В контакте Фэйсбук Твиттер
открыть меню

Между «сегодня» и «послезавтра»

Автор:  Арбитман Роман
Темы:  Литература
30.12.2020

Фотопроект Ивана Михайлова «Следы внеземных цивилизаций»

Роман Арбитман (1962) – прозаик, публицист, литературный критик и кинокритик. Автор книг о массовых жанрах современной литературы. Создатель мистифицированной «Истории советской фантастики» (под псевдонимом Р. С. Кац) и политических триллеров под псевдонимом Лев Гурский («Убить президента», «Корвус Коракс», «Министерство справедливости» и др.). По роману «Перемена мест» был снят телесериал «Д.Д.Д. Досье детектива Дубровского» (1999). Лауреат премии Гильдии киноведов и кинокритиков СК России за книгу «Серийные любимцы. 105 современных сериалов, на которые не жаль потратить время» (2017).

Великий скептик Олдос Хаксли писал: “Давайте думать о настоящем. Если мы не будем этого делать, то вскоре не будет и будущего”. Нет, давайте думать о будущем – не только воспевать его, не только восторгаться или ужасаться им, не только мечтать о нем или бояться его – давайте думать о нем, изобретать его, готовиться к нему». Этой цитате из статьи писателей-фантастов Аркадия и Бориса Стругацких, опубликованной в «Литературной газете», уже полвека. За это время в стране и мире много всего успело произойти – и прекрасного, и ужасного. Будущее плавно перетекло в настоящее, а поводов восторгаться и, особенно, ужасаться стало существенно больше, чем пятьдесят лет назад.

Примечательно, что в советской фантастике не было категории «просто» будущего: в романах описывалось либо очень близкое (рукой подать), либо бесконечно далекое (календаря не хватит), утопически-коммунистическое.

Первая из разновидностей подобной литературы получила название «фантастика ближнего прицела». Она была особенно распространена в сороковые–пятидесятые годы прошлого века, но и в последующие десятилетия порой встречались ее рецидивы. Фантасты описывали модернизированные солнечные батареи («Осколок солнца» Владимира Немцова), особый быстрорастущий тополь для лесопосадок («Тополь стремительный» Георгия Гуревича), «звукокопающую машину» («Первые дерзания» Вадима Охотникова) и прочие полезные в хозяйстве нововведения. При этом социальный строй, система общественных отношений и положение отдельного человека в социуме оставались константой. Близкое будущее ничем, кроме мелких технических деталей, не отличалось от настоящего; молчаливо предполагалось, что «завтра» будет лишь слегка модернизированным «сегодня». Даже циклопические проекты – вроде Арктического моста из одноименного романа Александра Казанцева – не нарушали статус-кво (в лучшем случае, устои капитализма в окружающем мире могли лишь немного идеологически пошатнуться – от столкновения с явными успехами науки при социализме).

Противовесом «ближнему прицелу» был, так сказать, прицел совсем далекий. Менялась оптика, на смену лупе приходил телескоп, время действия перемещалась сразу на несколько столетий вперед. Иван Ефремов описывал Эру Великого Кольца («Туманность Андромеды», «Час Быка», «Сердце Змеи»), уже упомянутые братья Стругацкие – Мир Полудня («Полдень, XXII век», «Трудно быть богом», «Жук в муравейнике» и др.). Человечество вышло в космос, освоило новые миры и если не достигло биологического бессмертия, то заметно приблизилось к решению этой проблемы. Исчезли голод, болезни, нужда. Общественный строй в книгах фантастов не всегда именовался коммунистическим, но по факту был именно таковым, как и предписывали классики (отсутствие границ, частной собственности и государства, принцип «каждому по потребностям» и пр.), а основные конфликты переносились либо в технологическую сферу (достижение или временное недостижение прогресса в какой-то из отраслей), либо на уровень локальных межличностных отношений (например, несчастная любовь допускалась как неизбежное зло). В романе Стругацких «Волны гасят ветер» род людской – точнее, некоторый его сегмент – получал возможность эволюционного скачка. Житель Земли, у которого при исследовании мозга обнаруживался «зубец-Т на ментограмме», имел шанс превратиться из человека в людена. Ментальные и физические возможности люденов были несравнимы с людскими. Человек, по сути, становился полубогом, и с олимпийских высот обычные земляне с их проблемами были уже неинтересны люденам – как неинтересны жуку, попавшему в муравейник, заботы муравьев. Оригинальная фантастическая идея позволяла авторам выстроить важную для них философскую и этическую концепцию: о том, каковы пределы «человеческого» в людях, и что будет с цивилизацией, если выйти за эти границы.

