28.12.2020
Фотопроект Ивана Михайлова «Космос»
В детстве у меня была игра. То ли мне, то ли сестре мама подарила на день рождения небольшой стеклянный экран, изнутри заполненный разноцветным песком. Экран крепился к подставке, и его можно было вращать, так что песок, оседая, образовывал какой-то инопланетный ландшафт; каждый раз новый и каждый раз необыкновенный. Мы играли, что сестра – гадалка, ради встречи с которой я совершил долгое и опасное паломничество c кухни. Она наматывала на голову полотенце (как это делала мама после душа), рассаживала на подоконнике всех своих кукол, зверей, пряталась за занавесками и спрашивала, что я принес в качестве платы за ее услуги. Я доставал из кармана дюжину разборных солдатиков-индейцев, или чокопай, или, например, вырезанную из журнала фотографию героев сериала «Эллен и ребята». Сестра шепталась о чем-то со своим окружением, потом раздвигала занавески и, надменно прищурившись, объявляла, что оракул приемлет мои дары. Потом она спрашивала: что вам угодно узнать? Я отвечал, что мне угодно узнать, выйдет ли сборная России из своей группы на чемпионате Европы по футболу; поцелуюсь ли я когда-нибудь с Олей Рыбиной и можно ли мне вызвать на пять минут дух дедушки Бори, умершего прошлым летом (я нигде не мог найти его перочинный ножик). Тогда сестра поворачивала экран, и мы наблюдали, как песок слой за слоем вырисовывает новый пейзаж. Сестра вместе со своими «подручными» долго изучала песочные лощины, овраги и тропинки, перешептывалась с зайцами и Барби. Потом объявляла: бог песка говорит, что сборная России не выйдет из своей группы, что ты никогда не поцелуешься с Олей Рыбиной, но зато сможешь поговорить с дедом Борей, он специально для этого оживёт ненадолго. «Когда оживет?» Сестра снова переворачивала экран, совещалась с игрушками, но отвечала, что бог молчит. В конце сестра обезглавливала индейцев, которые будто специально были задуманы для таких вот жертвоприношений. Съедала на пару с Барби чокопай, а фото «Эллен и ребята» возвращала (у меня уже есть такое). Я еще долго ходил по квартире, прислушивался к каждому шороху, заглядывал на балкон, в мусорку под раковиной, дотягивался до антресолей в коридоре, но нигде не обнаруживал следов деда Бори. Зато через несколько дней в своем школьном рюкзаке я нашел дедов ножик. Как он туда попал, я не знаю. Сестра до сих пор многозначительно отмалчивается. Не помню, вышла ли из группы наша сборная или нет, но вот с Олей Рыбиной я все-таки поцеловался. А тот экран я храню и по сей день. Иногда искушаю себя, чтобы не погадать о будущем. Впрочем, для меня осталось тайной, по каким именно признакам сестра выносила то или иное решение. А тайна раскрепощает воображение. Ну и потом лично меня прошлое всегда интересовало больше будущего. То есть так: будущее, при всей его аморфности и все-таки непостижимости, спит, а вот прошлое бодрствует. Одно и то же событие с годами из сольного номера превращается в танец кордебалета. Так что впору гадать не о немыслимом грядущем, а об истинности уже случившегося. Тем более что «исторические правды», как мы видим, в последнее время множатся с пугающей скоростью.
Нет большей власти на Земле, чем знание будущего. Даже так: сама по себе власть – это и есть знание будущего (во всяком случае, видимость знания). И паства следует за своим пастырем до тех пор, пока верит в его дар предвидения. Любой гаджет, устройство, новостной ресурс, любой современный тренд как бы одаривают нас иллюзией, что мы можем ненамного заглянуть вперед, без потери времени своей жизни. Мы покупаем знание, и это знание, пусть ненадолго, но успокаивает. Следование моде – это ведь, по сути, современная замена оракула, который притом всегда выдает положительный прогноз. Наверное, в этом и заключен принцип консюмеризма.
