24.09.2015
Фото: В. Ярошенко
«Вестник Европы» с выпуском Словенского номера (2013 г.) начал долговременный проект — специальные номера, посвященные различным европейским странам, — с их историей, институтами, экономикой, литературой, культурой, наукой, взаимоотношениями с Россией.
В рамках этого проекта мы, при содействии Посольства Польши, несмотря на неблагоприятную для таких начинаний погоду, решили подготовить специальный польский номер и посвятить его двадцатипятилетию первых свободных выборов и началу глубокой трансформации польской экономики и общества в целом.
Для «Вестника Европы», первый номер которого Н.М. Карамзин выпустил в 1802 г., польская тема отнюдь не чужая. На протяжении всей своей истории журнал публиковал польских авторов, переводы польской поэзии, статьи о польской истории и культуре.
Своей статьей «Польский вопрос в русской литературе» («Вестник Европы», 1880 г., т.[1]) А.Н. Пыпин — впервые после Пушкина и Мицкевича — глубоко разработал тему русского и польского культурного взаимодействия и отталкивания.
И нынешний «ВЕ» на протяжении пятнадцати лет своей истории неоднократно публиковал тексты польских мыслителей, философов, писателей, историков, экономистов: папы римского Иоанна Павла II (а также статьи о нем), Лешека Колаковского, Кшиштофа Михальского, Бруно Шульца, Чеслава Милоша, Анджея Стасюка, Лешека Бальцеровича, Марека Домбровского и других.
Для «Вестника Европы», одним из создателей и учредителей которого был Е.Т. Гайдар, Польша и польские реформы имеют особое значение.
Весной 2014 г. Фонд Егора Гайдара наградил Лешека Бальцеровича Международной Гайдаровской премией — в ознаменование заслуг польского автора и становлении рыночной экономики.
В отличие от большинства советских и российских руководителей, Егор Гайдар, глубоко интересовался Польшей. Помимо всего прочего, это объясняется, кругом общения его родителей — А.П. Бажовой и Т.А. Гайдара, вообще тем ореолом, который имела Польша: Станислав Лем, Анджей Вайда и вообще польское кино, «Солидарность» для тогдашней московской интеллигенции. И одна из последних поездок в короткой жизни Егора Гайдара была именно в Польшу — осенью 2009 года.
Поэтому для нас особенно важно, что результатом нашего совместного с Фондом Егора Гайдара проекта будет не только выход Польского номера «Вестника Европы», но и издание варшавским «Центром Польско-российского диалога и согласия» книги Егора Гайдара «Гибель Империи»
(с предисловием Лешека Бальцеровича).
Этим выпуском «Вестника Европы» мы отдаём дань уважения создателям новой Польши и новой России, успехи которых в те годы прямо зависели друг от друга.
Ретроспективный взгляд в прошлое на страницах журнала сделают видные польские и российские писатели и поэты, люди искусства, ученые, политики разных взглядов и разной судьбы.
Польский опыт особенно интересен для нашей страны, начинавшей свои реформы следом за поляками.
Ведь мы начинали вместе, и без советских исторических изменений не было бы ни польской, ни германской мирных революций.
В этих обстоятельствах особенно важно послушать польских реформаторов: почему и у них, и у нас получилось то, что получилось?
Но то незабываемое, уже далекое время было временем больших ожиданий и невероятных исторических возможностей.
* * *
Польская линия
Можно понять людей, которые считают события 1989 года и последовавший за этим через два года распад СССР «крупнейшей геополитической катастрофой ХХ века».
В терминах противостояния двух систем, «холодной войны», советской геополитики — это действительно так и есть: полная катастрофа. За один год необратимо рухнула военно-политическая структура советской империи, объединявшая под своим политическим протекторатом и ядерным зонтиком страны Восточной Европы (они же — страны социалистического содружества, народной демократии, государства Варшавского Договора, Совета экономической взаимопомощи). Все сбежали. Россия до сих пор на них в обиде.