Итак, с одной стороны, советскую НФ литературу подпирали незамысловатые гаджеты (типа солнечных батарей или новых землеройных машин близкого будущего), а с другой – читателя уносило в сильно отдаленное будущее, когда у людей уже маячила перспектива «перехода» в иной биологический вид. Но что будет в промежутке, в серой зоне между «сегодня» и «послезавтра»? Зарубежная фантастика заглядывала в названную область уже с тридцатых годов прошлого века, а фантастика отечественная стала осваивать эту нишу только с начала 1990-х годов – когда цензура исчезла де-юре, и писатель получил законное право фантазировать без оглядки на прежние иерархии. Выяснилось, что во многом фантасты всех стран мыслят «синхронно», но и перекосы в ту или иную сторону – далеко не исключения. Мир прежних идей, оставшихся в бэкграунде, не пропал совсем: он дал всходы, и не всегда безобидные. Ведь в почву бросались не только семена быстрорастущего тополя, но и зубы дракона.

Антиутопия, она же дистопия (dystopia – «плохое место»), была распространена в западной фантастике, а в советской проявлялась редко (мешала цензура). Авторы описывали общество, где доведены до логического предела негативные тенденции его развития – либо те тенденции, которые считает негативными сам фантаст. Чаще всего авторы относили действие этих произведений в неотдаленное грядущее (исключение – «Мы» Евгения Замятина). Люди оставались теми же, а вот условия их существования менялись. Стоит упомянуть классику жанра – романы «Железная пята» Джека Лондона и «Спящий пробуждается» Герберта Уэллса, где были описаны победа олигархии и тирании; а также «О дивный новый мир» Олдоса Хаксли, где социум был жестко унифицирован. «Если вам нужен образ будущего, вообразите сапог, топчущий лицо человека – вечно», – читаем у Джорджа Оруэлла в романе-предупреждении «1984», где людей превратили в нерассуждающие винтики государственного механизма. В антиутопии Рэя Брэдбери «451 градус по Фаренгейту» описывался мир, где чтение книг предосудительно, а их хранение – преступно.

Помните роман «Повелитель мух» Уильяма Голдинга? Автор придумал ситуацию, в которой «механизм расчеловечивания» начинал работать без всякого фантастического толчка: дети, оставшись без наставников и благ цивилизации, исторгают умников и превращаются в дикую стаю. Но фантастам, разумеется, конструировать такие сюжеты было проще.

«Восемь миллионов жителей тут же принялись затаптывать друг друга насмерть на мостах и в туннелях. Выжившие рассеялись за городом – словно саранча, словно полчища чумных крыс. Они заражали воду. Распространяли брюшной тиф, дифтерит, венерические болезни. Кусали, рвали, убивали, грабили, насиловали. Питались дохлыми собаками и трупами детей... То же самое происходило в Чикаго, Детройте, Вашингтоне, Лондоне, Париже, Бомбее, Шанхае, Токио, Москве, Киеве и Сталинграде – в каждой столице, в каждом промышленном центре, на каждом железнодорожном узле, во всем мире. Цивилизация была разрушена без единого выстрела. Не могу понять: почему военные считают, что без бомб не обойтись?»

