Темы: История
12.09.2021
Все эти дни неотступные мысли о Сергее Адамовиче Ковалеве. Огромная личность, огромная жизнь, великая наша потеря. И для меня лично. Его значение нам еще предстоит осознать.
Он был практикующий философ, современный Сократ. И как Сократа, замучившего сограждан трудными вопросами, его много раз политическое общество отвергало и, думаю, готово было бы казнить, если бы представилась тогда такая возможность.
«Я совершенно неслучайно произнес слово «стыд». Это был действительно мощный мотив поведения. Каждый человек хочет иметь право на самоуважение, хочет так про себя понимать: ну да, у меня есть много недостатков, грехов даже, но все-таки я достоин уважения, я о себе думаю с уважением. <…> И тогда выделился круг людей, которые были готовы заплатить тюремным сроком за чувство самоуважения, за чувство собственного достоинства»¹.
Пройдя свои семь лет лагерей и три года ссылки, он, не сломленный, вышел как раз к началу политической жизни в стране. И влился в зарождающуюся гражданскую политику, вступая в клубы и семинары, создавая вместе с Сахаровым движение за восстановление исторической памяти, документацию и архивацию преступлений тоталитарного режима. В перестройку, возглавляемую КПСС, не верил. Но пошел на выборы в Верховный совет РСФР и стал депутатом. Этот Верховный Совет, столь бесславно закончивший свою политическую жизнь, избрал Ельцина и провозгласил декларацию о суверенитете России, голосовал за реформы Гайдара и за Беловежские соглашения. Он избрал и Ковалева председателем Комиссии по правам человека. И в страшный вечер 14 декабря 1990 года, когда он узнал о внезапной смерти Андрея Дмитриевича, отчаяния известие у него не вызвало. Еще один удар. Он, старый зэк, не верящий никакой власти просто потому, что она власть, не поверил, что Сахаров, который должен был наутро выступать в Верховном Совете, умер сам по себе. Он знал, что из трясины все равно надо выбираться самим, что никто кроме нас самих из нее нас не вытащит и поэтому нужно работать, надеясь, что рано и поздно возникнет «критическая масса настоящего гражданского общества».
Он преподавал всем нам гражданскую этику уроками своей собственной жизни. Мы дружно эти уроки великих учителей нашей Гражданской школы Андрея Дмитриевича Сахарова, Людмилы Михайловны Алексеевой, Сергея Адамовича Ковалева проспали и прогуляли. Если бы слушали! Но следовать за ним было трудно. Нужно было от многого отказаться, прежде всего в самом себе, в своих планах и целях. Но он не был из тех, кто создает секты и религиозные движения, для этого он был слишком скептичен, внутренне честен и строго надзирал за самим собою.
Страшно не любил регалий власти, персонального автомобиля, спецсвязи (хотя пользовался, когда это было необходимо для дела.)
Много раз мы с ним уезжали с каких-нибудь заседаний или приемов на такси или на метро.
Учитель наш в житейском смысле был даже и наивен, просидев десять лет вдали от реального общества. Как-то даже попался в лапы наперсточникам у метро, которые его облапошили; об этом злорадно писали в газетах.
С ним часто хотелось спорить, потому что он мерил реальность идеалами, а не наоборот. Политкорректность — это не про него. Он не прижился бы на Западе; там бы от него быстро отвернулся свет; оказался бы, как обычно, один против всех.
Он резал правду, как он ее понимал, нисколько не считаясь с реакцией собеседника, да и с целой аудиторией, в Кремле, в Грозном, в Верховном Совете, в Страсбурге, в Женеве, в Совете Европы, в Нью-Йорке, в ООН. С Б.Н. Ельциным у него были сложные отношения, но Президент долго его, надо сказать, терпел.
Ковалев и Гайдар ценили друг друга. Гайдар ему в сыновья годился, но отношения были равные и уважительные. Ковалев, как и Гайдар, не любил пустых слов и обещаний, и на его слово можно было положиться, как на подписанный документ. Он уважал его и за то, что Гайдар не держится за власть, что он, как и Ковалев, вполне себе, как говорил Сергей Адамович, «белая ворона», политический идеалист.
Они были в одной фракции в Думе и в лидерах партии Демократический выбор России. И оба резко выступили против войны в Чечне, способствовали переговорам в Буденновске, считая, что приоритет — жизни сотен заложников, а не «государственные интересы», хотя и сегодня люди во власти с этим подходом не согласятся.
