Михаил Дзюбенко. О специфике украинского литературного языка

Украинские язык и культура вовсе не представляют собой terra incognita: несмотря на все сложности, в основном политического характера, они интенсивно изучались и в дореволюционное, и в советское время, с новой интенсивностью изучаются сейчас. Достаточно назвать имена академиков А.А. Шахматова, В.Н. Перетца, Ф.П. Филина, Н.И. Толстого, Л.А. Булаховского, а также А.М. Селищева, А.Н. Кожина, В.В. Нимчука и многих-многих других.

Тем удивительнее встречать вздорные, непрофессиональные суждения – вроде тех, что отдельного украинского народа не существует, украинский язык – это просто испорченный русский (или его диалект), а украинскую культуру выдумали чуть ли не в генштабе Австро-Венгерской армии[3].

Напомним некоторые факты.

I

Литературный язык создается на основе естественного. Украинский язык, наряду с русским и белорусским, принадлежит к группе восточнославянских языков индоевропейской языковой семьи. Эти языки восходят к одному из диалектов праславянского (естественно, бесписьменного) языка, на котором говорили племена, занимавшие еще до Р.Х. земли между средним течением Днепра и Западным Бугом. Затем ареал их обитания резко расширился, захватив Балканский полуостров, достигнув Эльбы, Ильменя, междуречья Оки и Волги. На основе ряда близкородственных диалектов в VIII-IX вв. образовался язык восточных славян, который исследователи достаточно условно называют прарусским и который через 100-150 лет получил письменность. Однако к этому времени прарусский язык уже не представлял единства: племенное дробление, следы которого сохранила нам «Повесть временных лет» в названиях двенадцати племен, не могло не отразиться и на языке, распавшемся на ряд диалектов. Современные восточнославянские языки (русский, украинский и белорусский) сложились на базе как раз этих диалектов. Процессы языковой дифференциации шли параллельно с возникновением нескольких центров, вокруг которых происходило культурно-политическое сосредоточение как славян, так и варягов и местных финно-угорских племен. Наряду с Новгородом Великим на севере, Ростовом на северо-востоке, на юге такими центрами были Киев, Галич и Владимир Волынский. Уже с XII века в южнорусских говорах появляются следующие общие черты, характерные для будущего украинского языка:

1) на месте севернорусского взрывного [г] в украинском языке произносится длительный так называемый фрикативный [ɣ], переходящий в [h]. Это произношение сохраняется и в южных говорах современного русского языка, в переходной зоне между русским и украинским, оно же закрепилось и в практике богослужебного чтения, в том числе старообрядческой;

2) на месте севернорусского [в] перед согласным и в конце слова произносится, а в начале слова и пишется губно-губной [ṷ]=у: пра[ṷ]да, удова. Такое же произношение характерно и для южнорусских говоров;

3) такой же [ṷ] слышится вместо [л]: во[ṷ]к, да[ṷ];

4) перед гласными так наз. переднего ряда образования (и, е, а) согласные произносятся твердо, поэтому, например. тихо звучит как т[ы]хо, а береза как б[э]р[э]за;

5) сочетание согласного с [j] заменено одним двойным (усилившимся) согласным: судья – суддя;

6) в определенных позициях редуцированные ъ и ь проясняются в полные гласные ы и и, которые затем во многих украинских говорах совпадают в и: шия – ср. рус. шея, зелений – ср. рус. зеленый;

7) в определенных позициях старые о и е переходят в i (через удлинения и дифтонгические сочетания): нiс – ср. рус. нос, шiсть – ср. рус. шесть;

8) такую же замену проходит и общерусский звук ě, на письме обозначавшийся буквой ѣ: лic – ср. лес, вiра – ср. вера;

9) в определенных позициях согласные к, г, х переходят в ц, з, с: рука – руцi (так называемая третья палатализация заднеязычных согласных). В современном русском языке такого перехода нет, но он был в старославянском и древнерусском;

10) в 3-ем лице ед. ч. ряда глаголов утрачивается конечный -т: несе – ср. рус. несет;

11) в дат. п. ед. ч. м. р. распространяется окончание -ови (-еви): кожухови – ср. рус. кожуху;

12) сохраняются формы звательного падежа: мамо;

13) формы глаголов 1 л. мн. ч. наст. вр. образуются с помощью окончаний -мо: пишемо;

14) в качестве главного члена в безличных предложениях используются краткие причастия на -но, -то: Останній екзамен складено, школу закін­чено.