Американский посол в Москве конца 80-х Джек Мэтлок (я несколько раз встречался с ним, помню его оценивающий взгляд из-под круглых очков) писал в своей книге «Конец империи»:
«…Горбачев недооценил хрупкость советских позиций в Восточной Европе. И все же его не оставляло убеждение, что коммунизм можно реформировать. Не понимал он и того, что коммунистические режимы во всей Восточной Европе потеряли всякую надежду завоевать поддержку большинства <…> им удавалось удерживаться у власти лишь при поддержке советских танков: стоило убрать или лишить подвижности эти танки — и эти режимы бы пали…
Потребовалось несколько месяцев, прежде чем народы Восточной Европы, напуганные советскими вторжениями в Венгрию (1956) и Чехословакию (1968), а также угрозами, заставившими Польшу объявить о введении чрезвычайного положения в 1981 году, осознали, что отныне они могут взять собственное будущее в свои руки».
Но сначала была Польша. В этой стране сопротивление просоветскому режиму до конца не затихало никогда. И даже многолетняя власть военных и жесткий режим военного времени загнали глубоко в подполье, но не уничтожили корни польского несогласия с режимом.
После введения военного положения 13 декабря 1981 года и некоторой стабилизации 1 марта 1982 года польская «хунта» отправилась в Москву.
Егор Гайдар писал об этом так:
«…Во время встречи с советским руководством Первый секретарь ПОРП В. Ярузельский говорит о тяжелом положении польской экономики, о том, что используется лишь 60 % промышленного потенциала, для 400 тысяч промышленных рабочих и 200 тысяч строителей стала реальной угроза безработицы. Польские товарищи благодарили Советский Союз за экстренную экономическую помощь, составившую в 1980-1981 годах около 4 млрд. переводных рублей, в том числе около 3 млрд. долларов в валюте. Была достигнута договоренность о предоставлении Польше на 1982-1983 год советского кредита в размере 2,6 млрд. рублей. Польская делегация поставила вопрос об оказании дополнительной широкомасштабной экономической помощи»1.
Но наступило время, когда советская помощь иссякла.
* * *
1989 год был и для нашей страны решающим — прошли первые более-менее свободные выборы в Верховный совет СССР. Депутатами оказались уважаемые, всем известные люди и «люди с улицы», как говорили в Польше, «люди из автобуса». Впервые весь Советский Союз приник к телевизорам, чтобы слушать новые, свежие, непривычные, ошеломляющие речи еще не приевшихся новых людей. 1989 год был особенным, приведшим к полной перекройке карты Европы.
События в СССР, конечно же, парализовали всю колоссальную силу Варшавского Договора, прежде всего советских армий, стоявших в ГДР, Польше, Чехословакии. И с 1945 года нацеленных на Запад.
Сейчас говорят и пишут о советской оккупации и о полном подавлении воли народов. Это так и не так. Способность Советского Союза жестко управлять зависимыми от него странами не в сталинские, а в 1970–1980-е годы мне кажется преувеличенной. Управляли «странами народной демократии» уже довольно долго собственные просоветские элиты, вполне сформировавшиеся собственные партии интересов.
Когда же из Советского Союза поднялся «ветер перемен», — и прежде всего требовались экономические перемены, настало время перехода к рыночной экономике. И этому способствовали большие демократические ожидания и наступившее полное экономическое фиаско. Тогда-то эти страны почувствовали себя гораздо более свободными.
* * *
Кремлю требовалась твердая валюта, много валюты, чтобы кормить народ и сателлитов. А цены на нефть упали, коммерческих кредитов уже не давали, нужно было просить «политические» деньги у западных правительств. Поэтому нужна была атмосфера доверия: только она позволяла надеяться, что можно рассчитывать на большие деньги.
«Критическое значение для советских властей имеет другое: содействие США и их союзников в предоставлении СССР государственных кредитных ресурсов, займов МВФ, Мирового банка. Для руководства СССР в условиях валютного кризиса — это вопрос принципиальный. Чтобы повысить шансы на получение денег, можно дать неформальные заверения в том, что СССР не будет применять силу для сохранения своего политического контроля в Восточной Европе»[2].