При этом Ковалев был отличный переговорщик, потому что главное в переговорщике — чтобы ему доверяли обе стороны. Слова его были не лукавые, которые потом можно толковать и перетолковывать, они были просты и конкретны.
Его тексты было трудно публиковать, потому что даже в пору свободной печати они были излишне жесткими и политически невыдержанными, а редакторы всегда считают себя немного политиками, ловцами ветров и воздуходувами общественных настроений.
Ну зачем здесь, в приличном обществе, где уже накрывается банкет и сияет хрусталь бокалов, вся эта корявая конкретика, кровавая правда про то, что творят в Чечне федералы, да еще с именами и фамилиями?! Надо как-то абстрактнее, здесь собрались люди сведущие, надо политичнее, обтекаемее, и так ведь все понятно: «эксцессы», «чрезмерное применение силы», да, но что делать. А он про подробности бессудных казней, пыток, с фамилиями и доказательствами.
Враги его эту правду ненавидели. Они все были из области «реальной политики», а он эту политику отвергал как аморальную, а значит, беззаконную, неправовую, поскольку право основывается на морали. Слава Богу, что упокоился мирно в своей постели. Не взорвали, не застрелили, не отравили, не поскользнулся в ванной, не убит плохим зарядным устройством, не попал в авто- или авиакатастрофу.
Я благодарен судьбе за довольно близкое и дружественное знакомством с ним.
С.А. Ковалев. Москва, ноябрь 2015 г. Фото: Виктор Ярошенко
Мы оба были членами Политсовета партии «Демократический выбор России» (ДВР), потом Сергей Адамович был соучредителем журнала «Открытая политика»², главным редактором которого был я. С первого номера он двадцать лет был членом редакционного Совета нашего «Вестника Европы».
В конце 1994 года-начале 1995-го, когда началась первая Чеченская война, недавно созданная на съезде12 июня партия Демократический выбор России (где лидерами были и Гайдар и Ковалев) выступила против войны. Многие успешные люди, связанные с властью, из партии срочно вышли. Противники силового решения, напротив, отмежевались от президента. Некоторые не ушли ни из партии, ни из власти.
Уже много позднее, во время Второй чеченской войны, партийные лидеры вдруг перед новыми выборами решили распустить партию «Демократический выбор России» и создать новую партию «Союз Правых сил», соединившись с довольно рыхлыми группами сторонников Ирины Хакамады и Бориса Немцова. В СПС я уже не вступал, как и многие мои коллеги, Сергей Юшенков, Борис Золотухин, а Сергей Адамович стал важным лицом – моральным авторитетом – в партии «Яблоко». Егор Гайдар из СПС вскоре вышел. Я до сих пор считаю, что решение о ликвидации партии «Демократический выбор России» было трагически неверной ошибкой.
21 февраля 1995 года Егор Гайдар, Федор Шелов-Коведяев и я (члены политсовета ДВР) полетели на Кавказ, в Ингушетию, где в 1992 году произошел кровавый конфликт с осетинами (тогда Гайдар его улаживал, полетев в самую гущу событий осенью 92-го года), и с тех пор многие люди, беженцы, жили в перенаселенной Назрани где придется, даже в вагонах застрявшего поезда. Мы были в этом поезде, говорили с несчастными людьми.
23 февраля, в день депортации ингушского и чеченского народов, трагический для них день, он выступал на съезде солдатских матерей в Назрани и на научной конференции, посвященной депортации вайнахов. (Речь эту мы потом опубликовали в «Открытой политике», она есть в сети).
По соседству, в полсотне километров, в горах и долинах, шла война, горели бэтеэры, барражировали ударные вертолеты, погибали солдаты и мирное население. Люди, пахнущие порохом и потом, приезжали оттуда поговорить с представителями Москвы, и уезжали туда, где они стреляли друг в друга, где продолжались войсковые операции, с многочисленными эксцессами со стороны федеральных войск.
Там мы жили несколько дней вместе С.А. Ковалевым и его Миссией общественных организаций»³. Это была отважная до безрассудства группа добровольцев из Мемориала
(который теперь под угрозой страшных наказаний требуют от всех редакций называть «организацией, исполняющей функции иностранного агента», с чем никак не соглашается уважаемая всем миром организация, основанная выдающимися людьми — А. Сахаровым, С. Ковалевым, А. Рогинским и другими, убежденными в том, что честная историческая память — основа будущего национального выздоровления).
У них не было никаких прав и полномочий, но «зонтик» Ковалева от чего-то все-таки защищал. Военным они мешали, путались под ногами, да еще и изо дня в день фиксировали то, что считали военными преступлениями.