Этот список можно было бы расширить.

Древнейшие восточнославянские письменные памятники, относящиеся к южнорусской области, датируются XI веком. Это Сборники 1073 и 1076 годов, Евангелия Мстиславово (ок. 1115), Юрьевское (ок. 1120) и Галицкое (1144). Они созданы на церковнославянском языке, однако в них уже можно встретить и отдельные черты будущего украинского языка. Памятники же с несомненными фонетическими чертами украинского языка, прежде всего тексты светского характера, встречаются с XIV века.

Что касается лексики, то в середине ХХ столетия американский лингвист Моррис Сводеш предложил использовать расхождения между словами устойчивого базового словаря как инструмент для оценки степени родства между различными языками. Этот метод стал называться глоттохронологией, и в его основе лежит представление об общем происхождении всех языков, которые затем проходят дробление. Сводеш предположил, что в каждом языке особой устойчивостью к изменениям обладает некоторое количество «ядерной лексики», и включил в свой лексико-статистический список из 100 слов (сейчас чаще используют список из 110 слов; есть также 200-словный список) личные и вопросительные местоимения, некоторые глаголы, обозначающие движение, элементарные физиологические функции и ощущения, обозначения размеров, цвета, космических явлений, животных, родства и т.д. При расхождении родственных языков за одно тысячелетие из 100 слов замещается примерно 14. Впоследствии гипотеза Сводеша была существенно скорректирована, в том числе и рядом российских ученых, среди которых надо в первую очередь назвать С.А. Старостина и его последователей; по их данным, скорость замещения слов несколько ниже и зависит от ряда факторов.

На сегодняшний день сравнение списков Сводеша для ряда изолированных диалектов (что позволяет исключить заимствования) русского, украинского и белорусского языков дает ок. 90% общности. Для сравнения: этот же параметр применительно к нескольким изолированным диалектам русского языка составляет ок. 96%, белорусского – ок. 98%. Лексические схождения русских изолированных диалектов с польскими по стословному списку составляют 77%. Сопоставление диалектов чешского с диалектами словацкого дает 90% лексических совпадений, однако никому не приходит в голову называть словацкий диалектом чешского или наоборот.[4]

Сказанного достаточно для вывода о том, что русский и украинский являются совершенно самостоятельными языками, разошедшимися в своём развитии примерно в XIV столетии.[5]

2

Обманываясь происхождением термина, некоторые думают, что «литературным» является язык художественной литературы. На самом деле речь идет о письменном, относительно нормированном и кодифицированном языке в противоположность устному, ненормированному. При возникновении литературного языка никакой художественной литературы в современном понимании (т.е. основанной на вымысле) не существовало и существовать не могло. Это был в первую очередь официальный язык – священных текстов, законов, договоров, поучений; с течением времени к ним добавлялись различные правительственные постановления, деловые документы, официальная переписка, публицистика, нормативные грамматики и словари, общеобразовательная литература. Так в результате сознательной деятельности носителей культуры создается некая средняя языковая норма. По словам крупного отечественного филолога М.И. Шапира, язык официального быта «потенциально адресован всем без ограничения членам данного общества; он с самого начала стремится собрать максимум воспринимающих»[6].  С этим связано еще одно его важнейшее качество – универсальность: развитый литературный язык устроен таким образом, чтобы его средствами можно было передать практически любое содержание.

Важнейшей характеристикой литературного языка, и это необходимо подчеркнуть особо, является целенаправленный, искусственный характер его разработки. Развитие литературного языка основано на человеческой воле. Он не эволюционирует исключительно сам по себе: пользующийся им социум направляет его развитие.

Литературному языку противостоит разговорный, ненормированный, необработанный язык неофициального быта, диалекты, просторечие. Впрочем, он вполне может отражаться и в письменной речи; таков, в частности, язык новгородских берестяных грамот и некоторых секторов интернета.  