В этой атмосфере всеобщего восточноевропейского пробуждения и при ставшей очевидной неготовности Советского Союза применять силу — социалистическая система была обречена.
Эта сконцентрированная гигантская сила, впрочем, уже была беспомощна, ибо не имела ни воли, ни цели без приказа. А приказа не было и быть не могло, потому что генсек Горбачев и министр иностранных дел Эдуард Шеварднадзе понимали, что в Советском Союзе настали плохие времена. Стране отчаянно не хватало валютных резервов, без них она не могла ни прокормиться, ни развиваться (в сущности, повторялась польская история, о чем написал Отто Рудольфович Лацис, с которым мы в 1988-м работали в журнале «Коммунист» и о чем напомнил Егор Гайдар, работавший тогда там же). Из книги Е. Гайдара «Гибель Империи»: «В мае 1991 г. О. Лацис[3] пишет, что развитие событий в Польше в 1981 году очень похоже на то, что происходит весной 1991 года в СССР: “Мы живем сейчас в Польше примерно восемьдесят первого года… И зарождение, и ход экономического кризиса в Польше мы повторяем. Те же сверхинвестиции безответственных ведомств, те же “подарки” народу в виде сверхпотребления (не в том смысле, что очень уж сыты, — отнюдь нет), но мы потребляем больше, чем страна производит, тот же в итоге дефицит госбюджета, рост внешнего долга и кредитная кабала, та же неизбежность освобождения цен и то же неприятие этой неизбежности, яростный протест рабочих. За политическими спорами, словно огромная тень, маячит эпидемия забастовок, — изнурительная польская болезнь десятилетней давности”».
Она и окончилась, как в Польше, попыткой военного переворота. Августовский путч 1991 года — жалкое подобие того, что в свое время, как блестящую войсковую операцию (и катастрофическую по экономическим и политическим последствиям), провел Ярузельский в Польше.
Но путч и ГКЧП провалились, взошла звезда Ельцина, и на авансцену вышли депутаты российского съезда, прежде считавшиеся второй политической лигой, в сравнении с депутатами Союзного Съезда и Верховного Совета СССР. К тому времени Россия погружалась в экономическую катастрофу, из которой Польша потихоньку выползала.
В 1992-м Ельцин призвал Гайдара и его команду, и они, с опозданием на два года, начали делать то, что в Польше в 1990-м начал делать Лешек Бальцерович — но совсем в других условиях и в другом масштабе… Но траектории развития, к сожалению, расходились всё дальше и дальше. О Польской траектории — наш рассказ.
* * *
Не в обиду полякам будет сказано, но Польша тогда находилась на периферии политических интересов Политбюро ЦК КПСС, хотя так было не всегда. Однако «доктрина Брежнева» ушла вместе с эпохой престарелых лидеров, окончились и «тучные летá».
В толстой книге (800 страниц!) «В Политбюро ЦК КПСС» В. Ярузельский упоминается (бегло, мельком), всего пять раз[4]. Ни одного специального заседания Политбюро, посвященного Польше, в книге даже не отмечено. Ни в приложении, ни в хронологическом списке «Основные даты перестройки с 1985 по 1991 г.» о Польше нет ни одного упоминания.
В списке важных событий 1989 года говорится о «Падении Берлинской стены» и о «Бархатной революции» в Чехословакии. Совершенно не говорится ни о польских забастовках, ни о «Солидарности», ни о «Круглом столе», ни о свободных выборах, ни о первом некоммунистическом правительстве Польши. Таковы были и остались приоритеты М.С. Горбачева и его коллег. Здесь вообще мало внешней политики, если так можно назвать разрозненные реакции на текущие события. Их волновали отношения с США, Великобританией, Китаем, афганские события, Китай и особенно «германский вопрос», приведший к неизбежному объединению Германии.
* * *
После выборов 4 июня 1989 года падение коммунистического режима в Польше стало делом неизбежным, а за ним последовал лавинный распад всей системы Варшавского Договора. Но что будет дальше?
Свежий опыт команды Лешека Бальцеровича пристально изучал Егор Гайдар и его коллеги.