Спали, где придется, кто-то и на полу, председатель комиссии при Президенте — на ложе из стульев.
«Миссия Ковалева» тогда ездила по населенным пунктам находящейся в часе езды Чечни и документировала новые нарушения, жертвы, разрушения. Военным это не могло понравиться. «Они под Богом ходили», как выразился один из наших спутников.
Несколько дней мы прожили тогда вместе с ними. Они приезжали к ночи и рассказывали о том, что только что видели.
Это было в феврале 1995-го, а в июне произошло страшное по жестокости и последствиям террористическое нападение на больницу и родильный дом в Буденновске.
Тогда, после первого штурма, все началось со звонка Ковалева Гайдару, который сумел соединиться с В.С. Черномырдиным и рассказать ему о звонке Ковалева и полутора тысячах заложников в роддоме. Виктор Степанович принял решение, за которое его сегодня многие осуждают, а другие считают, что он спас множество жизней, и одно это оправдало все его прегрешения, вольные и невольные.
Тогда он вступил в знаменитый разговор с безжалостным террористом Шамилем Басаевым и договорился о выезде в автобусах вооруженных террористов вместе с депутатами и журналистами, в том числе, самим Ковалевым, которые предложили себя в обмен на освобождение заложников. Всё закончилось благополучно.
С.А. Ковалев покинул пост Председателя комиссии по правам человека в январе 1996 года, опубликовав в «Известиях» резкое Открытое письмо президенту Б.Н. Ельцину.
«Вы говорите об открытой политике, о гласности и публичности — и одновременно подписываете секретные Указы, касающиеся важнейших государственных дел, создаете закрытые советы и комиссии, засекречиваете все больше сведений о работе правительства, о положении в стране. Механизм принятия решений в президентской администрации стал почти столь же келейным, как это было во времена Политбюро ЦК КПСС. Не секрет, однако, что Вы, как и вся пирамида созданной Вами исполнительной власти, в своих решениях все больше опираетесь на спецслужбы, на их систему закрытой информации. Быть может поэтому Вы отказались от кардинальной перестройки органов безопасности; а ведь у Вас было уже немало поводов понять, что политический сыск, ради которого создавалось большинство этих структур, и на котором воспитывались многие из «профессионалов», до сих пор в них работающих — не лучшая база для создания дееспособной системы, своевременно и объективно обеспечивающей руководителей страны необходимой информацией.<…> Я далек от того, чтобы возлагать всю вину только на Вас. Тоталитарный строй, которому был нанесен серьезный, но, возможно, не смертельный удар, защищает себя традиционными методами самосохранения: воспроизводством кризиса, развращением населения, подменой общественных ценностей. Ваша личная вина в том, что Вы не только не воспрепятствовали этим тенденциям, но стимулировали их. Быть может, Вы думаете, что строите Великую Россию во благо ее граждан? Нет, Ваша сегодняшняя политика способна лишь в кратчайшие сроки воссоздать государство, открытое для бесправия. Иными словами, Вы восстанавливаете старое сталинско-брежневское болото, только коммунистическая фразеология пока что заменяется антикоммунистической риторикой. Ваши преемники и этот недостаток исправят. <…> Уведомляю Вас, что с этого дня я больше не являюсь ни Председателем Комиссии по правам человека при Президенте РФ, ни членом Президентского Совета, ни членом прочих президентских структур. Думаю, что Вы не будете сожалеть о моем уходе. Я тоже».
Сергей Ковалев, депутат Государственной Думы
«Известия», 24 января 1996
В 2014-15 гг. мы делали польский номер «Вестника Европы». В нем участвовали польский посол в России Катажина Пелчиньская-Наленч, российский посол в Польше Сергей Андреев, деятели первой волны «Солидарности (Адам Михник, Януш Онушкевич, Кароль Модзелевский), отец польских экономических реформ Лешек Бальцерович, Анджей Вайда, Кшиштоф Занусси, председатель польского ПЕН-клуба Адам Поморский и еще многие писатели, поэты, журналисты, социологи, историки и политики из разных партий.
В Варшаве мы познакомились и как-то очень расположились друг к другу с легендарным человеком — Каролем Модзелевским⁴. Он принимал нас в своей маленькой квартирке, в многоэтажке, совсем не в центре Варшавы. «На борьбе с режимом не разбогатеешь», — сказал он.