По мере развития искусства, и в частности художественной литературы, развивается и соответствующий язык. Он ориентирован на изменение, на поиск новых выразительных возможностей и на оригинальность. При этом языки литературный, разговорный и художественной литературы вступают во все более сложное взаимодействие; в частности, не меняя своего функционального назначения, они абсорбируют элементы друг друга.

Из сказанного ясно, что говорить о литературном языке в современном смысле применительно к Киевской Руси не приходится, поскольку целенаправленное развитие языка только начиналось. К тому же языков, одновременно находившихся в употреблении, было два: древнерусский и старославянский – древнейшая ступень церковнославянского; такая ситуация называется двуязычием. На древнерусском хоть и говорили, однако письменность получили только с церковнославянским – языком родственным, но все же несколько иным (его происхождение принято возводить к южноболгарским диалектам, однако в последние десятилетия эта точка зрения все более оспаривается). На старославянском функционировали богослужебные тексты, его активно использовали также в житиях, поучениях. Древнерусский, помимо разговорного общения, употреблялся в юридических документах, летописях, переписке. Оба языка находились в постоянном взаимодействии, однако эталонным в качестве литературного языка был все же старославянский.

Основой формировавшегося языка служило киевское койне (этим древнегреческим словом лингвисты называют функциональный наддиалектный тип языка с широким диапазоном коммуникативных сфер, используемый для повседневного общения), которое использовало как южно-, так и севернорусскую лексику и распространилось по всей территории Киевской Руси. В частности, на киевском койне написана «Русская правда».

3

Развитие и структура литературного языка тем или иным способом отображают развитие и структуру общества, в котором он функционирует. Разность исторических судеб Москвы и Киева не могла не сказаться на разности русского и украинского литературных языков.

В середине XII столетия великокняжеский престол был перенесен из Киева во Владимиро-Суздальскую Русь. Это, а также различная историческая судьба разных – Северо-Восточной, Киевской, Галицкой, Новгородской – частей Русской земли в XIII–XIV веках привело к тому, что из единой древнерусской (древневосточнославянской) народности складываются три самостоятельные – великорусская, украинская и белорусская, – и параллельно – три новых языка. Как отмечал А.И. Горшков, «с образованием трех восточнославянских народностей изменяется содержание понятия “русский язык”. Применительно к периоду Древней Руси “русский язык” – это язык всех восточных славян <…>, а применительно к последующим периодам <…> это язык только одной из трех восточнославянских народностей (а позднее – наций)»[7].

В XIV–XVII веках Московская Русь (Московия, как называли ее западные современники) начала объединять вокруг себя русские земли, последовательно устраняя все прочие центры влияния. В то же время украинские земли входили, наряду с польскими и литовскими, в состав Речи Посполитой – не слишком прочного государственного образования, имевшего несколько центров силы. Все это сказалось и на судьбе литературных языков. При сравнении украинского и русского литературного языков выясняется, что они, при всем родстве, весьма различны, о чем писал, в частности, один из крупнейших специалистов по славянским языкам академик Н.И. Толстой. Украинский язык теснее связан с диалектной базой, нежели русский, причем если русский опирается на московское городское койне, то украинский – не только на киевско-полтавский диалект, но и на галицийские говоры. Украинский ориентирован скорее на фольклорно-поэтическую традицию; русский же, напротив, на книжную архаику.

При этом оба языка сохранили с кирилло-мефодиевским наследием непрерывную, хотя и разноприродную связь. В Московии стремились восстановить святую старину; этим объясняется так называемое «второе южнославянское влияние» XIV–XV веков (первым считается заимствование письменности и христианских книг из Болгарии) – искусственная архаизация письменной речи под влиянием болгарской книжности: церковные книги правили по греческим образцам, восстанавливали ушедшие из русского извода церковнославянского языка буквы греческого алфавита (кси, пси, фита и др.), по греческим образцам изобретались сложные слова (пение красногласное, море многомутное, орел небопарный), усложнялся синтаксис. Появился особый стиль – «плетение словес»:  Письменная и разговорная речь максимально расподоблялись. Эти языковые процессы шли не сами по себе, а сопутствовали утверждению концепции «Москва – Третий Рим». Парадоксальным образом по схожей модели в середине XVII столетия осуществлялось и «третье южнославянское влияние», вылившееся в церковную реформу.