Эта цитата из позднего романа уже названного Олдоса Хаксли «Обезьяна и сущность» демонстрирует еще один вариант катастрофы, к которому в последние десятилетия все чаще обращаются отечественные фантасты. Социальная напряженность, экономическая нестабильность, какая-нибудь изнуряющая региональная «спецоперация», буйство стихий, паника – все это, по мнению наших авторов, годится в качестве первотолчка для «бунта бессмысленного и беспощадного», царства хаоса и следующей за ним тоталитарной диктатуры.

Антиутопия – материализовавшийся кошмар, и пути к нему неисповедимы. Человек Запада привыкал жить в комфортном мире устойчивых социальных институтов и умных механизмов. При малейшем сбое человек этот тут же оказывался «голым на голой земле». Символом такого кошмара еще в начале XX века стала вышедшая в далеком 1909 году повесть Эдуарда Моргана Форстера «Машина останавливается», в которой автоматическая система поработила людей, и люди ей подчинились ради стабильности. И если царь-машина выходила из строя, жизнь на Земле могла обрушиться в хаос. В антиутопиях, впрочем, далеко не всегда описывается разрушение материальной среды, но всегда – тотальное разрушение моральных основ цивилизации.

Обратим внимание: для нашего общества феномен «остановившейся машины» не был вообще никаким феноменом. Авария любого уровня (кроме, пожалуй, Чернобыльской), с какого-то времени стала у нас восприниматься общественным сознанием как явление почти заурядное, совсем не апокалиптическое и даже малоинтересное. В 1989 году Александр Кабаков опубликовал в перестроечном «Искусстве кино» прогремевшую на всю страну повесть «Невозвращенец» – о мрачном грядущем, ожидающем СССР.

Сегодня «Невозвращенец» уже несколько подзабыт, а жаль. По Кабакову, советскую державу подточит экономический коллапс, а обрушит военная диктатура. Генерал Панаев, взяв власть, не сможет ее удержать, и из щелей полезет всякая мразь: вооруженные бандиты с убеждениями, отвязавшиеся борцы за равенство и просто громилы. Право силы победит силу права, начнется дробление империи, процесс станет неуправляемым. Рядовые обыватели будут запасаться питьевой водой и оружием, учиться переходить улицы бегом и палить во все непонятное – на всякий случай. Кабаков одним из первых попытался воспроизвести наше ощущение катастрофы как бесконечного процесса — как если бы финальное падение перегруженного лифта из романа Артура Хейли «Отель» затянулось на годы, на десятилетия.

Как видим, здесь впервые был очерчен абрис «антиутопии по-русски». При этом дискомфортный мир у нас воспринимается как данность: его нельзя изменить и надо лишь приспособиться наилучшим образом. Масштабы описанных бедствий в различных произведениях – в зависимости от конкретных авторских задач – могут варьироваться.

Еще одна, чисто отечественная, разновидность «серединного будущего» являет собой любопытную амальгаму антиутопии, утопии и милитаристской фантастики. Массовое распространение она получила в нулевые годы XXI века: в книгах описываются воображаемые победы СССР над странами Запада в альтернативно-историческом прошлом или в гипотетических войнах недалекого будущего, либо реванш России после гипотетических поражений – военных или технологических. Главную мысль подобных произведений можно выразить краткой фразой Никиты Хрущева, произнесенной им в 1959 году в разговоре с тогдашним вице-президентом США Ричардом Никсоном: «Мы вам покажем кузькину мать!»

Одна группа сюжетов нередко связана с темой путешествий во времени и возможностью гостей из будущего изменить ход истории в пользу нашей страны. Другая, не менее обширная, берет начало в предвоенной советской военно-политической фантастике 30-х годов, когда надо было успокоить народ: мол, будущая война окажется быстрой и победоносной, и вести ее мы будем «на вражьей земле». Вплоть до августа 1939 года агитпроп был заинтересован в тиражировании «позитивных» сценариев грядущих битв СССР и «капиталистического окружения». Именно в те годы выходят, например, роман Петра Павленко «На Востоке», где наша военная мощь утюжит императорскую Японию, пьеса Владимира Киршона «Большой день», где наши летчики, ответив на пограничную провокацию, бьют агрессоров на их же территории, и повесть Николая Шпанова «Первый удар» (вышла в мае 1939 года): в книге речь шла о первых двенадцати часах будущей войны и блестящих победах советских летчиков над вполне узнаваемым врагом. Настрой произведений, изданных большими тиражами, был «шапкозакидательским». Во многом из-за веры в несокрушимость Красной армии ее первые поражения летом 1941 года вызвали такой шок.

