Темы: Литература
16.06.2021
Окончив в 1956 году московский «Ин-яз» и получив свободное распределение, я некоторое время работал переводчиком с итальянскими делегациями и одновременно делал первые шаги в литературном переводе. Общение с носителями языка не только обогатило мой институтский итальянский, но и положило начало моей итальянской библиотеке: на вопрос новых знакомых, что мне прислать из Италии, я отвечал: книги поэтов.
За годы, прошедшие с той далекой поры, я перевел тысячи и тысячи поэтических строк, принадлежащих Данте, Петрарке, Ариосто, классикам итальянского барокко, римскому поэту XIX века Джузеппе Джоакино Белли, открытому для Европы Гоголем, а также поэтам ХХ века, включая нобелевских лауреатов Эудженио Монтале и Сальваторе Квазимодо, не говоря уже о представителях следующего поколения. Мои переводы отмечены рядом престижных литературных премий Италии, включая Государственную премию, а также российскими премиями «Венец», «Мастер» и др. Мой скромный вклад в распространение итальянской культуры за пределами Италии снискал мне и государственную награду этой страны – орден Звезды итальянской солидарности.
Когда меня спрашивали, пишу ли я стихи, я пожимал плечами, как бы предлагая вопрошающим ответить на этот вопрос за меня. Стихи я долгое время не столько писал, сколько пописывал, но решился заявить о себе как о поэте только в 2012 году, опубликовав подборку стихотворений в журнале «Октябрь». Затем последовали публикации в «Дружбе народов», «Новом мире» и том же «Октябре», а в 2018 году вышла первая моя книга «Между нынче и когда-то».
Любопытно, что ее рецензент поэт Аркадий Штыпель обратил внимание на почти полное отсутствие в ней стихов об Италии: «…казалось бы, у человека, влюбленного в итальянскую поэзию, неоднократно и, надо полагать, не наскоро гостившего в этой прекрасной стране, должно быть немало стихов, посвященных Италии» – писал Штыпель и был прав. Итальянские сюжеты в моих стихах появились позже, и часть этих стихов представлена ниже.
Эудженио Монтале (1896 – 1981)
* * *
Зло за свою держалось непреложность:
то вдруг ручей, задушенный до хрипа,
то выброшенная на берег рыба,
то мертвый лист, то загнанная лошадь.
Добра не знал я, не считая чуда,
являемого как бы ненароком
то в сонной статуе, то в облаке далеком,
то в птице, звавшей улететь отсюда.
* * *
Я корм на подоконнике рассыпал
для завтрашнего раннего концерта,
свет погасил и жду, когда усну.
И вот уже я вижу: на помост
выходят тени тех – великих, малых, –
кого я знал при жизни. Выбираю
мучительно, кого бы я вернул
и не вернул сюда. Они все те же,
не изменились: наше разложенье
гораздо очевиднее. Мы сделали
все – лучше некуда, – чтобы ухудшить мир.
Сальваторе Квазимодо (1901 – 1968)
ЦВЕТ ДОЖДЯ И ЖЕЛЕЗА
Ты говорила: молчание, одиночество, смерть,
как говорят: любовь, жизнь.
Это были промежуточные слова.
И ветер поднимался каждое утро,
и время цвета дождя и железа
проносилось над камнями,
над нашим замкнутым жужжанием прòклятых.
До правды еще далеко.
Так скажи, человек, расплющенный на кресте,
и ты – с окровавленными руками,
как я отвечу на все вопросы?
Сейчас, до того, как другое безмолвие
ворвется в глаза, до того, как поднимется
новый ветер и снова ржа расцветет.
НЕКОЕМУ ДОНОСЧИКУ
В моем городе есть доносчик,
он пишет стихи о любви.
Его ноги переступают вдоль витрин –
тротуаров надежд.
В былые времена ты шаркал
по лицам убитых тобою,
тех, кого ставили к стенке
по твоему слову – тайному и учтивому,
достойному манускриптов первых стихотворцев.
Доносчики не смеют писать стихи,
ты это знаешь, и пить за здоровье друзей,
и взывать к чьему-либо сердцу.
Земля стремительна, нет у тебя корней,
мне известно имя твое – с севера ты или с юга.
Ты боишься лишиться звания человека.
Но это было предрешено, как растоптанное знамя
или лошадь с распоротым брюхом.
Ты пишешь стихи о любви, говоришь о мечтах –
врагах боли.
Э, нет, подземные силы!
Вы или кто там еще? В судный день
тень доносчика оставьте болтаться
в путах ожившего паука.
Джорджо Капрони (1912 – 1990)
МАЙ
Под майским небом долги вечера
и пахнет сеном лунный свет, в котором
веселье разлилось далеким хором
трактирых бдений, и на смех щедра
пора влюбленных парочек, пора
сияющей весны, под чьим напором
открыты двери и душа просторам.
О месяц май! Зеленый ворс ковра –
трава лугов под ветерком лоснится
теплом, и мягкий свет разлит окрест,
и новой радостью сияют лица,
согреты взор застенчивый и жест
надеждою, что, обещая сбыться,
волненьем будоражит кровь невест.