Совсем иная, разнообразная языковая ситуация складывалась в Западной Руси. В одно и то же время на одной или смежных территориях функционировали языки польский и церковнославянский и западнорусская «проста мова» – разговорный язык «для простыхъ людей языка руського», в котором в разных пропорциях смешивались русские, украинские, белорусские и польские элементы. Между этими точками было много переходных, компромиссных зон: церковнославянско-западнорусские, западнорусско-польские и т.д. Объяснялось это не в последнюю очередь непредставимым для Московской Руси конфессиональным многообразием, свойственным западнорусским землям, где православные соседствовали не только с униатами, католиками и лютеранами, но даже с социнианами-антитринитариями (в Украине их называли «арианами»; недалеко от городка Белогорье Хмельницкой области до сих пор стоит полуразрушенная «арианская часовня» 1639 года постройки). Такое многообразие в Речи Посполитой приветствовалось не всегда, но характеризовало эпохи правления королей Сигизмунда II Августа, Стефана Батория и Сигизмунда III Вазы

С  одной стороны, на территории Западной Украины, в нынешней Ровенской области, работала Острожская типография. Она была создана в 1577 году попечением князя Константина Острожского тщанием бежавшего из опричной Москвы первопечатника Ивана Федорова. В этой типографии, среди прочих изданий, в 1581 г. вышла Острожская Библия, ставшая каноническим текстом в поздней Московской Руси и до сих пор остающаяся таковым для старообрядцев (не будет натяжкой сказать, что канонический текст Славянской Библии стал плодом трудов первых русских диссидентов). С другой стороны, в селе Пересопнице, находящемся сравнительно недалеко от Острога, в той же Ровенской области, 25 годами ранее появилось так называемое Пересопницкое Евангелие – богато украшенная рукописная книга, созданная по заказу княгини Анастасии Заславской двумя духовными лицами. Это первое евангелие, написанное со значительной опорой на украинский язык. Оно является национальным символом современной Украины; на нем приносят присягу президенты этой страны.

Чтобы было понятно, в каком направлении шла правка текста, сопоставим начало Евангелия от Иоанна в Острожской Библии и Пересопницком Евангелии:

«В начале бе Слово, и Слово бе у Бога, и Бог бе Слово. Се бе искони у Бога. Вся тем быша. И без него ничтоже бысть еже бысть. В том живот бе, живот бе свет человеком. И свет во тме светит ся, и тма его не объят» (Остр.);

«В начале было Слово. И слово было от Бога, и Бог был то Слово. То было напочатку у Бога; и все речи через Него ся стали. А без Него ништо не могло быти, еже и бысть. В том живот был. А живот был свет человеком. И свет во тьме светится, и тьма его не обыймет» (Перес.).

Нетрудно видеть, что при переходе к «простой мове» меняется лексика, глагольная система, в меньшей степени – синтаксис, причем с точки зрения носителя церковнославянского языка текст Пересопницкого Евангелия может восприниматься как едва ли не намеренно испорченный.

Однако Пересопницкая рукопись была в ряду этих переводов далеко не единственной: в 1571 году появилось Волынское (Житомирское) рукописное евангелие, в 1595 году – Летковское (в ХХ столетии таинственно исчезнувшее). В то же время «простой мовой» был сделан и целый ряд арианских переводов Евангелия, что, как нетрудно понять, для языковой ситуации Московской Руси было просто немыслимо. Наконец, определенное распространение получили двуязычные издания как Евангелия, так и полемических текстов, сочиненных православными, католиками и «люторами» (подобные издания, в частности, выпускала и Острожская типография).

Если в Московской Руси всякая филологическая вольность и отклонение от канона рассматривались как ересь и «бляденiе дiавольское» и влекли за собой соответствующую кару, то в Западной Руси, как отмечал академик Н.И. Толстой, «литература конца XVI и особенно начала XVII в. изобиловала различными опытами создания нового литературного языка. Основным материалом все чаще выступает народная диалектная речь, однако она фиксируется не в чистом виде, а сильно препарированной для нужд литературного языка <…> часто с меньшим или большим  <…> числом церковнославянизмов или полонизмов»[8].