Сегодняшние произведения фантастов-патриотов, в отличие от советских предвоенных, предполагают масштабную преамбулу: чтобы читатель насладился возмездием, Россия должна сперва пострадать и накопить злости. Так у Федора Березина в трилогии «Война 2030 года» описано, к примеру, темное будущее России. Экономики нет, армии нет, культуры нет, счастья нет, царит хаос. Во всем виновата Америка, которая здесь становится карикатурной страшилкой – чудовищем вида ужасного, звездно-волосатой рукой из пионерлагерных кошмаров. В романе Вячеслава Рыбакова «На будущий год в Москве» картина бедствий еще более детализирована. Преданная и проданная не по щучьему велению, но по забугорному хотению, Россия, где победили либералы, рассыпалась на отдельные территории. Фантаст давит на слезу: мол, гляньте, люди добрые, что мы потеряли! «Силовой» выход из описываемых ситуаций сюжетно неизбежен. Авторский мазохизм выполняет функцию перегретого парового котла: героев доводят до крайности, после которой ситуация взрывается благородной яростью.

У Вячеслава Рыбакова положительные персонажи самоорганизуются в подпольную ячейку, противостоящую супостату. У Федора Березина подпольщики в финале третьего тома трилогии (сперва он выходил под названием «Атака Скалистых гор», затем был переименован в «Развалинами Пентагона удовлетворен») проникают в стратегический центр американского оборонно-наступательного ведомства и взрывают главный компьютер США вместе с Пентагоном. В 2012 году в России появилась отдельная книжная серия «Враг у ворот. Фантастика ближнего боя» (Москва, «Эксмо»), построенная по схеме: агрессия Запада, страдания, ответный удар. Книги серии имеют характерные названия: «Время нашей беды» (Александр Афанасьев), «Сегодня война» (Алексей Волков), «Сталь и пепел. Русский прорыв» (Вадим Львов), «Прощай, Америка!» (Александр Золотько), «Медаль за город Вашингтон» (Владислав Морозов) и тому подобное.

Одна из главных радостей «альтернативной» патриотической фантастики – сохранение СССР после 1991 года. Наиболее яркий пример такого рода – цикл Андрея Максимушкина «Реванш», где Советский Союз досуществовал до третьего тысячелетия и процветает. А вот Штатам не позавидуешь: «После дефолта 99-го года США потеряли значительную часть своего политического влияния. Страна до сих пор не может выйти из жесточайшего кризиса, резкое падение уровня жизни, безработица, государственный долг, огромнейшее сокращение бюджета и отток капиталов, в целом малоприятная ситуация для американцев. Доллар утратил статус мировой валюты». Армия влачит жалкое существование, у американских военных летчиков не хватает керосина для плановых учений, американские ученые в массовом порядке переезжают в СССР, оголяя фронты фундаментальной науки. Как видим, автор собрал реальные советско-российские беды и, практически не изменив, перепасовал их американцам. Не хватает разве что описаний трудностей американского ЖКХ, «дедовщины» в US Army, поборов дорожной полиции и низкого качества американских автомагистралей – тогда бы мы получили исчерпывающий перевертыш, усладу для настоящего патриота.