Он рос в Советском союзе, даже не говорил по-польски. Его приемный отец Зыгмунт Модзелевский был убежденным коммунистом, министром Иностранных дел послевоенной Польши (1947-1951). Сын поступил в Варшавский университет, где стал историком и последовательным диссидентом. Увещевания, угрозы, преследования, годы тюрьмы... Он придумал название для знаменитого профсоюза «Солидарность», был ее идеологом, пользовался в Польше до самой кончины огромным авторитетом среди тех, кто помнит происхождение свободы.
Я горжусь, что мы вручили ему в Варшаве карамзинскую медаль «Вестника Европы» “Ad Nuncius Europae” на презентации нашего польского номера в Варшаве.
В конце ноября 2015 года Кароль с супругой Малгожатой приехали в Москву представлять русское издание его книги, вызывающе названную словами Маяковского «Клячу истории загоним». Эта яркая книга воспоминаний и размышлений за год до того была признана лучшей книгой в Польше, получила литературную премию «Ника». В польском номере мы первые опубликовали главы из нее на русском языке.
Мы с женой пригласили 29 ноября (даты ставить легко по отметкам на фотографиях) их и Сергея Адамовича к себе в гости. Вечер был по-зимнему холодный, профессор пришел в русской ушанке со спущенными ушами.
Много было разговоров и воспоминаний. (Кароль Модзелевский, проведший детство в Советском Союзе, великолепно говорил по-русски). Мы провели необыкновенный вечер. Они разошлись и были в ударе, рассказывали нам и друг другу о своих тюремных похождениях (в рассказах это выглядело почти весело), способах общения с внешним миром, тактиках борьбы со следователями и судьями, были байки и шутки...
Моя жена Таня спросила у жены Кароля, как она восприняла арест мужа.
— Так я к тому времени уже была в тюрьме! — смеясь ответила она.
На следующий день они оба выступали в Сахаровском центре, где собралось много народу. Но частная встреча мне запомнилась больше.
В этой беседе они оба сформулировали, чем отличалось движение диссидентов в Советском Союзе от деятельности диссидентов в Восточной Европе.
Модзелевский не был антикоммунистом, как и ранняя «Солидарность»; он хотел «социализма с человеческим лицом», настоящего, не декоративного участия рабочих в управлении предприятиями и экономикой, самоуправления предприятий. У них была политическая программа, пусть и не осуществившаяся — в отличие от русских диссидентов, к которым принадлежал Ковалев, у которых ее не было и которой они принципиально чурались.
— В Европе, — говорил Кароль Модзелевский, — все так или иначе, расходясь в политических взглядах, сходились на том, что их цель освобождение, возвращение в Европу, культурную общность с которой они ощущали как самоидентификацию — «мы европейцы». Так думали и чувствовали оппозиционеры-интеллектуалы в Польше, Чехословакии, Венгрии, ГДР и других странах Варшавского договора. Они мечтали освободиться от диктата и контроля СССР. Не более того, вначале они были вполне социалистическими. Модзелевский таким и остался –демократическим социалистом с идеями о справедливом распределении национального богатства, собственности, о солидарной ответственности, эффективном управлении предприятиями, коллективами, союзами коллективов или профсоюзами. Жизнь, однако, приняла другое, куда более радикальное решение.
Модзелевский сказал, что они в 1989-90 годах очень боялись советских танков на улицах и нового военного положения. Когда стало понятно (одновременно и властям, и оппозиции), что Кремль занят своими проблемами, что ему не до Польши, и вторжения не будет, все пошло неостановимо и быстро.
Ни о какой политике советские диссиденты семидесятых лет не помышляли, говорил в ответ Ковалев, это было невозможно, никаких партий, никаких свободных профсоюзов создать было немыслимо. Страна была слишком задавлена, селекция на конформизм, приспособленчество проникла слишком глубоко; мы не видели никаких возможностей свергнуть тоталитаризм в сколько-нибудь близкой перспективе. Максимум, чего мы требовали — «соблюдайте свои законы, свою Конституцию». Так возникло правозащитное движение.
Мы, — говорил Ковалев, все больше воодушевляясь, — были бесстрашны, совершенно открыты, непримиримы к фальши и лжи, но наивны и убеждены, что мы «далеки от политики». Нас и называли инакомыслящими, диссидентами, позднее правозащитниками. Кроме прокуроров никто не считал нашу деятель политической.
«Однако, огласив приговор, нам говорили: "Какой Вы политический заключённый? Вы – уголовник» (С. А. Ковалев. Лекция на восьмидесятилетие. 2010г.).