Джованни Джудичи (1924 – 2011)
РАСОВЫЕ ПРЕСЛЕДОВАНИЯ
Рыжеватый, в теле, белолицый,
с наружностью вроде бы чужака,
с тремя волосинками на подбородке –
господин, облаченный в черное,
на моторной лодке.
«С этого не соскрести ярлыка», -
хихикнул в чиновничьей компании
самый шустрый, и остальные, наверняка
спокойные за свое арийское происхождение,
подняли глаза, обратили внимание.
Они, не раздумывая, заключали пари:
можно ли еврея узнать по внешности.
Что ни говори, а наукой времени как пренебречь?
Но тогда о пасторе или священнике
в отпуске шла, очевидно, речь.
Человек в такую жару в подобном наряде,
в широкополой фетровой шляпе, предмет спора,
отличался от обсуждающих его персону –
агнец, заяц из папье-маше,
на которого спущена свора.
Евгений Солонович
ПЕРЕВОДЯ МОНТАЛЕ
Понимая, что вряд ли, навряд
все твои разгадаю загадки,
вновь и вновь возвращаюсь назад,
за спиной оставляя закладки.
Принимаю на тайной волне
неподатливые шифровки,
адресованные и мне,
да, да, да, говорю без рисовки.
Где другой прикусил бы губу,
бормочу: та-та-та, та-та-та,
ложный след то и дело беру
или против теченья гребу,
незадачливый взломщик метафор,
нарушитель волшебных табу.
За тебя против зла ополчаюсь,
за тебя объясняюсь в любви,
третьим лишним в гондоле качаюсь
с Беатриче твоей визави.
Пробиваясь к тебе наугад,
твой поверенный, твой переводчик,
я ловлю твой прощающий взгляд
сквозь туман герметических строчек.
ПАМЯТИ АНДРЕА КАМИЛЛЕРИ¹
Время неумолимо. К потерям потери
прибавляет.
Не стало вчера Камиллери,
и за новое дело, как это ни странно,
не возьмется уже комиссар Монтальбано,
итальянский Мегрэ,
а точней сицилийский,
съевший в разные годы собаку на сыске,
чем конец положил преступленьям несчетным,
а себе гарантировал место в почетном
карауле.
ПАМЯТИ КЛАУСА
Клаудии, Франческе и Катерине
С Клаусом мы говорили по-итальянски
(он – с немецким акцентом, я – с никаким почти)
то на серьезные темы, то просто точили лясы,
спрашивали друг друга: а почему бы нам не зайти
в бар к Витторио выпить по кружке пива?
Клаус любил с пеной, в отличие от меня,
мне вспоминалось: Требуйте после отстоя долива… -
память не прохудилась, советские штампы храня.
Попрощавшись – «Чао, Витторио», - мы шли на виа Мальпиги
есть приготовленный Клаусом знаменитый его гуляш,
в доме на виа Мальпиги голодом не морили
гостя и не жалели спиртного – пили бывало аж
слишком, зато в подпитии как мы с Клаусом пели
…на пыльных тропинках останутся… например…
наши следы… - мы столько советских песен успели
вдвоем перепеть! (Клаус был родом из ГДР.)
Франческа и Катерина, Клауса с Клаудией дочки,
в четыре слушали уха, как мы дружно поем.
Незабываемые денечки.
Без Клауса хуже поется.
Пелось лучше вдвоем.
* * *
«Фонтаны Рима»² в бесконечном миге
прощанья с Римом. «До свиданья, Рим,
Арриведерчи, Рома», – говорим
и добавляем, – ты неповторим,
неповторим, как музыка Респиги.
«…good bye, au revoir…», - звучит в припеве
известной песни, и, рабы примет,
подобным нам романтикам вослед
свой скромный вклад мы вносим в дождь монет,
над достопамятным фонтаном Треви.
Монеты наши тонут с перемешкой
чужих, не наших, и, достигнув дна,
ложатся мирно вверх орлом одна,
другой иная участь суждена –
в незримой глубине лечь кверху решкой,
что в том и в этом случае для нас –
вернуться в Вечный город верный шанс.
ФИШАНО
Антонелле д’Амелия
В городке итальянском Фишано
с ночью день колокольня мешала,
час на четверти строго деля,
пели птицы на райском наречьи,
сны озвучивая человечьи,
своего удовольствия для.
Настоящее с прошлым сближая,
можно выпить вина урожая
года позакакого забыл,
пей, никто не осудит, но проще
прогуляться по склону до рощи -
вот и памяти пособил,
возложил непростую заботу
на нее – не сбиваться со счету,
взяв на время над временем власть,
протереть запотевшую линзу,
над печалью пройти по карнизу –
светлой, так что легко не упасть.
Итальянскому другу спасибо,
за Фишано, за музыку, ибо
где-то рядом, за майским углом,
благодарность за дружбу венчали
песни скрипки и виолончели
о далеком и близком былом.