Смешно. Однако подобные книги с грифом НФ выходят большими тиражами. Просматривая их, порой даже забываешь, для чего вообще нужна научно-фантастическая литература. Только избавившись от идеологического морока, вновь понимаешь: НФ необходима читателю не только для развлечения и отвлечения (хотя и эта функция подчас важна). И не только для того, чтобы проводить сеансы психоанализа, вытягивая из мутного коллективного бессознательного «патриотические» комплексы и, методом «от противного», избавляясь от них. Лучшие произведения в жанре НФ могут – и должны – подготовить нас к завтрашнему дню. «Будущее уже не то, что было раньше», – недаром иронизировал Поль Валери.

Мысль о том, что цивилизация – лишь фрак на обезьяне, до поры подавившей в себе инстинкты разрушения, издавна беспокоила писателей и философов. После Хиросимы человечество оказалось на пороге всепланетной войны, которая могла привести к закату не отдельно взятое государство, но человечество в целом – без различия рас, религий, идеологий. Мир был хрупок, предельно уязвим и балансировал на грани Апокалипсиса. О ракетных шахтах и красных кнопках в черных чемоданчиках лидеров сверхдержав знали даже школьники. Заснув вечером в своей квартире, утром любой житель Земли рисковал проснуться в атомном аду. В те времена знаменитые западные фантасты предлагали читателям на выбор катастрофичные сценарии возможного близкого будущего – один другого кошмарнее.

Стало ясно, что в случае обмена ракетными ударами цивилизация – и на Западе, и на Востоке – падет и уже никогда не сможет возродиться в прежнем виде. Как бы выглядело такое будущее? Сначала вот так. «Города превратились в лужи стеклообразной массы, окруженной милями и милями каменного крошева, – читаем в романе Уолтера Миллера «Гимн Лейбовицу». – Целые народы исчезли с лица Земли, все вокруг было покрыто телами людей и скотины... Огромные облака гнева и ярости плыли над лесами и полями, и там, где они проходили, иссыхали деревья и опадали почки. Там, где кипела жизнь, ныне простиралась великая сушь, а там, где еще обитали люди, избежавшие немедленной смерти, они болели и умирали от отравленного воздуха, и никто не мог избежать его прикосновения, и многие умерли даже в тех краях, на которые не обрушился удар страшного оружия, ибо и туда проникал отравленный воздух».

Дэвид Брин в романе «Почтальон» рассказывает о «тысячах тонн пыли, в которую превратилась поднятая огненным смерчем в стратосферу горная порода и плодородный слой почвы. Атмосфера стала пропускать меньше солнечного света и охлаждалась все больше. Привычный режим температур и атмосферного давления нарушился, и это породило ураганные ветры. Север укутало закопченными снегами, которые кое-где не таяли даже летом».

Фантастов, сочиняющих «постапокалиптические» романы, нередко упрекали в алармизме, в стремлении воспользоваться чересчур сильными средствами. Однако в культуре вообще мало что бывает «нельзя». Запреты этики не действует в сфере эстетики. Можно писать о машинах времени после Уэллса, о роботах после Чапека, об адюльтере после Льва Толстого. Не возбраняется даже писать стихи после Освенцима – что бы ни утверждал Адорно. Дело в результате. И Миллер, и Брин создали романы, пусть и разные по масштабам описываемого (в «Гимне Лейбовицу» сюжет охватывал несколько столетий), но художественно вполне убедительные, без скидок на жанр.

У Миллера «технологии» выживания посвящено немало замечательных страниц. Католическая церковь берет на себя роль объединителя homo sapiens, посланцы Нового Риса становятся и почтальонами, и учителями. Сам Святой Лейбовиц, ученый, погибший мученической смертью от рук неолуддитов, оказывается для монахов символом бескорыстного служения человечеству – которое, по Миллеру, этой жертвы все-таки не заслуживает. В «Гимне Лейбовицу» реальность беспросветно-циклична. Обрывки и обломки цивилизации тщательно сберегаются церковью (служители которой сами зачастую не понимают смысл сохраняемых ими бумаг и механизмов), разум ненадолго берет реванш, но затем неоварварство торжествует и утюжит то, что только-только успело возродиться: скопленные знания используются в немирных целях, начинается новая мировая бойня – и на этот раз уж точно последняя, дальше некому будет сражаться даже каменными топорами. В финале романа уцелевшие монахи строят космический корабль, чтобы эвакуировать свою сокровищницу знаний Меморабилию в космос, на Центавр, однако никто не уверен, что и на Центавре маховик превращения человека в скота не раскрутится снова. И что – искать новую Вселенную?

