Темы: Культура
26.07.2016
…и поняли мы,
Что мы на пиру в вековом прототипе —
На пире Платона во время чумы.
Борис Пастернак
Первая моя встреча с Екатериной Юрьевной Гениевой произошла давным-давно, еще в прошлом веке, почти четыре десятка лет назад. Точнее — на исходе 1977 года. Ко мне поступила просьба (уж не помню, от кого) написать для журнала «Литературное обозрение» (в тогдашнем просторечии «Литобоза») рецензию на только что напечатанный на страницах журнала «Иностранная литература» переведенный Марией Павловной Богословской роман Дж. Джойса «Портрет художника в юности»[1]. Написать-то я написал, но хотел сверить свою рецензию с кем-то из людей, по-настоящему разбирающихся в истории европейской литературы.
Мой знакомый, Александр Борисович Грибанов, как раз и вывел меня на Екатерину Гениеву, тогда еще скромного научного сотрудника Библиотеки иностранной литературы. Её реакция неожиданно для меня оказалась дружеской и щедрой: «Такая рецензия не только Марии Павловне нужна. Она и ему самому[2] нужна». Меня поразило и обрадовало столь простое и серьезное отношение к проблематике жизни, смерти и бессмертия.
И это в те годы, когда («свежо предание, да верится с трудом!») эта проблематика была предметом преследований и глумления. И сразу же она дала мне на прочтение — незнакомому, по существу, человеку — машинописный фолиант своей диссертации о жизни и творчестве Джойса.
Эту же самую рецензию я показал своему старому приятелю — исследователю французской литературы Самарию Израилевичу Великовскому. Но здесь отзыв оказался менее обнадеживающим: «Рецензия-то ваша, может, и хороша, но — не пропустят. Сидит там один джентльмен, человек очень начитанный. Только вот не по вашему начитанный. Он-то и зарубит…».
К сожалению, прав оказался Самарий Израилевич, человек, понимающий и глубокий, но менее оптимистичный и менее окрыленный, нежели Катя. Человек проникновенного дара, он не выдержал беснующейся тьмы тех времен…
Но всё это — «дела давно минувших дней». Да и тогдашняя казенная тьма нынче перекрасилась из «марксистско-ленинских» в религиозно-фундаменталистские цвета.
Настоящее же наше сотрудничество с Екатериной Юрьевной началось со времен горбачевской «перестройки». Вскоре после открытия российского отделения Фонда Джорджа Сороса (Институт «Открытое общество») Екатерина Юрьевна привлекла меня к работе его различных подразделений, связанных с научными конференциями, с отбором и внутренним рецензированием изданий Фонда, с работой в помощь российскому школьному делу и с разработкой Мегапроекта «Высшее образование в России». Последнее направление, которому Катя уделяла столько внимания, дало мне особенно много. Гениева воистину заражала людей своей озабоченностью судьбами интеллигенции в российских регионах. Работая вместе с ней, я осознавать, что вузовские и школьные преподаватели, священники, библиотекари — эти недооцененные нашим бюрократическим государством люди — подчас даже не вполне интеллектуально изощренные, но преданные делу просвещения и познания, — составляют поистине соль Земли, соль России. И, между прочим, именно благодаря Кате и организованным ею поездкам — от Сергиева Посада до Хабаровска, от Коми-Пермяцкого округа до Кабарды — я сделал одно потрясающее открытие: оказалось, что не в Москве и даже не в Питере, но именно в российских регионах живут и работают вдумчивые и пристальные читатели моих книг и статей.