5

Высокий классицизм, господствовавший в русской культуре с 1740-х годов, в украинской не утвердился, поскольку не имел в ней никаких оснований: абсолютная монархия, стилистическим выражением которой и является классицизм, оставалась Украине чуждой, и некоторое количество малоинтересных, подражательных од и панегириков, появившихся на украинском языке в царствование Екатерины II, это лишь подчеркивали. А раз так, то мимо литературного украинского языка прошла и дифференциация языка и литературы на три стиля – высокий, средний и низкий, являвшаяся универсалией классицизма (в русской литературе она известна как ломоносовское «учение о трех штилях», однако сам Ломоносов заимствовал ее из немецкой литературы). Вот это стилистическое смешение, так или иначе устраненное в русском литературном языке, но оставшееся в украинском, в значительной степени и повлияло на то, что русскими украинский язык стал восприниматься как пародийный, испорченный. И оно же обусловило особые возможности украинской литературы сравнительно с русской.

Где есть высокое и низкое, есть возможность их переворачивать, менять местами, играть ими – снижать высокое и возвышать низкое, не отрицая их ценности. Именно это, как ни странно, и происходило в классицизме, неотъемлемыми элементами которого являлись бурлеск и травестия. Комизм бурлеска основан на том, что высокое содержание выражается несоответствующими ему, сниженными, шутовскими образами и стилистическими средствами, тогда как травестия, наоборот, показывает низкое содержание высокими средствами.

Чуть ли не наиболее ярким, даже экстремальным образцом русской травестии считается творчество И.С. Баркова – ученика Ломоносова, сотрудника Академии наук, оставшегося в истории русской поэзии многочисленными «срамными» одами, в которых пародировались в том числе и оды его учителя (Ломоносов, кстати, ценил таланты своего ученика и взял его в секретари). Барков оставил в истории русской поэзии глубокий след: так, юному Пушкину приписывают поэму «Тень Баркова» (ок. 1815; ему же принадлежат и такие бурлескные поэмы, как «Руслан и Людмила» и «Гаврилиада»), а в начале ХХ века к творчеству этого поэта в поисках ярких образов обращался В. Маяковский. Впрочем, классицизм вовсе не обязательно требовал такой художественной радикальности. Вот, например, начало оды Г.Р. Державина «Осень во время осады Очакова» (1788), содержащей целую шкалу тонких стилистических переходов от бурлеска к травестии и обратно:

Спустил седой Эол Борея
С цепей чугунных из пещер;
Ужасные криле расширя,
Махнул по свету богатырь;
Погнал стадами воздух синий,
Сгустил туманы в облака,
Давнул — и облака расселись,
Пустился дождь и восшумел.

В украинской литературе травестийная традиция оставила еще более глубокий след, нежели в русской: достаточно сказать, что на рубеже XVIII–XIX веков записаны около трех десятков так называемых «вирш-травестий». Например, героями «Пасхальных виршей» являются Адам, Ева, Авраам, Исаак, Ревекка и другие библейские персонажи, которые в честь великого праздника выходят танцевать под гусли Давыда:

Перше навприсядки брали,

Потiм били трепака,

А дiвчата забивали

Пiдкiвками гоцака.

Як же взяли молодицi

По-своϵму бушувать,

Аж погубили спiдницi,

Так взяло iх розбирать.

Главным эпическим жанром в классицизме считалась героическая поэма, образцами каковой служили «Илиада» и «Одиссея» Гомера и «Энеида» Вергилия. В каждой национальной литературе должен был быть свой Гомер или Вергилий; поэтому и написаны такие произведения, как «Лузиада» Л. Камоэнса, «Франсиада» П. Ронсара, «Генриада» Вольтера, «Россиада» М. М. Хераскова, «Кирилло-Мефодиада» Я. Голлого. Одновременно развивалось и бурлескно-травестийное переосмысление античных сюжетов: в Италии появились «Насмешки над богами» (1618) Ф. Браччолини и «Перелицованная Энеида» (1633) Лалли, во Франции – «Суд Париса» (1648), «Веселый Овидий» (1650) и «Похищение Прозерпины» (1653) Ш. д’Ассуси и «Перелицованный Вергилий» (1653) П. Скаррона, в Австрии – «Приключения благочестивого героя Энея» (в 3 томах, 1784–1788) А. Блюмауэра.