Как и Миллер, Брин немало рассуждает о «бессердечии, поразившем людей после Катастрофы». В его романе выражение «мастера выживания» – бранное: так зовут последователей Нэйтана Холна, для которых воинствующий животный эгоизм перечеркивает любые моральные нормы. Холнисты живут по принципу «умри ты сегодня, а я завтра», они витальны, безжалостны, их трудно победить не только разрозненным фермерам, вросших в свою землю, еле-еле плодоносящую, но и немногочисленным умникам, окопавшимся в немногочисленных городках. И все же реальность «Почтальона» куда менее горька. Волею судеб, авантюрист и самодеятельный актер Гордон Кранц (в фильме-экранизации эту роль сыграл Кевин Костнер), подобравший почтовую сумку и форменную куртку письмоносца, невольно становится объединителем отчаявшихся одиночек, затерянных на американском континенте. Будь Гордон очередным мускулистым героем без страха и сомнения, роман потерял бы значительную часть своей убедительности. Но Гордон – обычный человек, случайно оказавшийся в нужном месте в нужное время. Вот почему фальшивый почтальон, выдающий себя за посланца несуществующего Конгресса США и вселяющий уверенность в людей, уже не в силах выйти из образа. Маска приросла к лицу, легенда ожила, отступать некуда – позади холод, тьма и варварство. Надо идти вперед, как бы тернист ни был путь.

«Отныне мы можем смотреть в будущее с надеждой. Если только к данным обстоятельствам применимо слово «надежда». Этими фразами заканчивается роман Робера Мерля «Мальвиль» (1972), где немногочисленная колония французов, оставшаяся на пепелище после взрыва литиевой бомбы над Парижем, изо всех сил старается восстановить жизнь по канонам человечности. Мерль не считал себя научным фантастом и брался за произведения в этом жанре, когда чувствовал, что обычного реалистического посыла мало. Люди в «Мальвиле» вернулись к истокам цивилизации, и отныне их, как первобытные времена, беспокоят простые проблемы: как добыть пищу, сберечь огонь, найти воду, сохранить жилище. Впрочем, человек – не просто «разумное животное»; по Мерлю, цивилизация не может исчезнуть совсем, пока люди остаются людьми.

Когда-то, на заре перестройки и гласности, покойный ныне Алесь Адамович писал о необходимости «сверхлитературы», которая должна была бы, «взорвав ядерную бомбу в сознании читателя», уберечь нас от взрывов в реальности. Правда, с тех пор благодаря нашему славному поражению в «холодной войне» угроза глобальной ядерной схватки уже не является таким дамокловым мечом, как прежде. Однако идея Адамовича все же может иметь воплощение.

Образ завтрашнего дня в фантастике, скорее, должен раздражать, нежели успокаивать. В ХХ веке «постапокалиптическая» фантастика сделала главное – испугала людей, напомнила о ценности жизни на планете и о той легкости, с какой эта жизнь может быть утрачена. В XXI столетии общепланетных вызовов не стало меньше. Пандемии, техногенные катастрофы, катастрофы экологические, международный терроризм, «гибридные» войны… Список можно продолжить. Возможно, сегодняшней фантастике придется опять, как и полвека назад, возвращать себе неудобный статус «сверхлитературы» и, перенося читателя в неотдаленное будущее, доказывать аксиомы. Кому? Всем: и безбашенным вождям, не ведающим, что творят, и их подданным, разучившимся думать самостоятельно.

© Текст: Роман Арбитман

© Фото: Иван Михайлов