Современный мир, за последние полвека высвободивший уйму времени для досуга, утвердил одну главную ценность – право на разнообразие. Разнообразие развлечений, мнений, предпочтений, убеждений и верований (или отсутствия оных). Право выбора (а что такое свобода, как не наличие выбора?) налагает на человека большую ответственность. Приходится признать, что точка зрения оппонента – даже если неверна, но, по крайней мере, имеет право на существование. Признать, что мир вмещает в себя уйму концепций (или, опять же, что он вполне может обходиться без концепций вообще), требует мужества, на которое отваживается далеко не всякий. И главное изобретение, как бы соответствующее ценности разнообразия, – это, конечно, интернет. И мы все чаще осознаём, как страх перед многоликостью мира, перед его неоднозначностью и непостижимостью побеждает. Человек в наши дни все чаще страшится выбора, не справляется со своей свободой и хочет сузить спектр многообразия до двух, а еще лучше – до одного цвета. Казалось бы, объемы доступной и бесплатной информации если не просветят, то хотя бы сблизят людей разных конфессий и культур. Но мы видим, что человек снова отгораживается, расчерчивает мир на клетки «своих и чужих», и, судя по всему, этот процесс уже не остановить. Будущее представляется мне чем-то вроде разгороженных ячеек-квартир, в которых жители по собственной воле обрекли себя на заключение. Совсем, как во времена самоизоляции, которая в пародийной форме предвосхитила всеобщее разобщение. Так или иначе, но взгляд на мир, как на неделимый и одноцветный монолит, где больше ответов, чем вопросов, рано или поздно начинает накапливать в адепте агрессию, которая все настойчивее требует выхода.
Настоящее высокомерно и близоруко, поэтому поступки людей прошлого с позиций нашего времени выглядят так нелепо и глупо. Да и мы сами спустя годы будем казаться такими же наивными, инфантильными и безалаберными. А потомки будут недоумевать: неужели предки не могли предвидеть, к чему приведет избрание такого-то президента? Неужели они не понимали, чем обернется в будущем незначительный приграничный конфликт в какой-нибудь отдаленной горной местности? Или почему никто не обратил внимание на такой-то научный эксперимент? И так далее. Это напоминает мне историю Авраама, по требованию Бога готового перерезать горло своему сыну. Вся история человечества заключена в этом крохотном зазоре между лезвием ножа Авраама и шеей Исаака, в этом неделимом мгновении, когда невольный палач все еще полон веры, что приказ будет отозван, но все-таки должен подчиниться непререкаемой воле Всевышнего. Надежда – и слепой ход судьбы, который здесь равен необходимости.
Время – это иллюзия. Ошибки прошлого ничему не учат. От страшных, необратимых шагов, как ни странно, нас оберегает только чувство страха. А ведь страх – это предчувствие утраты. Например, как бы ни была близка к катастрофе осенью 1962 года, наша планета, думаю, вряд ли могло случиться нечто необратимое, ужасное. Потому что руководители как СССР, так и США прекрасно помнили уроки Второй мировой. И эта память, пусть неверно, но оберегала мир. Сейчас же не осталось практически никого, кто на самом деле помнил бы о той войне. Поэтому религиозный радикализм, милитаризм, идейное убийство и самоубийство во имя чего бы то ни было, псевдопатриотическая демагогия снова в чести. Очень хотелось бы верить, что любовь к миру – со всеми его противоречиями, – победит предрассудки, но пока что я не вижу, как это могло бы произойти. Человек, страшащийся оставаться с миром один на один, как наркотическую таблетку, съедает готовую концепцию и начинает ненавидеть всё, что выходит за её рамки.
Меня не пугает прогресс. В конце концов, технические достижения служат только одной цели – снять груз с нашего тела и переложить его на устройства. Любое изобретение как бы продолжает и развивает способности нашего организма. Не более того. Гораздо бо́льшую тревогу вызывает область идей, которые с невероятной легкостью овладевают научными достижениями и очень быстро оборачивают их пользу во вред. Я не думаю, что существуют готовые и усвоенные алгоритмы истории. Но, как в симфониях, есть мотивы, которые повторяются с самых первых дней человека. И вот с этим – к сожалению или к счастью – ничего поделать нельзя.
© Текст: Григорий Служитель
© Фото: Иван Михайлов