Я был с Гайдаром в Варшаве в начале осени 1992 года и хорошо помню те встречи, полные взаимного интереса.
* * *
Польша была первой страной, которая на протяжении десятилетий упорно раскачивала этот больной зуб социализма. Легендарные студенческие демонстрации в Варшаве 1968 года[5] не были забыты; расстрелянные забастовки на Побережье в 1970 году навсегда остались в памяти. И когда через десять лет вспыхнула знаменитая забастовка на Гданьской судоверфи имени Ленина, которая, как оказалось потом, и привела к созданию «Солидарности» и ко всем последующим событиям. Так что забастовка отнюдь не была случайной. (Об этом нам хорошо рассказал Януш Онышкевич в своем интервью.) После выборов 4 июня 1989 года, после формирования коалиционного правительства Тадеуша Мазовецкого, после начала реформ Лешека Бальцеровича одним из важнейших стал вопрос внешнеполитического выбора. Надо сказать, что политического вопроса не было: ВСЯ Польша хотела идти на Запад. Старые счеты с СССР, неопределенность будущего Советского Союза, а потом и его распад побуждали поляков как можно скорее делать свой глобальный выбор.
В Польше и тогда совсем немногие верили в серьезность и долговременность перестройки, в реформы Ельцина–Гайдара (я помню скепсис многих людей, беседовавших с нами в Варшаве в 1992-м). Сейчас эти люди говорят: видите, наш скепсис оправдался: Россия не может быть демократической страной, ей присуще инстинктивное стремление к иерархической самодержавной власти, здесь, так сказать, неистребим имперский дух…
Однако не все так думают. Например, Адам Михник, блестящий журналист, яркий деятель польской революции, создатель влиятельнейшей газеты «Выборча» (возникшей именно в том 1989 году перед первыми свободными выборами), в беседе со мной говорил, что он не верит в возможность превратить современную Россию в подобие Северной Кореи.
* * *
В 1996 году Польша вступила в Организацию Экономического Сотрудничества и Развития (ОЭСР), в 1999-м стала членом НАТО, в 2004-м была принята в Европейский Союз.
В 1992-1993 годах обе стороны еще пытались хоть как-то наладить новые конструктивные отношения. Б.Н. Ельцин и Лех Валенса хотели даже открыть принципиально «новую книгу» российско-польских отношений. Валенса в письме к Ельцину от 13 января 1992 года прямо так и писал: «Господин Президент, мы начинаем новую эру в отношениях Польши с Россией».
Б.Н. Ельцин заявлял, что новая политика основывается на принципах уважения суверенитета, невмешательства, равноправия, партнерства, взаимного учета коренных интересов. Россия декларировала искреннее стремление к «новому летосчислению» в отношениях с Польшей, подчеркивалась «общность курсов на проведение глубоких политических и экономических реформ. Польша стала для российских демократов эталоном системной трансформации[6]».
Общность интересов они видели в скоординированном проведении глубоких рыночных реформ и построении институтов демократии. Польша предложила амбициозный план политического и экономического сотрудничества — «Партнерство для трансформации»; Россия же выдвинула свои недалеко идущие политические предложения, целью которых было удержать Польшу от вступления в НАТО. Все это было не очень реалистично. Экономика, инфраструктура, хозяйственные связи, все еще зависели от политических интересов, которые необратимо изменились.
И все-таки в те годы было подписано более сорока межгосударственных и межправительственных документов, причем основная их часть — в самом начале 1990-х годов.
В основу Договора между РФ и РП о дружественном и добрососедском сотрудничестве, подписанного во время официального визита в Москву Президента Польши Леха Валенсы в мае 1992 года, был положен текст парафинированного в декабре 1991 года советско-польского межгосударственного договора.
Одновременно было опубликовано совместное заявление Президентов России и Польши, в котором говорилось: стороны осознают, что сталинский режим причинил огромные страдания, нанес непоправимый ущерб народам России и Польши, что они осуждают «антигуманную сущность тоталитаризма во всех проявлениях». В ходе своего визита Б.Н. Ельцин передал польскому президенту 18 папок ксерокопий документов о катынском злодеянии, а также документы Юзефа Пилсудского из Института новейшей истории.