Когда Екатерину Юрьевну назначили первым заместителем генерального директора ВГБИЛ академика Вячеслава Всеволодовича Иванова, она привлекла меня к одной из просветительских программ, которую развернула в стенах библиотеки и в которой принял участие будущий Патриарх Московский и всея Руси Кирилл — в те годы митрополит Смоленский и Калининградский. Программа была организована совместно с Домом Анны Франк (Амстердам) и посвящена памяти жертв Холокоста[3]. В те годы, когда постсоветские мозги были изрядно затуманены казенной антисемитской и проарабской пропагандой прежних времен, эта проблематика относилась к разряду полузапретных[4]. И как раз в рамках именно этой программы Гениева попросила меня выступить в Большом зале ГБИЛ с публичной лекцией о природе практики тоталитарного истребления людей: тема еще более запретная, нежели тема Холокоста, и, как говорили в старое время, «постыдная». Слова из разухабистого приключенческого фильма тех времен — «за державу обидно» — были в те годы едва ли не господствующим кредо нашего народонаселения…
Однако казенные «художества» продолжались. 9 сентября 1990 года произошло злодеяние, потрясшее весь мiр: доселе так и не раскрытое: убийство нашего общего с Катей духовного наставника и друга — протоиерея Александра Меня. С тех пор, прежде всего именно трудами Гениевой, Библиотека иностранной литературы стала одним из центров увековечения памяти великого российского пастыря[5]. С тех пор — по просьбе Кати — я принимал участие в подготовке и организации ежегодных Меневских научных конференций и в издании их трудов[6]. На мой взгляд, эти четвертьвековые работы нашей Библиотеки имели и поныне продолжают иметь огромное значение в интеллектуальной и духовной жизни России. Да только ли в России? Ибо эти Меневские встречи превратились в постоянную площадку творческого диалога представителей духовенства, ученых, писателей, дипломатов, общественных деятелей из Москвы, из российских регионов и зарубежных стран. И всё это разнообразие людей и мнений так или иначе связано с той проблемой, которая была центральной в жизни и отца Александра, и Екатерины Гениевой: как достойно жить, как достойно «ходить перед Богом»[7] в нашем многоликом, бурном и исполненном противоречий мiре? Как выстраивать для нынешних и будущих поколений достойную человеческого существования среду?
И эта достойная жизнь, достойная среда, по определению, должна включать в себя умение радоваться[8].
Помню, как в одну из наших просветительских поездок в Кабарду мы ужинали в каком-то из тамошних ресторанов. Кабардинский оркестр весь вечер играл дежурные лезгинки и фокстроты. И вдруг — бабахнул «семь-сóрок». Мы с Катей пустились в пляс. И надо было видеть, с каким артистизмом, с каким царственным озорством выплясывала моя партнерша…
* * *
Строго говоря, религиоведческое направление в работе нашей библиотеки, с коим связала меня судьба, началось еще давным-давно, с 20-х годов прошлого столетия.
Кто сейчас помнит, кто сейчас среди нашей беспамятной публики знает, что в начале 1920-х годов, когда «ленинская партия» отступилась от гибельной политики «военного коммунизма», под руководством Надежды Константиновны Крупской, супруги Ильича, началась кампания по выпалыванию из государственных библиотек всей и всяческой религиозной литературы: начиная с Библии и кончая духовными произведениями Лескова, Вл. Соловьева, Толстого? Об изданиях Русского зарубежья я уж и не говорю.
Так вот, уже в тот период, вопреки «генеральной линии» и благодаря инициативе основательницы Библиотеки Маргариты Ивановны Рудомино (1900–1990) в наш книжный фонд стали поступать разнообразные книги на разных языках, спасенные от пожара разгромленных дворянских усадеб. А уж далее — вследствие казенного запроса на «критику буржуазной идеологии» — в ГБИЛ потоком хлынули выписываемые из-за рубежа разнообразные книги по истории литературы, по собственно истории, по философии (а где философия — там и теология: поди отличи!). Благо что среди сотрудников ГБИЛ работало немало людей компетентных, образованных и глубоко верующих.
Разумеется, большинство этих изданий — по тогдашним идеологическим условиям — подлежало заключению в «спецхране» (как бы особой тюрьме для неугодных начальству книг), но ведь комплектование книг объективно рассчитано не на «злобу дня», но на десятилетия и века…
Специализированное религиоведческое направление на исходе 1980-х годов стремительно сложилось в ГБИЛ вместе с официальной либерализацией отношения к религии. И — опять-таки! — благодаря не только глубочайшим культурным сдвигам «снизу» (компрометация советского государственного атеизма), но и благодаря «перестроечной» политике М. С. Горбачева. Бóльшая часть бюрократии и общества, хотя и разуверившаяся в «научном коммунизме», всё же не была готова к этим переменам. Но наша библиотека — была готова.
