20 тезисов к истории перестройки. 30 лет перестройке

1.

Можно поспорить с теорией историка Александра Янова, согласно которой российская история словно бы взята в плен историческими циклами «реформа–контрреформа» или «реформа–стагнация–контрреформа». Но, похоже, есть в этом какая-то безысходная круговерть исторических процессов, когда на протяжении жизни одного поколения политический маятник качается из стороны в сторону, иллюзии сменяются отрезвлением, частная инициатива — пугливым конформизмом, порыв к свободе — столь же страстным бегством от нее.

2.

Любая жесткая теоретическая модель условна, тем не менее даже советская история подчиняется некоторой двух- или трехтактности. После эпохи «военного коммунизма» — фактическая рыночная реформа, НЭП. После НЭПа, минуя стадию стагнации, приходит жесткая контрреформа. В послевоенное время вслед за Победой приходит кульминационная стадия развития тоталитарного режима — пик торжества и одновременно начало вырождения. Смерть Сталина обозначила рубеж, с которого стартовала новая эпоха. Хрущевские реформы стали серией попыток преобразований в экономической, политической, управленческой сферах. При том, что главным достижением стало раскрепощение, хотя и частичное, сознания. Остаточные трансформационные шаги — косыгинские реформы — были остановлены.

3.

С одной стороны, по объективным социально-экономическим причинам: внутри социалистического «выбора» осторожное введение минимальных экономических свобод, несравнимых по глубине даже с венгерской и югославской моделями, оказалось неэффективным — рынок без капитализма не получился. С другой стороны, началась политическая контрреформа — 1968-й год, «заморозки», танки в Праге, диссиденты в тюрьмах (впрочем, здесь знаковой чертой стал первый «полный» год правления Леонида Брежнева — 1965-й, с арестом в сентябре Андрея Синявского и Юлия Даниэля и демонстрацией в декабре на площади Пушкина; с этого времени принято отсчитывать рождение диссидентского движения).

4.

Начало 1970-х — третий акт начавшегося с Хрущева цикла: стагнация. За стагнацией естественным образом последовала реформационная стадия — перестройка. Уже после распада СССР, в постсоветских обстоятельствах, перестройка была продолжена либеральными экономическими реформами Егора Гайдара. Безотносительно к тому, как оценивался этот процесс авторами перестройки, и независимо от того, каковы были отношения Михаила Горбачева и Бориса Ельцина, — все это части единого исторического процесса. И завершился он опять же стагнацией. (А в терминах Ирины Стародубровской и Владимира Мау — «постреволюционной стабилизацией».) Эта стадия была отмечена знаковым арестом Михаила Ходорковского и поражением на парламентских выборах демократических партий в 2003 году.

5.

А затем, после выборов президента в 2012 году, началась полномасштабная контрреформа. С отказом как от достижений первого этапа — горбачевских преобразований, так и от второго — ельцинско-гайдаровских реформ. Симптоматично, что, по свидетельству Ричарда Пайпса, слово «перестройка» стало популярным в эпоху Великих реформ 1860-х годов. Использовалось оно и Петром Столыпиным. Симптоматично и то, что в эпохи, когда понятие «перестройка» использовалось по назначению, история России входила в привычную колею «реформа–контрреформа».

6.

Любой из реформаторских этапов «русского цикла» отличается несколькими неизменяемыми в ходе русской истории элементами:

- одинаковые причины и триггеры перемен;

- верхушечный характер преобразований, в ряде случаев — в соответствии с запросом «снизу»;

- ограничители преобразований, включая сопротивление им;

и, наконец,

- незавершенность реформ, провоцирующая все новые и новые попытки догоняющего развития России.

Очень важный момент: на определенном этапе развития или, наоборот, стагнации, или движения страны вспять реформы оказываются НЕИЗБЕЖНЫМИ.

ТРИГГЕР реформ всегда один и тот же — доведение «до ручки» ситуации в стране, когда элите, чтобы самосохраниться, надо уже начинать что-то делать. В то же самое время в обществе зреет спрос на перемены. В какой-то точке это взаимное движение «верхов» и «низов» соединяется — начинается реформа.

Ответственная элита начинает реформы и привлекает для этого контрэлиту, безответственная — закручивает гайки.

Михаил Горбачев выбрал первый путь. Если бы он не начал перестройку, Советский Союз развалился бы еще до 1991 года. Просто сгнил бы биологически.

8.

ОГРАНИЧЕНИЯ реформ — политические, идеологические и аппаратные — непременные спутники российских преобразований. В перестройку этими ограничениями, флажками, за которые боялись выйти, стали границы социалистического выбора. Во времена Александра I и Михаила Сперанского такими ограничителями были крепостничество и абсолютная власть монарха. Во времена Александра II — абсолютная власть монарха, но уже без крепостного права.

9.