Во время визита Валенсы в Москву были подписаны исторические документы о выводе войск России с территории Польши, об урегулировании имущественных, финансовых и иных вопросов, связанных с этим выводом… Однако в Москве были недовольны тем, как воспринимаются в Польше ее дружелюбие и открытость.
Осенью 1992 года все боевые части российской армии оставили территорию Польши[7].
17 сентября того же года в Президентском дворце Бельведер при участии Леха Валенсы состоялись торжественные проводы покидающей Польшу российской армии. Надо же было избрать именно эту дату (!) — день начала ввода войск Красной армии в Польшу (как мы привыкли считать, «освобождение Западной Белоруссии»). Я вырос в пограничном Бресте и ходил по улице 17-го сентября. Но российские дипломаты по этой улице не ходили и с такой «провокационной» датой согласились.
Первый посол России в Польше Ю.Б. Кашлев позднее вспоминал об этом в своей книге:
«Речь произносит Валенса и, к моему ужасу, начинает говорить, что точно в такой же день — 17 сентября 1939 года Советский Союз вонзил нож в спину Польши, оккупировал ее восточные земли, затем держал здесь войска после войны, и вот только сегодня мы, поляки, освобождаемся от этого... Я взял себя в руки и после Валенсы, игнорируя его выпады, обратился к нашим солдатам: вы покидаете землю, которая так обильно полита русской кровью в борьбе с фашизмом, вы честно выполняли свой долг, вы не должны держать зла и плохо думать о поляках — они родные»[8].
Тут хорошо виден главный историко-психологический корень наших принципиальнейших разногласий с поляками. Не только Россия стала правопреемником СССР; но большинство из нас, из людей старших поколений, выросших в Советском Союзе, стали этими правопреемниками — так уж нас воспитали.
Мы стали преемниками этой сталинско-советской концепции истории (сейчас ее снова интенсивно внедряют в сознание школьников и всего общества), по которой мы всегда правы, а если в чем-то и неправы — то наплевать.
Но при этом снова вытаскивают из «канавы истории» фигуру Сталина, даже не желая подумать, что, поднимая его, принимаешь на себя весь страшный грех и всю тяжесть сталинских преступлений, что может обойтись России очень дорого (даже и в финансовом смысле).
Еще в 1992 году в интервью польскому телевидению Б.Н. Ельцин так сформулировал позицию по трагическому и мучительному для поляков катынскому вопросу: «Россия не может взять на себя ответственность за катынское преступление. Это сделала партия, это сделал тоталитаризм».
В Совместной российско-польской декларации после официального визита Б.Н. Ельцина в Польшу в августе 1993-го было сказано: «В атмосфере взаимопонимания и доброй воли были выяснены обстоятельства катынского преступления, виновники которого будут наказаны».
В ответ на добрую волю России, раскрывшей страшные катынские документы, поляки тоже проявили свою добрую волю. Президенты договорились, что Польша не будет выдвигать России материальных претензий в связи с катынским злодеянием. (Правда, уже тогда не все польское общество согласилось с этим.) Б.Н. Ельцин, возлагая венок у Катынского креста на варшавском Повонзковском мемориальном кладбище, негромко произнес: «Простите, если можете», о чем тогда поведала только газета «Московские новости»[9].
* * *
Надо сказать, что ключевым вопросом было решение Польши о вступлении в НАТО. Об этом нам подробно рассказывал Януш Онышкевич, математик, видный деятель оппозиции, сидевший при старом режиме в тюрьмах, бывший министром обороны Польши в годы ее вступления в НАТО.
После обретения независимости Белоруссией, Россией и Украиной Польша перестала быть зажатой между Германией, с одной стороны, и Россией — с другой.