Вообще, становление осознанного и организационно оформленного религиоведческого направления в нашей библиотеке, подсказанное общими замыслами и усилиями отца Александра Меня, академика Вячеслава Всеволодовича Иванова и самóй Екатерины Юрьевны, во многом вытекало из исторически сложившегося парадоксального статуса библиотеки. Действительно, «Иностранка» всегда сочетала в своих трудах два, казалось бы, взаимоисключающих принципа: с одной стороны, принцип специализированной научной библиотеки с сильным филологическим уклоном, а с другой — принцип воистину публичной библиотеки, открытой для всех. После ликвидации «спецхрана» и внедрения в жизнь электронных технологий работы с книгой этот, казалось бы, парадоксальный опыт «Иностранки» оказался востребованным всей системою российского библиотечного дела: библиотека становилась не только сочетанием пополняемого книгохранилища и читальни, не только местом встречи Человека и Книги, но и местом непрерывных контактов Человека с Человеком — и как раз именно на почве великой и никогда не теряющей своего значения книжной культуры.
И не случайно созданное и оформленное Екатериной религиоведческое направление в работе нашей библиотеки привлекало к себе самых различных людей (читателей, посетителей и участников наших встреч, лекций и конференций, экскурсантов, единовременных посетителей, приходивших к нам за библиографическими и научными консультациями) — от людей немудрящих и даже полуграмотных до профессоров и академиков; от детей до пенсионеров. И всё это не случайно: за всем этим угадывался мощнейший человеческий размах и охват Екатерины Юрьевны[9].
И самоё религиоведческую материю она понимала широко: не только как описание теологий, обрядов и статистик верующих. Она понимала, что работа над постижением религиозного содержания и смысла теснейшим образом связывает религиоведение с комплексом филологических, исторических и философских наук. И, само собой, — с книговедением. Не случайно ведь слова «Библия» и «библиотека» однокоренные, в обоих случаях означающие собрание книг[10].
И не случайно благодаря своей широте, изяществу и внутренней силе Е.Ю. Гениева была способна — не лукавя и не теряя себя — работать с церковными иерархами, дипломатами, творческой интеллигенцией, представителями бизнеса и гражданского общества. И даже господа из нынешнего «политического класса» — и те не могли не выказывать ей уважения. Вот что значит масштаб личности — гибкой и одновременно непреклонной!
И вот о чём нельзя забывать: человек книжный, куртуазный и по-своему властный, — она всё равно оставалась на стороне тех, кто обделен, кого гнали и травили. Но это — тема целого и притом особого разговора.
А здесь скажу только вкратце. Человек космополитической культуры, Гениева близко к сердцу принимала культурные нужды российских регионов и республик ближнего зарубежья. Отправляя меня в командировки — в Иваново ли, в Пензу, в Харьков или Минск, она всегда набивала мой чемодан и рюкзак книжными подарками для тамошних библиотек: и светских, и церковных — только дотащи…
* * *
Екатерина Юрьевна предложила мне взять на себя религиоведческое направление в работе ГБИЛ в двадцатых числах июня 2007 года — сразу после кончины возглавлявшего это направление отца Георгия Чистякова. Трудность задачи ошеломила и испугала меня, но отступать было некуда: многолетняя дружба с отцом Георгием, некоторое участие в его и Катиных библиотечных трудах и, наконец, глубина моего уважения к самой Екатерине Гениевой — сделали свое дело. Да к тому же я чувствовал себя пред нею в неоплатном долгу: именно фонды ГБИЛ неоценимо помогли мне в написании работ на религиозно-философские и богословские темы; именно по её инициативе руководимое ею издательство «Рудомино» напечатало два сборника моих стихов, да к тому же и с моими рисунками, что требовало немалых издательских и полиграфических усилий…
А между тем работа направления, подсказанного отцом Александром Менем, академиком Ивановым и самой Гениевой, была и остается чрезвычайно сложной. Ибо направление это, за которым угадывается глубокий общекультурный и (не побоюсь этого слова) просвещенско-государственный подход, обязывает библиотеку быть средоточием непрерывного и творческого диалога: меж верующими и неверующими, православными и инославными, духовенством и мiрянами, учеными и простыми людьми, великороссами и представителями иных наций и народов, Москвы и российских регионов, России и бывших советских республик, включая и Русское зарубежье. Так что весь этот комплекс трудов по консультированию читателей, комплектованию религиоведческой литературы, лекциям, научным и мемориальным конференциям, книжным презентациям, по сотрудничеству с академической, вузовской и церковной наукой, с религиозными конфессиями требует особых знаний и особых усилий.
И не случайно это направление нашей библиотечной работы получило благословение Патриарха всея Руси Алексия II и Патриарха Кирилла (причем последний поддерживал нашу библиотеку еще когда служил митрополитом Смоленским и Калининградским).