В публичной лекции в Сахаровском центре в день восьмидесятилетия 2 марта 2010 г. Ковалев формулировал эту мысль, очень близко к тому, что говорил Модзелевскому через пять лет:
«Наша "аполитичность" и была коренным советским отличием от идеологии и стратегии наших европейских братьев, стратегии великих бескровных революций».
Сергей Адамович рассказывал нам с Каролем, как они ездили в Калугу, в 1970 году на процесс диссидентов Вайля–Пименова.
Туда поехала на электричке целая «группа поддержки»; и Сахаров был, и Елена Боннэр, тогда еще не его жена. Было лето, в зал их не пустили, но из распахнутых окон суда что-то можно было услышать. Сахарова, тогда еще не проклятого официально, академика с тремя звездами Героя на груди, задержать не осмелились (он специально надевал на процессы золотые звезды, чтобы воздействовать на охрану. Наград его лишили только в 1980-м).
Он попал в зал, они слышали его голос через открытые окно. Он скоро вышел и торопил ехать. Потом в зале возникла какая-то суматоха, шум, оказалось пропала важная улика. Мы свалили, рассказывал Ковалев. Уже в электричке Сахаров, улыбаясь, достал из кармана тетрадь. Как я понимаю, она и была важной уликой. А Сахаров ее спер прямо со стола обвинителя. На нас всех этот поступок академика произвел впечатление. Морально ли так поступать ? Какой диапазон наших средств в борьбе с циничной, лживой и аморальной властью?
Вопрос этот не закрылся, он остался важным и в дальнейшей жизни. И все решали его по- разному.
Сергей Адамыч «садамыч», как неполиткорректно прозвали его сотрудники, был серьезный ученый, биофизик, был, как тогда говорили, «на переднем крае науки», но науку у него отобрали. Всю дальнейшую длинную жизнь он просто был упрямо верен своему принципу говорить правду, как он ее понимал. Будучи по образованию биологом, отдавал должное экологистам, но сторонился их напористости и сам считал эту деятельность несколько вторичной, когда так трагична судьба людей. Он даже был охотником, что помогало в трудные годы ссылки. Он глубоко и упрямо верил, что именно права человека есть краеугольный камень жизни людей на земле, и только через них можно не допустить ядерной или еще какой, идущей из рук человека, катастрофы.
Дважды, в 1995 и в 1996 году, его выдвигали на Нобелевскую премию Мира, в 2006 году нам показалось что это возможно. Но Нобелевская премия была присуждена Юнусу, «миллионеру из Бангладеш».
В решении Нобелевского комитета сказано, что премия вручается Юнусу за усилия по созданию источника общественного и экономического развития и внедрение системы микрокредитов для беднейших слоев населения Бангладеш и Юго-Восточной Азии». Решение Нобелевского комитета оказалось абсолютно неожиданным для наблюдателей. Ожидалось, что на этот раз комитет отметит усилия в области защиты прав человека. До сих пор лауреатами Нобелевской премии мира наши сограждане становились дважды — Андрей Сахаров в 1975 году и Михаил Горбачев в 1990 году. https://rg.ru/2006/10/14/nobel-mir.html
Я читаю статьи С.А. и записи его редких лекций (в круглые юбилеи) с интервалом в десять лет — на семидесятилетие, восьмидесятилетие... Они замечательны своей безудержной искренностью, всемирной широтой заботы и утопической чистотой намерений, стремлением увидеть целостность позитивной, пусть и умозрительной, глобальной конструкции. Какую бы нобелевскую речь он тогда произнес! Но не случилось. ¶
Примечания
- Из бесед С.А. Ковалева на «Polit.ru.»
- «Открытая политика». Либеральный журнал российской политической жизни издавался с 1994 по 2000г. Учредители Е. Гайдар, С. Ковалев, А. Улюкаев, В. Ярошенко.
- С 15 декабря 1994 года в зоне конфликта начала действовать «Миссия Уполномоченного по правам человека на Северном Кавказе», в состав которой вошли депутаты Государственной Думы РФ и представитель «Мемориала» (впоследствии называлась «Миссия общественных организаций под руководством С. А. Ковалёва». «Миссия Ковалёва» не имела официальных полномочий, а действовала при поддержке нескольких правозащитных общественных организаций.
- Кароль Кирилл Модзелевский (Karol Cyryl Modzelewski); 23 ноября 1937, Москва, — 28 апреля 2019 года, Варшава), историк-медиевист, политик. Действительный член Польской академии наук. Диссидент, политзаключенный. Один из основателей и ведущих идеологов «Солидарности», автор этого названия. Сенатор в 1989—1991 годах.