Но чтобы стать членом НАТО, как напомнил нам Я. Онышкевич, страна должна быть туда приглашена. А приглашение ее зависело от сложного сочетания интересов основных политических игроков в мире, которые, надо сказать, давали Горбачеву свои заверения о благоприятном режиме для дальнейшего развития CCCP. Но всё сложилось иначе: СССР в одночасье прекратил свое существование.
Поляки уже были явно нацелены в НАТО, однако западные страны не спешили делать такое приглашение без сколько-нибудь внятного согласия российского Президента, опасаясь непрогнозируемой реакции Москвы.
Как писали газеты, «во время визита в августе 1993 г. Валенса сумел убедить Б.Н. Ельцина, что Польша вправе сама решать вопрос о своем вступлении в НАТО, о чем он и заявил на пресс-конференции».
Но это означало, что Россия не возражает против расширения НАТО на восток, за которым неминуемо последовал бы «принцип домино». Министр иностранных дел Андрей Козырев и министр обороны Павел Грачев пытались переломить ситуацию. Шла интенсивная закулисная работа. В результате в совместной декларации, опубликованной в «Дипломатическом вестнике», было записано: «Президенты затронули вопрос о намерении Польши вступить в НАТО. Президент Л. Валенса изложил известную позицию Польши на этот счет, что с пониманием было воспринято президентом Б. Ельциным. В перспективе такое решение суверенной Польши, направленное на общеевропейскую интеграцию, не противоречит интересам других государств, в том числе интересам России».
Сейчас в подходах и оценках, включая и оценки стратегического выбора, многое изменилось. Но в той атмосфере искреннего движения России к открытости и интеграции в мировые процессы это не казалось чем-то из ряда вон выходящим.
Как писал тогда министр иностранных дел РФ А. Козырев, «внешняя политика — инструмент продвижения российских реформ. Отсюда ее нацеленность на создание наилучшей внешней среды для радикальных преобразований нашей экономики... теперь не идеология, а реальные экономические интересы должны диктовать логику внешнеэкономических связей»[10].
Тогда многие и в Польше, и в России (одни с радостью, другие с досадой) считали, что Валенса просто обвел Ельцина вокруг пальца, вырвав у Бориса Николаевича двусмысленное согласие, которое можно было трактовать так, как угодно, тем более после щедрого проявления польского гостеприимства, многочисленных тостов, за которые требовалось «пить до дна».
Однако я думаю, что это обычное упрощение — сваливать те или иные решения на известные слабости первого российского президента. Ельцин считался довольно жестким переговорщиком, особенно если приходилось защищать позиции, за которыми стояли государственные интересы России. Какими он их видел.
А видел Ельцин польские переговоры эпизодом большой системы пересмотра принципов международной политики после окончания «холодной войны». Пересмотра, который так и не состоялся.
Для Валенсы это решение стало его «звездным часом». Позднее он, вспоминая визит Ельцина, сказал в одном из интервью: «Искусство политика состоит в способности реализовывать свои политические цели. Однако самое большое искусство и удовлетворение — это вынудить противников, чтобы они реализовывали эти цели».
Возможно, разница была в том, что российские политики тогда не считали польских политиков своими противниками. А польские же, напротив, — считали.
Ельцин полагал, что «два крутых мужика всегда могут договориться». Нет, далеко не всегда. Через две недели после этого (не самого, скажем, удачного визита) МИД РФ официально заявил, что слова российского президента нельзя трактовать как согласие, что в наступившую эпоху надо думать о роспуске военных союзов, а не об их расширении. Однако ни страны НАТО, ни Польша вовсе так не считали.
В Борисе Ельцине и Лехе Валенсе можно увидеть много общего (я спрашивал людей, хорошо знавших обоих): по психотипу они были похожи, при всей разнице их биографий — оба выходцы из народа, из простой среды, оба имеют крепкие крестьянские корни (Ельцин писал, что его дед считался кулаком). «До революции хозяйство отца его было кулацкое, он имел водяную мельницу и ветряную, имел молотильную машину, имел постоянных батраков, посева имел до 12 га, имел жатку-самовязу, имел лошадей до пяти штук, коров до четырёх штук».