Весь этот комплекс работ требовал от Екатерины Юрьевны огромной мобилизации духовных, интеллектуальных и попросту психофизических сил, огромного объема памяти, разветвленных и взаимосвязанных ассоциаций.
Приведу на сей счет курьезный и бытовой, но красноречивый пример.
День 20 ноября 2010 года. Скатываюсь вниз по Яузской улице, бегу от метро «Таганская» в нашу библиотеку. И вдруг перед самым моим носом резко тормозит автомобиль и оттуда — словно deus ex machina — выскакивает Катя:
— Женя, с днем Ангела тебя!
— Катюша, спасибо, только вот почем ты знаешь?
— А я всё знаю.
— А когда я помру, знаешь?
— Знаю.
— Так когда же?
— Нескоро.
Я старше ее почти что на целых шесть лет. Бедная, она уже, наверное, что-то знала и о своей болезни…
* * *
В мою работу и в мои инициативы она почти никогда не вмешивалась: мол, плыви и выплывай сам, как умеешь. Но всегда помогала. Советом, налаживанием внутрибиблиотечных и особенно внешних контактов. Однако поручений и идей от нее — как из рога изобилия. И кое с чем я даже справлялся.
Критику и несогласия по конкретным вопросам работы (по крайней мере, с моей стороны) она воспринимала легко. А иной раз — даже и с благодарностью.
Как это свойственно тонким филологам или психологам, Гениева чувствовала внутренний стиль каждого человека. И в разговоре со мною (разумеется, без свидетелей) она могла даже подпустить и соленое русское словечко. Она понимала людей и связывала их рабочие и творческие возможности с их внутренними предпосылками. И помогала людям в их бытовых и душевных трудностях. Кому могла и чем могла.
А вот к себе была беспощадна. Ибо всегда чувствовала себя в неоплатном долгу пред Богом, культурой, своей страной, своим Домом-Библиотекой, пред окружающими людьми… И даже — перед всем кругом наших текущих трудов.
За несколько дней до своей кончины Екатерина Юрьевна звонила мне домой из последнего своего пристанища — израильской больницы — с просьбой организовать тематический вечер «Поэты-дипломаты»[11].
* * *
Откуда взялась она такая, откуда пришла?
Известно, что за нею, за ее воспитанием и внутренним опытом стояли глубокие пласты старой российской дворянско-интеллигентской культуры и передовая европейская образованность (в частности, и образованность филологическая). Отсюда — и широта ее кругозора, и основательность познаний, и ее мастерство историка литературы (прежде всего — литературы англоязычной), и сами ее манеры, сочетавшие обаяние, уважительное (я бы даже сказал — ободряющее) отношение к собеседнику или партнеру. Но — при несомненной внутренней твердости. Вообще, эта благорасположенная к людям духовная щедрость была характерна для той горстки российских интеллектуалов, которые сумели пронести и развить в себе этот дар вопреки всему окружающему человеческому оскудению, непониманию и преследованиям разной степени тяжести[12].
И не случайно Катерина — дважды рыцарь: рыцарь Британской империи и кавалер Почетного легиона.
Но за всем этим несомненным обаянием и заслуженным внешним блеском не каждый мог разглядеть и нечто иное: глубинный субстрат полускрытой, гонимой, но не сдавшейся российской церковной жизни ХХ столетия[13]. В этой связи нельзя не упомянуть Сергея Николаевича Дурылина[14], Патриарха Пимена (Извекова), монахиню Досифею (Вержбловскую)[15], людей «катакомбной Церкви», духовный круг отцов Алексия и Сергия Мечёвых, отца Всеволода Шпиллера, митрополита Сурожского Антония, отцов Александра Меня и Георгия Чистякова, о которых писалось выше. Последние годы жизни Екатерины Юрьевны были согреты дружбой с благородным, искренним и широко образованным отцом Александром Борисовым.
Для всех этих священнослужителей любовь и православный молитвенный опыт были превыше политических страстей, суетной конфессиональной и — тем паче — национально-государственной гордыни, превыше всех придирок и гонений со стороны скоропреходящих властей. Екатерина Юрьевна Гениева, как и все упомянутые мною, являла собой особый лик России — России, открытой мiру в непрерывных творческих исканиях и в силе духовной и культурной памяти лучших ее людей. Ибо все они — может быть, каждый на свой лад — мыслили и переживали свое человеческое время, свое человеческое творчество в контексте Вечности, в контексте Царства Божия. Переживали как дар Богу и людям…
* * *
Её жизнь — жизнь против тьмы. Тьмы забот, тьмы истории, тьмы людского невежества, тьмы собственных физических страданий. Потеря такого человека — потеря невосполнимая. Однако благодарной памятью о таких людях, как Катя, скрепляется и развивается земная история. Наша-с-вами-история.