Кроме того, не стоит сбрасывать со счетов такой объективный фактор, как СОПРОТИВЛЕНИЕ реформам. Горбачеву противостоял тот тип стратегического мышления, который возобладал в ходе третьего президентского срока Владимира Путина. Это тип мышления, который и привел СССР к состоянию, когда перестройку уже нельзя было не начинать. Он описывается формулой: «Не надо ничего трогать». Этот принцип не чисто брежневский, хотя Леонид Брежнев, согласно многочисленным мемуарным свидетельствам, после 1968 года был его адептом.

Император Австрии Франц I всячески препятствовал индустриализации страны: предвосхищая Маркса, он видел именно в рабочем классе носителей революции («оранжевой заразы»). Когда перед императором положили план строительства железной дороги, он прямо сказал, что это приведет к революции. Сила перемен и инноваций всегда страшила правителей: в ней они видели пророщенные зерна возможной демократизации и угрозу своей власти.

Все это описано еще Сперанским в 1809 году: «Какое, впрочем, противоречие: желать наук, коммерции и промышленности и не допускать самых естественных их последствий, желать, чтобы разум был свободен, а воля в цепях,.. чтобы народ обогащался и не пользовался бы лучшими плодами своего обогащения — свободою».

10.

Любая русская реформа могла быть описана поговоркой: «И хочется, и колется». Отсюда еще один элемент «эффекта колеи» в способе проведения реформ — их НЕЗАВЕРШЕННОСТЬ.

Чем дольше тянули с экономическими реформами после провалившейся попытки 1965–1968 годов, тем выше с каждым годом становилась цена возможных преобразований, тем в большей степени шоковыми они должны были оказаться. Чем дольше тянули с политическими реформами после попыток Хрущева в 1962–1964 годах подготовить проект новой Конституции СССР, тем более мощным оказался потом взрыв массового недовольства властью.

11.

Так что «страну потеряли» не из-за Горбачева, а из-за Сталина и Брежнева. А кто-то ее вовсе даже и не потерял, а обрел. Но и перестройка, при всей ее глубине и революционности, оказалась не до конца завершенной попыткой преобразований. Хотя в том, что касалось демократизации и раскрепощения сознания, она оказалась беспрецедентным процессом. Экономические реформы не были завершены до конца, чему помешали, в частности, границы «социалистического рынка». Слишком поздно, несмотря на опыт косыгинских реформ и преобразований в ряде стран коммунистического блока, стала очевидна дихотомия: либо социализм, либо рынок.

12.

Из вечной незавершенности реформ вытекает эта российская обреченность на ДОГОНЯЮЩЕЕ развитие и в ряде случаев, в терминах Юргена Хабермаса, на «догоняющие революции», или «революции обратной перемотки», которые «наверстывают упущенное». Пример «догоняющей революции» — протесты 2011-2012 годов, когда наиболее продвинутые слои образованного городского среднего класса предъявили спрос на политические преобразования, поскольку именно архаичная элита и недореформированное государство сдерживали нормальное, общецивилизационное развитие России.

В целом эту внутренне противоречивую логику и логистику преобразований хорошо описал российский демограф Анатолий Вишневский в работе «Серп и рубль»: «Какую бы составную часть осуществленных перемен мы ни взяли, в каждом случае, после короткого периода успехов, модернизационные инструментальные цели вступали в непреодолимое противоречие с консервативными социальными средствами, дальнейшие прогрессивные изменения оказывались блокированными, модернизация оставалась незавершенной, заходила в тупик. В конечном счете это привело к кризису системы и потребовало ее полного реформирования».

Согласно эпиграмме изобретателя унитаза Джона Харингтона (1561–1612), удачно переведенной Самуилом Маршаком, «мятеж не может кончиться удачей — в противном случае его зовут иначе». Гайдар часто повторял эту присказку.

13.

Советская история не то чтобы изобилует дворцовыми переворотами, но сама борьба за власть внутри триумвирата Берия-Маленков-Хрущев — после смерти Сталина, неудавшийся «сговор элит» 1957 года и удавшийся заговор октября 1964-го свидетельствовали о том, что в советской системе находились институциональные лазейки для ротации власти и вождей (раз уж на это не работали другие институты, вроде института выборов).

Здесь вряд ли имеет смысл вдаваться в тонкости истории прихода к власти Михаила Горбачева, но многочисленные исторические свидетельства говорят о том, что его появление на исторической арене в апреле 1985-го было абсолютно логичным и ожидаемым — по крайней мере, с конца 1984 года (тогда символичной оказалась встреча Михаила Сергеевича с Маргарет Тэтчер).

14.

Характерно, что одним из результатов перестройки стала институционализация выборов как инструмента демократии. Тем самым были созданы инструменты для легитимного формирования власти и ее смены. Это была и революция в процедурах, и дополнительная, на новой основе, легитимизация власти самого лидера перестройки, и — самое главное — создание новой ценности. Причем, по крайней мере в то время, разделяемой ценности, одинаково значимой для всех — и для перестроечной элиты, и для народа, который впервые в российской и советской истории мог почувствовать себя конституционным источником власти. (Именно поэтому, заметим попутно, действия ГКЧП оказались нелегитимными, в том числе и в глазах народа.)