Лех Валенса, сын сельского плотника, окончил сельскохозяйственные курсы, работал электриком. Оба — и Ельцин, и Валенса — прирожденные лидеры, оба популисты, способные вести за собой массы, оба умели рисковать, идти на компромисс, оба любили власть.
Отличало их тоже многое: Ельцин сделал большую партийную карьеру, был обкатан всеми жерновами партийного аппарата, вкусил секреты власти, стал членом Политбюро… Валенса, как рассказывали мне многие, хорошо знавшие его люди, по сути, в глубине личности остался простым рабочим парнем, с крестьянской хитрецой, традиционалистской психологией, хотя и с гениальным политическим чутьем, которое, впрочем, его подвело.
Помимо прочих польских документов из секретных архивов Ельцин тогда привез материалы досье КГБ на «Солидарность» и ее деятелей.
В своих воспоминаниях Борис Николаевич писал: «Польские и советские чекисты разобрали по косточкам всю подноготную лидеров рабочего движения. Порой эти документы было страшно читать — до того жестким был кагэбэшный рентген. Я хлопнул по папке и сказал: “Здесь есть всё. Берите”. Валенса слегка побледнел»[11].
(Надо сказать, удивляет недипломатическая откровенность наших политиков: ведь все это писалось о действующих партнерах. Пожалуй, это можно объяснить желанием сказать что-то вдогонку после неудачного
ринга).
Бледнеть же Валенсе, как в мелодраматических романах, особых причин не было, разве только, если он мог воспринять жест Ельцина как грубый шантаж.
Уже много позднее, во вторую избирательную кампанию[12], в Польше проводили обширное официальное расследование против Валенсы. У него было не столь безукоризненное прошлое (о чем рассказывается даже в замечательном фильме Анджея Вайды «Валенса», который каждому стоит посмотреть). Но серьезных обвинений против него выдвинуто так и не было. В ранней молодости, после забастовок 1970 года, он был арестован, его «прессовали», угрожали сгноить в тюрьме, и он подписал бумагу о сотрудничестве. Однако никаких компрометирующих фактов и документов никто никогда так и не представил, хотя искали очень тщательно. Госбезопасность пыталась опорочить Валенсу как своего агента еще в начале 1980-х, когда его выдвинули на Нобелевскую премию мира (1983 г.).
* * *
Однако вопрос о вступлении Польши решался отнюдь не в Варшаве, а в столицах стран — членов НАТО. Согласие России на это тогда было принципиально важно для них.
Поэтому, как только российская делегация покинула Польшу, польский МИД разослал во все свои посольства стран — членов НАТО переведенный на английский язык текст российско-польской декларации. Именно она стала аргументом, «убедившим Запад, что все препятствия на пути расширения Атлантического пакта сняты».
Я. Онышкевич, тогдашний министр обороны Польши, в нашем разговоре, по сути, подтвердил это.
Но я думаю, что и это — упрощение.
Страны НАТО тогда вполне сознательно играли на опережение, торопливо связывая освободившиеся валентности. И лишняя рюмка, выпитая на официальном банкете (или даже пять), мало что решали в этой глобальной трансформации. Польша отчаянно рвалась на Запад; Запад жаждал ее получить, а Россия мало что могла противопоставить этому, кроме надежд на неформальные договоренности, в которые, конечно, не слишком верили те, кто был в курсе дела.
Многие люди в новой польской политической элите, пришедшие из оппозиции (а некоторые и из тюрем) к власти после свержения режима Ярузельского, жаждали, чтобы новая демократическая Россия официально и однозначно покаялась и ответила бы за все беды, притеснения, невзгоды и неустройства, которые Польше нанес сталинизм и последующие за ним просоветские режимы, вплоть до самого падения власти польских коммунистов.
