В контакте Фэйсбук Твиттер
открыть меню

Об истории слов в Холодной войне

Автор:  Гатов Василий
Об истории слов в Холодной войне 16.06.2021

75 лет назад, весной 1946 года, началась Холодная Война. Тогда никто не знал – она первая, последняя, уникальная или навсегда. Три четверти века спустя мир снова погружается в некое состояние, до сведенных скул похожее на Холодную Войну. Похожее – но не одинаковое; в истории не бывает одинаковых ситуаций, повторяющихся через десятилетия – просто потому, что всё в мире течет и изменяется.

Холодная Война 1946-1986 годов началась, во частности, из-за слов – их произнесения, их непонимания, недоверия к ним, уверенности в лживых посылах. Не-частности, которые предопределили этот период, были, конечно же, действиями – опасными, зачастую агрессивными, действиями, которые приводили в движение самые большие экономики в мире, затрагивали жизни более чем миллиарда человек.

Существует консенсус советско-российских исследователей относительно ключевого значения Фултоновской речи Уинстона Черчилля (к тому моменту уже бывшего премьер-министра Британской Империи), произнесенной в присутствии президента США Гарри Трумэна 5 марта 1946 года в Вестминстерском колледже, Индиана – это было, по сути, «объявление» Холодной Войны как инструмента сдерживания амбиций советского режима. При всём значении Черчилля и его речи «Основы мира», отставной премьер-министр в этот момент не был никак и никем уполномочен объявлять войну. Вторым западным триггером Холодной Войны считается «Длинная телеграмма», написанная временным поверенным в делах США в России Джорджем Кеннаном 22 февраля 1946 года (и, видимо, попавшая в руки советских разведчиков довольно быстро) – текст, в котором, в отличие от речи Черчилля, политика сдерживания описана подробно и в мрачных (с точки зрения Москвы) деталях.

Важно понимать: решение ключевых держав Запада задействовать «сдерживание» Советского Союза, вчерашнего союзника во Второй Мировой войне, не было и не могло быть следствием идеологических инвектив Черчилля или скрупулезного анализа Кеннана. Причиной сдерживания стала фактическая политика СССР по всей линии соприкосновения двух систем: от Восточной Германии до Средиземноморья, от северного Китая до западного Ирана. Скорее, слова Черчилля и Кеннана стали для советских идеологов (точнее, лично для Сталина) отличной точкой опоры в той политике, которую СССР собирался проводить после войны: политики максимального расширения зоны безопасности и контроля вокруг границ СССР, которая удовлетворяла параноидальные страхи вождя. Стремление Сталина отодвинуть военную угрозу как можно дальше от границ СССР прекрасно совмещалось с его желанием установить максимальный контроль над народами Восточной Европы.

Когда историки разбирают военные конфликты, они тщательно собирают все возможные обстоятельства, предшествовавшие событию: дело не только в том, что они хотят определить ответственность той или иной стороны за развязывание войны, но и в том, что изучение прошлого позволяет избежать ошибок в настоящем и будущем. Если считать Холодную войну законченным конфликтом, то понимание её источников, причин и хода событий являются если не полноценным ключом к анализу сегодняшней ситуации, то позволяют точнее оценить риски, дать рекомендации в части потенциальных ошибок как в оценке собственных сил, так и в оценке противника.

Ответственность за развязывание той, старой Холодной войны, безусловно, лежит прежде всего на Сталине: в 1945-1953 годах его внешняя политика была, без сомнений, агрессивной, и, что важно, «необъявленной» (в том смысле, что идеологическая трескотня про миролюбие была, но действия – что в Восточной Европе, что в Азии – никаким пацифизмом не отличались). Политика США и Великобритании, ведущих держав Запада, хотя и включала военные и военно-политические элементы, была прежде всего открытой и «объявленной» - президенту и премьер-министрам нужно было защищать те или иные действия (и слова) в парламентах, объяснять европейским союзникам, удерживать хрупкий баланс в свежесозданной Организации Объединенных наций. Естественно, и в западной политике сохранялись элементы засекреченные, спрятанные не только от посторонних, но даже и от своих внутренних глаз – деятельность ЦРУ и британских спецслужб, в том числе, по противостоянию СССР в Европе, включая, например, совсем не комильфо сотрудничество с бывшими нацистами в Германии и фашистами в Италии. Однако, операция Gladio (даже если она существовала на самом деле, что до сих пор не признано официально) была всего лишь приготовлениями к возможному коммунистическому мятежу и вторжению Советской Армии; в то же время СССР вооружал и поддерживал советниками греческих коммунистических повстанцев, создал и готовился защищать просоветские «республики» в Западном Иране, проводил массовые депортации граждан восточно-европейских стран в советский ГУЛАГ.

Специально подчеркну, что речь выше идет всего о двух годах, прошедших с Потсдамской конференции, на которой был юридически оформлен раздел Европы между двумя политическими полюсами – атлантическим (американо-британским) и советским. Сталин-союзник стремительно вернулся, для западных лидеров, в тот образ, который за ним закрепился до войны – безжалостного, тоталитарного лидера идеологического режима, желающего физического уничтожения капитализма и либеральной демократии. Ответы на действия Сталина, сформулированные в текстах Черчилля и Джорджа Кеннана, в свою очередь, опирались на политическую идеологию Вудро Вильсона, 28-го Президента США, который сформулировал её как основу мирных переговоров в конце Первой мировой войны. Это и есть тот самый «мировой порядок», против которого боролись и Ленин со Сталиным, и настоящие и мнимые революционеры в третьем мире – мир по лекалам Америки, ради лидерства Америки и под американским «зонтиком безопасности».