Post scriptum.
О кончине Кати я узнал, проводя отпуск на даче. И почему-то в моей голове сложились такие стихи в память о ней:
Как-то безнадежно и упрямо
старый сад обхаживаю сам.
Лилий золотые гексаграммы
тянутся к дождливым небесам,
и тропинки каменной извивы
Зарастают сорною травой.
Выдирая заросли крапивы,
я к земле склоняюсь головой.
Ветренно, легко и одиноко.
Удостоверением чудес
за преградой облачных небес
оживает голубое око…
Зубово, 12.07.2015
…А когда приехал в Москву прощаться с Катей, случайно узнал, что золотисто-желтые лилии и были одними из любимых цветов…
Москва, август — ноябрь 2015
Примечания
- Подробное и относительно систематичное описание жизни и трудов Е. Ю. Гениевой см.: Паласио М. Екатерина Юрьевна Гениева: 01.04.1946 — 09.07.2015 // Журнал Московской Патриархии. 2015. № 8. С. 84-87.
- 1976, №№ 10-12.
- Т.е. Джойсу. Катя всегда говорила со мною недомолвками, надеясь — иной раз тщетно — на остроту моего понимания.
- Открывая эту программу, Е.Ю. Гениева говорила, что проблема Холокоста имеет отношение и к ее собственной судьбе: ее родные по отцовской линии были расстреляны гитлеровцами в Киеве, в Бабьем Яру.
- Мало кто даже сейчас понимает, что советская политика 60–70-х годов на Ближнем Востоке несет немалую историческую ответственность за раскочегаривание нынешнего арабо-исламского экстремизма, ставшего ныне одной из угроз не только нашей собственной стране, но и всему миру.
- Мемориальный культурно-просветительный центр «Дубрава» (вместе с храмом во имя преп. Сергия Радонежского) на окраине Сергиева Посада, возведенный на месте убийства о. Александра, сформировался несколько позднее.
- См., напр.: Двадцать лет без отца Александра. И с ним. /Предисл., сост. Е. Ю. Гениева, отв. ред. Е. Б. Рашковский. — М.: Центр книги Рудомино, 2010.
- См.: Быт 17:1.
- 1 Фесс 5:16.
- См.: Никитинский Л. В. Бог забрал у нас женщину, которая, увы, так и не стала министром культуры // Новая газета. М. 15.07.2015. № 74. С. 20.
- См.: Гениева Е.Ю. Семья и книга [Интервью Е. Б. Рашковскому] // Семья. Духовные и общественные проблемы. — М.: Центр книги Рудомино, 2011. С. 43-45.
- Эту последнюю сообщенную мне волю Кати мы постарались выполнить. Вечер состоялся 27 октября 2015 г. — См.: «Проснувшееся слово». — Инф. ресурс
- Приведу имена тех из отошедших людей, которые прямо или косвенно прошли через мою жизнь, во многом определив ее ход: историка мысли и литературы С.С. Аверинцева, историка С.О. Шмидта, востоковедов М. А. Батунского, Б. В. Ветрова и В. А. Рубина, социологов Г. Г. Дилигенского, И. С. Кона и Ю. А. Леваду, Е.Б. Пастернака (исследователь и публикатор наследия своего великого отца), философа Г. С. Померанца, поэтов М.С. Петровых и Д.С. Самойлова, — не говоря уже о священниках Владимире Смирнове, Александре Мене или Георгии Чистякове. И что интересно — все они, как и Катя, — очень московские люди. Люди от той Москвы, которой, наверное, уже нет. Москвы, которая загублена казенной спесью в ходе последних четырех-пяти десятилетий…
- Вновь отсылаю читателя к статье Мигеля Паласио.
- См.: «Я никому так не пишу, как Вам…». Переписка Сергея Николаевича Дурылина и Елены Васильевны Гениевой. — М.: Центр книги Рудомино, 2010.
- Вержбловская Е. В. (монахиня Досифея). Близнец. — М.: Центр книги Рудомино, 2010.
© Текст: Евгений Рашковский