15.

В известном смысле, хотя не всегда это осознавалось даже адептами перестройки, состоялась рецепция западных ценностей демократии, правового государства и ответственной (подотчетной) власти. Политика «нового мышления», собственно, и основывалась на идее большей открытости миру, и прежде всего миру западному.

Подобного рода конвергенция ценностей позволила в 1989 году Фрэнсису Фукуяме сделать вывод о «конце истории». Реальность и последующее течение событий оказались сложнее, но Фукуяма был абсолютно прав в том смысле, что процесс, начатый Горбачевым, по большому счету, и должен был привести к историческому ценностному единству Запада и России. И от рецепции этих ценностей должны были выиграть все: государство становилось более гуманным, общество — более раскрепощенным.

16.

Архитекторами перестройки она воспринималась именно как революция. Отчасти это была дань позитивному значению слова в связи с переосмыслением наследия Великой Октябрьской. Но и характер и глубина преобразований действительно «дотягивали» до революции. Характерно, что доклад Горбачева к очередному юбилею революции в 1987 году назывался «Октябрь и перестройка: революция продолжается».

И кстати говоря, революция ценностей, начатая Горбачевым, давно закончилась для всего мира, включая страны Восточной Европы, воссоединившиеся с Западом (в этом смысле перестройка — «мировая революция»). Она не закончилась только в России и в некоторых странах бывшего СССР.

17.

Перестройка была еще и революцией ожиданий. Причем ожиданий, во многом оправдавшихся — именно поэтому демократические ценности были восприняты в конце 1980-х вполне адекватно на массовом уровне. Надо признать, что эта ситуация завышенных ожиданий — «горбимания» — ко многому обязывала. Анатолий Черняев, зам. зав. международным отделом ЦК, впоследствии помощник Горбачева, записал в те первые дни нахождения Михаила Сергеевича у власти в своем дневнике: «…от Горбачева многого ждут, как начали было ждать от Андропова… А ведь нужна “революция сверху”. Не меньше. Иначе ничего не получится. Понимает ли это Михаил Сергеевич?»

С народом у Горбачева получилась любовная химия, но именно поэтому от него ждали белой магии: чтобы все было по-прежнему, чтобы можно было гонять целыми днями чаи, но при этом прилавки ломились бы от товаров, и вообще жизнь стала хотя бы как в ГДР или в Венгрии, а еще лучше, как в Западной Европе. Оказалось, что так не бывает — надо было много работать и адаптироваться к новым обстоятельствам. Горбачеву этого многие простить не могут до сих пор. Как не простили Борису Ельцину обещанного изобилия и стабильности к концу 1992-го. Как не простили Егору Гайдару того, что он взял ответственность за непопулярные решения на себя.

18.

Архитекторы перестройки действительно понимали ее как революцию. Только они думали, что она окажется социалистической, соединяющей Ленина и демократию с рынком. Такого исторического оксюморона, соединения несоединимого, не получилось, да и не могло получиться. Но воспринятые разделяемые ценности — остались. И потом были зафиксированы в ряде разделов Конституции России 1993 года. Формально от этих ценностей никто не отказывается и сейчас. Фактически же речь идет о тотальном пересмотре наследия перестройки и реформ. В этом смысле перестройка потерпела поражение. Но в долгосрочном плане альтернативы ценностям перестройки все равно нет.

19.

В результате перестройки мы получили эмансипированное, отделившееся от государства общество.

Отказ от наследия перестройки означает редукцию интересов государства к интересам небольшой группы госкапиталистов, аффилированных с руководством страны в системе «власть = собственность».

Отказ от наследия перестройки означает потерю обществом субъектности, его слияние с государством, подчинение интересам той самой узкой группы аффилированных с властью лиц.

Отказ от наследия перестройки означает деинституционализацию системы, прекращение работы структур и процедур, переход на режим ручного управления и личного усмотрения. Это опасная ситуация: в случае потери власти главным «ручным управляющим» возникнет — в отсутствие работающих институтов — полная дезорганизация.

Отказ от наследия перестройки означает ухудшение качества человеческого капитала, убывание этого капитала, снижение производительности труда, креативности, инициативности, инновационности. Российское общество становится все более архаичным и патерналистским, с искаженной ментальностью.

20.

Возникает ситуация проедания «совместно нажитых» за три десятка лет государством и обществом ресурсов — доверия, ценностей, материальных накоплений. Гражданам предложено в «худые» годы проедать ренту; аффилированные с государством госкапиталисты намерены «донашивать себя», избежав ротации, на накопленные нефтегазовые резервы. Это абсолютно самоедская ситуация. Истощение ресурсов в отсутствие страховой сетки ценностей и институтов может иметь катастрофические последствия для страны.

Необходимо возвращение к базовым ценностям и наследию перестройки — свободе, демократии, работающим институтам и процедурам. При совершенно прагматическом подходе к ним: именно эти ценности обеспечивают высокое качество жизни и мирное существование, с отказом от любых — холодных или гибридных — войн.

© Текст: Андрей Колесников