Последняя из названных поэм, созданная в эпоху расцвета граничившей с Россией Австро-Венгерской империи, отозвалась и в отечественной литературе. В 1791–1796 годах Н.П. Осипов написал и издал в Петербурге четыре части «Вергилиевой Энеиды, вывороченной наизнанку», что стало заметным событием. На выход первой части откликнулся, в частности, в 1792 году Н.М. Карамзин: «Никто из древних поэтов не был так часто травестирован, как бедный Виргилий. <…> По справедливости можно сказать, что в нашей вывороченной наизнанку Энеиде есть много хороших и даже в своем роде прекрасных мест»[9].

«Энеида» Осипова повлияла на «Руслана и Людмилу» Пушкину; современники (например, знаменитый баснописец И.И. Дмитриев) прямо сопоставляли эти произведения. Но для нашей темы важно то, что поэма Осипова послужила прямым образцом для И.П. Котляревского, который начал работать над своей «Энеидой» в 1794 году. Сравним начальные строки обеих поэм:

Эней был удалой детина

И самый хватский молодец;

Герои все пред ним скотина

Душил их так, как волк овец.

Но после свального как бою

Сожгли обманом греки Трою,

Он, взяв котомку, ну бежать;

Бродягой принужден скитаться,

Как нищий, по миру шататься,

От бабьей злости пропадать. (Осипов)

Еней був парубок моторний

I хлопець хоть куди козак,

Удавсь на всеє зле проворний,

Завзятіший од всіх бурлак.

Но греки, як спаливши Трою,

Зробили з неї скирту гною,

Він, взявши торбу, тягу дав;

Забравши деяких троянців,

Осмалених, як гиря, ланців,

П’ятами з Трої накивав. (Котляревский)

Подобные переклички, яркий пример интенсивного творческого диалога, встречаются во множестве.

6

И тем не менее значение поэм Осипова и Котляревского несопоставимо: если осиповское творение стало еще одной, которой по счету русской травестией, хотя и весьма удачной, то произведение Котляревского считается началом новой украинской литературы и литературного языка. Своеобразие ситуации усиливается еще и тем, что если в остальных европейских литературах бурлескно-травестийному (низкому) эпосу предшествовал героический (высокий), то в Украине такового не было, если не считать дум, которые, однако, относятся к предшествующему, фольклорному этапу развития литературы. Иными словами, история новой украинской литературы началась сразу с травестии.

В чем же состоит значение поэмы Котляревского? Понять со стороны это трудно. Если говорить коротко, то нужно вспомнить определение, данное В.Г. Белинским стихотворному роману Пушкина «Евгений Онегин», – «энциклопедия русской жизни». Вот такой же «энциклопедией украинской жизни», только второй половины XVIII столетия, и явилась «Энеида» Котляревского. Последовательная украинизация античного сюжета – важнейшая ее особенность.

Действие происходит на современной писателю Полтавщине. Текст насыщен местными топонимами и бытовой конкретикой:

Латин по царсько­му зви­чаю

Енею да­ри од­ря­див:

Лубенського шмат ко­ро­ваю,

Корито опішнянських слив,

Горіхів київських сма­же­них,

Полтавських пун­диків пря­же­них

І гу­ся­чих п'ять кіп яєць;

Рогатого ско­та з Лип'янки,

Сивухи відер з п'ять Бу­дян­ки,

Сто ре­ше­тилівських овець.

Котляревский описывает одежду, обычаи, ссоры, драки, любовь и, конечно, еду:

Пили горілку до ізво­лу

І їли буб­ли­ки, кав'яр;

Був борщ до шпундрів з бу­ря­ка­ми,

А в юшці пот­рух з га­луш­ка­ми,

Потім до со­ку кап­лу­ни;

З отрібки ба­ба-шар­па­ни­на,

Печена з час­ни­ком сви­ни­на,

Крохналь, який їдять па­ни.

