблю и ненавижу,
таким усердьем, как на грех,
боюсь я заработать грыжу.

Лишь безразличные вполне
к риторике высокопарной,
не ищут выгоды во мне
торговки с площади базарной.

Они смеются надо мной.
Они в усмешке скалят зубы,
что словно сахар кусковой,
и в волчьи кутаются шубы.

* * *
Снег липкий липнет ко всему —
и к человеку, и к собаке,
в нем, словно в пушечном дыму
над полем боя, реют флаги.

Вопрос привычный: кто кого,
кому достанется победа,
хотя мне это нелегко,
но я оставлю без ответа.

Напрасно от поэта ждут
того, чего он дать не может,
конечно, если он не плут,
тщеславья червь его не гложет.

* * *
Отныне в порядке вещей
читать и писать против правил
на родине бедной моей,
которую я не оставил.

Тому было много причин.
Не должен быть, как мне казалось,
поэт на Руси сукин сын,
хотя и такое случалось.

И что наш язык не забыт,
хотел я иметь подтвержденье
и ждал, когда мне позвонит
мой маленький внук в день рожденья.

* * *
Принялись чесать мы языки
о свободе и о несвободе
и читать заветные стихи,
так, как это прежде было в моде.

О свободе много мудрых книг
прочитал я по библиотекам,
свежих мыслей, новых смыслов в них
кое-как наскреб я по сусекам.

Но зато узнал, что человек
может тосковать, страдать, томиться,
может замолчать навек поэт,
если не свободен он, как птица.

* * *
Без сомненья —
ветры дуют,
гнется куст, звенит стекло,
и реально существуют
на земле добро и зло.

До того, что я их кожей
чувствую, как свет и тьму,
что я чувствую их ношей
тяжкой сердцу и уму.

* * *
Почему был окружен
городок стеной и рвом?
Думал я, со всех сторон
обходя его кругом.

Неожиданно на ум
мысль престранная пришла,
когда я услышал шум,
стук дверей и звон стекла.

Налетело воронье,
набежала татарва,
немцы, шведы!
То да сё.
А у нас — ни стен, ни рва.

* * *
Будто над водой летели
в полумгле стальные цапли,
над большой софой висели
на ковре ножи и сабли.

Мальчиком, еще ребенком,
страшным птицам вслед смотрел я,
слыша в клекоте их звонком
звуки пьяного веселья.

Между дружеским застольем —
пенье труб и звон стаканов,
между дикого раздолья —
крики злобных великанов.

* * *
Предначертано судьбой
было статуи богини
откопать не нам с тобой
заступом в тяжелой глине.

Может быть, тебе и мне
следует с судьбой смириться,
оставаться в стороне,
не мелькать, не суетиться.

Пусть другие напролом
лезут, носом землю роют,
надорвавшись животом,
жалобно скулят и ноют.

* * *
Гуси-лебеди одолевают.
Попрошу у печки, чтоб она
спрятала меня, пока не стают
снег со льдом и не придет весна.

Яблоня в саду раскинет ветки,
по весне покроется листвой,
спрятаться тогда, как птица в клетке,
я смогу от солнца в летний зной.

Я, в конце концов, найду защиту
от испепеляющих лучей,
тех, что греют здешнюю элиту,
славы, денег и дурных людей.

* * *
Впотьмах, вскочившие с постели,
ужасно выглядели люди.
Как плети руки их висели.
Опали животы и груди.

Спросонья люди беззащитны,
совсем как маленькие дети.
Як Вкраïни дiти рiдни,
коих жальче всех на свете.

Как малолетние сирийцы, —
продолжу загибать я пальцы, —
американцы,
евразийцы
и молодые мексиканцы.

* * *
Вдруг духовой оркестр умолк,
как будто канул в пустоту.
Встал на плацу пехотный полк,
как паровоз, на всем ходу.

А я всё шел, всё шел и шел,
встречая множество людей,
кто, как и я, был сир и гол
в глуши лесов, среди полей.

Наш путь лежит в чудесный край —
шептались мы между собой,
спеша путями птичьих стай
вернуться из гостей домой.

* * *
Сторона моя, сторонка!
Будь что будет впереди,
но порвется там, где тонко —
и к гадалке не ходи.

Для России тонким местом
оказаться может Крым,
потому что связан с детством —
дорог, памятен, любим.

Может сила тяготенья
непомерно велика
оказаться без сомненья,
а материя — тонка.

* * *
Рисунок незамысловатый
на мысль печальную навел,
что был художник бородатый
глуп безнадежно, как осел.

Снег за окном валит нещадно.
С ним в столкновение придя,
как только сделалось прохладно,
замерзли капельки дождя.

Перемешались дождь со снегом.
И осенило нас с тобой
смешать, подобно древним грекам,
напополам — вино с водой.

* * *
Много про народы первобытные
есть чего порассказать,
факты привести прелюбопытные,
что сумели раскопать.

Но неандертальцы с кроманьонцами
пусть покамест подождут,
потому что разбираться с горцами
нам пришлось не пять минут.

Потому что русских с украинцами
примирить куда трудней
будет, чем евреев с палестинцами,
и значительно больней.

* * *
Это все уму непостижимо,
это выше умопониманья,
но из пепельницы струйка дыма
достигает центра мирозданья.

Этого в буквальном смысле слова,
быть может, только в переносном
может быть подорвана основа,
воцарится чушь на масле постном.

Как-то незаметно соскользнули
в танцы-шманцы, шутки-прибаутки,
а когда вокруг запели пули,
в пляс пустились, повинуясь дудке.

* * *
С крыши сбрасывая снег,
производят столько шума,
сколько в наш ужасный век
Государственная дума.

Словно ровно в пять утра
рукавицы и лопаты
в тайне — с заднего двора
получают депутаты.

Среди них — ни одного
ни узбека, ни таджика,
но их племя велико,
речь темна, глуха и дика.

* * *
Смотрю на свечки тусклый пламень,
что больше прежнего чадит.
Что сердце у него не камень,
кто человека вразумит?

В конце концов он — не железный,
чтобы спокойно боль терпеть.
Бесспорно нужен друг любезный,
чтобы опору в нем иметь.

Сегодня в храме многолюдно.
Как если б к Богу стало вдруг
пробиться в одиночку трудно,
мы, словно дети, стали в круг.

* * *
Мировых катастроф отголоски,
что сумели достичь наших дней,
как на камне гранитном бороздки
от огромных медвежьих когтей.

Были мечены лапой медвежьей
не однажды отец мой и дед,
а теперь относительно свежий
вижу я на груди своей след.

Эта метка — не воинской славы
знак, что носит герой на парад,
не награда Великой державы.
У нее для нас нету наград.

* * *
Я вдруг заметил измененья,
произошедшие со мной,
так долго я держал равненье,
что шея сделалась кривой.

В основе действий коллективных —
парадов воинских частей,
веселых праздников спортивных —
труд рабский взрослых и детей.

Лишь братства с равенством немножко,
но никакого либерте
не вижу, глядя за окошко,
доверившись своей мечте.

* * *
Что избежать сумел застенков,
я в полном праве утверждать
и на лугу среди оттенков
желто-зеленых возлежать.

Гудок московской электрички
вспугнул сидящих рядом птиц,
тех, что, как люди без привычки,
боятся каменных темниц.

Лишь воробьи сидеть остались
в траве высокой в летний зной,
поскольку больше не боялись
экспериментов над собой.

2015 январь — февраль

© Текст: Владимир Салимон

Фото: Анна Матвеева