Как верно подметил исследователь из Йельского Университета Дэвид Энгерман, «Холодная война была войной в том смысле, что в ней схлестнулись две достаточно жесткие и давно противостоявшие друг другу идеологии [считавшие себя] универсальными, мессианскими и детерминистскими. Каждая из них считала «свой мир» венцом цивилизационного творения, каждая верила в неизбежность прогресса, каждая полагала целью покорение мира, включая носителя противоположной идеологии. Но что делало её Холодной? Прежде всего, то, что стороны не были сконцентрированы на прямом конфликте между собой, поскольку не предполагали ни возможность покорения, ни даже трансформации друг друга»¹.

Прохладная Войнушка 2010-х началась, в целом, похоже. Оказавшись, по результатам первой Холодной Войны, фактическим вильсонианским «лидером мира», Соединенные Штаты – в полном соответствии со стратегическим видением – стали вести политику «конструирования» новых государств и режимов, образовавшихся на огромном постсоветском геополитическом пространстве. Где-то это получалось чуть лучше, где-то не получалось совсем. Где-то было достаточно политического и экономического давления, где-то требовалась вся мощь американской военной машины (как в Ираке, например).

Для России фактическое поражение в Холодной Войне было частично «смазано» острейшим политическим и экономическим кризисом, который разразился в конце существования СССР. Потребовалось более десятилетия, чтобы проигравшая сверхдержава задумалась – в лице своего руководства – над тем, как далеко зашла трансформация Pax Americana, и что потеряно со времен СССР. Естественно, это не была мгновенно пришедшая в голову мысль – о несправедливости, с российской точки зрения, окончания главного противостояния ХХ века писали консервативные и патриотические публицисты прямо с дней Горбачева, - однако до середины 2000-х США и Запад в целом не «заглублялся» столь сильно и глубоко в российский периметр безопасности. Включение в НАТО стран Балтии, продвижение инфраструктуры альянса на Восток вопреки возражениям России, - всё это, как и действия Сталина в первые годы после Великой войны, вызывало у российского политического и военного руководства серьезные опасения. То есть ситуация, скорее, перевернулась относительно времен Длинной Телеграммы и Фултоновской речи – о политике сдерживания (оправданной или нет – другой вопрос) задумались русские, а не Запад.

Принципиальная разница, между тем, была (и остается) в том, что идеологический компонент Холодной Войны – наличие двух, остро конфликтующих в своих основах и практике, идеологий – отсутствует. Российские (и лично путинские) возражения против однополярного мира носят не доктринальный характер, а, скорее, этический (нас не уважают) и ситуативный (вот тут, тут и тут вы с нами не посчитались) характер со времен Мюнхенской речи 2007 года. Кроме того, если в мире 1946 года действительно было только две могущественные страны (и эта ситуация охватывала все начальные стадии, до разрядки), то теперь таких стран не две, а как минимум, пять (плюс Китай, плюс Индия, плюс Европейский Союз).

Если полагать «фултоновской речью» выступление Путина в Мюнхене, на конференции по безопасности, в 2007 году, то – в модельной периодизации той, первой Холодной Войны, мы уже где-то в 1958-м, в реестре «догнать и перегнать Америку» (с советской стороны) и всемогущества ЦРУ в тайных операциях против советских интересов. Однако в предложенном выше «перевертыше» что-то не сходится – Россия продолжает оставаться догоняющим (с большими проблемами), спецоперации и вмешательство во внутренние дела остаются фирменными блюдами из советского ассортимента, равно как и создание и поддержание «замороженных конфликтов». В отличие от 1950-х, бессмысленно сравнивать экономические ресурсы «блоков» - преимущество на стороне Запада, причем с явным перевесом.

Когда контуры нового «холодного конфликта» стали проясняться, примерно в 2012-2013 годах, один умудренный опытом предыдущей Холодной Войны дипломат сказал мне, что «В России пришли к власти люди, до сих пор уверенные, что в финале их обманули. Проблема же состоит в том, что они обманывали сами себя слишком долго, чтобы признать поражение».

Возвращение к истории, риторике и образам Холодной Войны – с Железным Занавесом, рыцарями плаща, кинжала, дезинформации и regime change – это довольно мрачная мелодия, которую нам предстоит слушать еще достаточно долго. Как минимум, столько, сколько проживет один человек, которому сейчас 69 лет. Почти столько, сколько прошло со смерти Сталина, обозначившей окончание первого – самого тревожного – периода той Холодной Войны.

Увы. ¶



  1. Engerman, D. (2010). Ideology and the origins of the Cold War, 1917–1962. In M. Leffler & O. Westad (Eds.), The Cambridge History of the Cold War (The Cambridge History of the Cold War, pp. 20-43). Cambridge: Cambridge University Press. doi:10.1017/CHOL9780521837194.003