В обід пи­ли за­морські ви­на,

Не мож­на всіх їх роз­ка­зать,

Бо по­те­че із ро­та сли­на

У де­ко­го, як опи­сать:

Пили си­киз­ку, де­ренівку

І кримську вкус­ную дулівку,

Що то ай­вов­кою зо­вуть.

В образах Энея и его спутников, Дидоны и ее подруг, Сивиллы, Харона и прочих героев поэмы Вергилия поэт изображает хорошо знакомые ему типы тогдашней украинской жизни. Вот, например, какой предстает Кумская прорицательница Сивилла:

<…> Як вий­шла ба­би­ще ста­рая,

Крива, гор­ба­тая, су­хая,

Запліснявіла, вся в шра­мах;

Сіда, ря­ба, без­зу­ба, ко­са,

Розхристана, прос­то­во­ло­са,

І, як в на­мисті, вся в жов­нах.

Как отмечают исследователи творчества Котляревского, в его «Энеиде» изображена вся тогдашняя Украина с ее панами и подпанками, полковниками, носителями академической премудрости, судьями и представителями новой бюрократии, казачеством, регулярной армией и крестьянством. Военные сцены со всем разнообразным антуражем военного быта и мирный быт с его поминками, банкетами, похоронами и другими проявлениями будничной жизни наполняют каждую главу поэмы.

Этому образному богатству соответствует богатство лексическое и фразеологическое. В поэме использовано более 7000 слов разных семантических групп, среди них около 70 тематических групп фразеологизмов и идиом, богатые синонимичные ряды. Например, значение «сделать кому-нибудь зло» передается такими выражениями: зварити кашi, наварити киселя, злити кулю, дати кучму, дати швабу, дати перегону, дати хльору, видавити олiю, залити за шкуру сала, вкрутити хвоста, посадити на лiд, учинити ярмiз, наброiти бiди.

Однако Котляревский не просто пользовался уже готовыми языковыми единицами, но и создавал свои – например, имена (Енеϵчко, Анхизенко, Агамемноненко и пр.). Излишне говорить о том буквально пиршественном разнообразии стилистических приемов, которыми отличается поэма, – гиперболах, метафорах, эпитетах, олицетворениях:

Служили у тро­ян два бра­ти,

Із них був вся­кий Голіаф;

Широкоплечий і мор­да­тий,

І по вівці цілком гли­тав.

Отсутствие в украинском литературном языке деления на три стиля позволило Котляревскому в полной мере использовать богатство родной речи.

Современники, деятели и русской и украинской культуры высоко ценили творчество Котляревского. Он, в частности, поддерживал отношения с переводчиком «Илиады» Н.И. Гнедичем и известным литератором О.М. Сомовым; у него в гостях в Полтаве бывали знаменитый историк и коллекционер, издатель журнала «Москвитянин» академик М.П. Погодин и языковед академик И.И. Срезневский. И, конечно, нельзя не упомянуть Н.В. Гоголя, который прямо считал себя учеником Котляревского. Бурлескно-травестийный образ украинской культуры, закрепленный «Энеидой» последнего, с одной стороны, распространил в широких и невзыскательных кругах читателей не слишком серьезное отношение к украинской культуре как царству вечного карнавала, а с другой, заставил Пушкина, человека в высшей степени серьезного, пристальнее присмотреться к ней. «Пушкин настолько серьезен – что у нас возможен был Гоголь», – писал об этом замечательный литературовед Л.В. Пумпянский[10]. Пушкин, прямой наследник классицизма, хорошо чувствовавший юмор, но не писавший специально комических произведений, понимал, что литературе, наряду с полюсом серьезного, нужен второй полюс – комического. И такой полюс он нашел в творчестве Гоголя, которому оказал всемерную творческую поддержку, в частности, передав тому сюжеты двух будущих шедевров – «Ревизора» и «Мертвых душ». И вот из этой плодотворной переклички Пушкина и Гоголя в значительной степени выросла вся последующая русская литература. Без поэмы Котляревского такая перекличка не состоялась бы.