Они скептически относились к позиции российских демократов из первого ельцинского правительства, считавших, будто бы мы вместе победили тоталитаризм и теперь совместно будем дружно строить новое сообщество, наш общий европейский дом. Но поляки считали, что только всеобъемлющее покаяние России создало бы основу для ПРИМИРЕНИЯ. В России для этого ни тогда, ни тем более теперь не было политической основы в виде поддержки общества. Возможно, эта поддержка могла бы появиться, если бы ее годами старательно выращивали — через политическое воспитание населения, как это было в послевоенной Германии. Но Россия была совсем в другом положении, чем капитулировавшая в войне Германия. Россия была, как тогда писали, «страной принесшей неисчислимые жертвы на алтарь Победы» и значение этой победы для ее граждан с годами становилось только грандиознее и неоспоримее.
«Российская сторона с самого начала отвергла концепцию декларирования российско-польского примирения по образцу немецко-польского примирения... Москва не могла согласиться на то, что тем самым был бы поставлен знак равенства между Советским Союзом и фашистской Германией, между сталинскими репрессиями и фашистскими преступлениями»[13].
Тема эта с годами и с новыми взаимными претензиями только обостряется.
* * *
Вступление в НАТО, однако, оказалось довольно длительным историческим процессом; лишь в марте 1999 года Польша стала членом Северо-Атлантического альянса. «Политический класс» Польши воспринял это как поражение России и лично Б.Н. Ельцина. В 1998 году Е.М. Примаков, в то время министр иностранных дел, назвал вступление Польши в НАТО катастрофой для России. Казалось даже, что это расхождение произошло даже географически.
С тех пор отношения между странами стали второстепенными как для Польши, переключившей свои экономические интересы и торговлю на страны ЕС (прежде всего на Германию), так и для России. Но это не стало катастрофой. Ни для Польши, ни для России.
* * *
Как бы то ни было, при всех разногласиях, разделяющих сейчас польское общество накануне нового цикла выборов, оно сходится во мнении, что «сейчас Польша переживает наилучший период в своей истории».
Виктор Ярошенко,
Главный редактор журнала «Вестник Европы»
Примечания
- Гайдар, Гибель Империи. М., 2006,. с.188.
- Гайдар Е.Т. Указ. соч., с. 29-292.
- Лацис О. Ломка, или кое-что о природе цен // «Известия», 1991. 7 мая. Цит. по книге Егора Гайдара «Гибель Империи: Уроки для современной России». М.: РОСПЭН, 2006, с. 209.
- «В Политбюро ЦК КПСС». По записям Анатолия Черняева, Вадима Медведева, Георгия Шахназарова (1985 —1991 гг.) / Ред. А. Черняев. М.: Горбачев-фонд, 2008.
- Об этом мы много говорили с Лешеком Бальцеровичем, Анджеем Вайдой, Янушем Онышкевичем, Яном Литинским, Адамом Михником, Кшиштофом Занусси, Каролем Модзелевским.
- Бухарин Н.И. Россия–Польша: опыт двадцатилетних отношений (90-е годы ХХ века — первое десятилетие ХХI века. М.–СПб.: Нестор-история. 2014. c 14.
- Всего из Польши в 1989–93 гг. по российским данным, было выведено около 46 тысяч военнослужащих (по польским – 56 тысяч) из более чем 700 тысяч выведенных из стран зарубежья, 685 танков (из 14 200), 965 боевых бронированных машин (из 19 440), 440 орудий и минометов (из 10 376), 200 самолетов (из 2729), 134 вертолета (из 1855) (Баранец В.Н. Генштаб без тайн. militera.lid.ru).
- Кашлев Ю.Б. Многоликая дипломатия. Исповедь посла. М., 2004, c.227.
- Бухарин Н.И. Указ. соч., с. 16–23.
- Козырев А.В. Преображение. М.: Международные отношения. 1994, с. 48.
- Ельцин Б.Н. Записки президента. М., 1994, с 180.
- На президентских выборах 1990 года Валенса после внушительной победы был избран президентом Польши во втором туре, набрав 74,25 % голосов... А уже в 1995-м он проиграл выборы Александру Квасьневскому. В первом туре он занял второе место (33,1 %), во втором набрал 48,3 %. На президентских выборах 2000 года Валенса набрал всего 1,4 % (Википедия).
- Бухарин Н.И. Указ. соч., с. 22.
© Текст: Виктор Ярошенко