Таким образом, украинский и русский (а также белорусский) языки разошлись примерно семьсот лет назад – срок достаточный, чтобы осознать и принять этот факт. С XIV века на основе каждого из этих естественных языков строится язык литературный, и каждый – по своей модели. Если в Московской Руси и впоследствии России в стремлении восстановить идеализируемую старину архаизировали язык и выстраивали иерархию стилей, что было связано с идеологемой «Москва – Третий Рим» и насаждением единственно правильной веры, то в Украине соседствовало несколько языковых норм, которые в значительной степени порождались конфессиональным многообразием. Свойственное украинскому стилистическое смешение обусловило, с одной стороны, широкие возможности украинской литературы в области бурлеска, а с другой – насмешливое и даже высокомерное отношение россиян к украинской культуре.

Нет ничего наивнее, чем представлять украинскую культуру, и в частности литературный язык, некоей испорченной версией русской. Это культуры принципиально различны, они покоятся на принципиально разных основаниях, а их общее прошлое почти скрылось в тумане. Не должен нас обманывать и фактор соседства: соседство не означает тождества или даже подобия. Чтобы лучше понять соседа, надо научиться видеть его таким, каков он есть, а не каким бы нам хотелось его видеть; точно так же и себя надо стремиться видеть такими, каковы мы есть на самом деле.

2018–2022

[1] Предлагаемая работа носит исключительно реферативно-популярный характер. Благодарю Татьяну Щербину за предложение напечатать ее в журнале.

[2] Кульбакин С.М. Украинский язык: Краткий очерк исторической фонетики и морфологии. М.: ЛЕНАНД, 2016. С. III.

[3] Например: «<…> В отторгнутой Галиции, при австрийской подтравке, были выращены искажённый украинский ненародный язык, нашпигованный немецкими и польскими словами, и соблазн отучить карпатороссов от русской речи, и соблазн полного всеукраинского сепаратизма <…>» (Солженицын А.И. Как нам обустроить Россию?: Посильные соображения//Режим доступа:  kak_nam_obustroit_rossiyu.pdf (solzhenitsyn.ru)). Ценность суждений этого литератора об Украине и украинцах ничуть не выше, чем ценность его же суждений о евреях и еврействе, высказанных в сочинении «Двести лет вместе (1795 – 1995)» и неоднократно подвергнутых справедливой критике.

[4] См., напр.: Васильев М.Е., Саенко М.Н. Анализ топологии и оценка точности лексикостатистических классификаций (на примере славянских языков)// Вопросы языкового родства. М., 2020, № 18/4. С. 320–347.

[5] По поводу разговоров о том, что украинский – это на самом деле «малороссийский диалект русского языка», крупный лингвист А.Ю. Милитарев в частном письме автору этой статьи заметил: «С одинаковым правом можно русский считать диалектом украинского. С лингвистической точки зрения, и русский, и украинский – два “равноправно” родственных восточнославянских языка. Как сказал какой-то лингвист о разнице между языком и диалектом при близком родстве, язык – это диалект с танками».

[6] Шапир М.И. Язык быта/языки духовной культуры // Путь: Международный философский журнал. М., 1993, № 3. С. 130.

[7] Горшков А.И. Теория и история русского литературного языка: Учебное пособие для вузов. М.: Высшая школа, 1984. С. 118. Как видим, в советское время историческое изменение значения слова «русский» специально оговаривалось в вузовских учебниках.

[8] Толстой Н.И. История и структура славянских литературных языков. М.: Наука, 1988. С. 68.

[9] Карамзин Н.М. «Виргилиева Энеида, вывороченная наизнанку» // Критика XVIII века. Сост. Коровин В.Л., Ранчин А.М. М.: АСТ – Олимп, 2002. Сс. 355–357.

[10] Пумпянский Л.В. Гоголь//Труды по знаковым системам. XVIII (Семиотика города и городской культуры. Петербург). Тарту, 1984. С. 127 (Ученые записки Тартуского гос. университета. Вып. 664).