В ожидании русского бунта. Опыт исторической реконструкции протеста

Фото: Михаил Розанов

Мир сошел с ума

Первый известный крупный бунт в Москве случился в конце июня 1547 года, в самом начале самостоятельного правления Ивана Грозного. Выступления с целью захвата власти или давления на нее случались, конечно, и раньше. Например, зимой 1542 года московские служилые люди силой отстранили от власти группировку бояр Бельских, правившую от имени малолетнего великого князя Ивана Васильевича. На место Бельских пришли Глинские, и это был скорее военный переворот. Но в июне 1547-го произошел именно бунт. Как заметил С.О. Шмидт, действительные его причины «не были ясны ни современникам этого события, ни самим его участникам»[1]. Предпосылки и непосредственный повод для массовых беспорядков, однако, достаточно прозрачны. Годом ранее из-за засухи и погибшего урожая случился голод. К экономическим бедствиям прибавилась еще одна извечная беда деревянной Москвы — пожары. В апреле 1547 года сгорела бóльшая часть торгового Китай-города, дома в Замоскворечье и во многих ремесленных слободах. Еще более сильный пожар случился 21 июня: огонь добрался до Кремля, так что тогдашний глава Русской православной церкви митрополит Макарий чуть не погиб сам, спускаясь по веревкам с кремлевской стены. Стольный град лишился житниц с последними запасами хлеба.

Иван IV пережидал бедствие в новой загородной резиденции на Воробьевых горах. Как-то московский юродивый Василий Блаженный прилюдно упрекнул государя в том, что думает он не о государстве своем, но только о строительстве своего дворца. Глас юродивого наряду с челобитными и доносами был одним из немногих известных на Руси, сравнительно безопасных способов выражения народного недовольства. Однако этого гласа народного молодой царь услышать не сумел или не захотел…

В самом деле, управленческая неопытность и беспечность первого лица в Московии сыграла не последнюю роль в этой истории. 17-летний Иван IV, еще не нареченный в народе Грозным, постепенно прибирал власть к своим рукам. 16 января 1547 года Иван IV первым среди русских правителей был объявлен не просто великим князем, но «царем всея Руси». Вскоре состоялась его первая свадьба — царь женился на Анастасии Романовой Захарьиной. Все начало года Москва шумно и весело гуляла, несмотря на скудеющие запасы и дурные предзнаменования: 3 июня с деревянной колокольни Благовещенского собора в Кремле упал большой колокол (тогда это считалось очень плохой приметой, прежде всего для власти). Народ нищал и роптал, но «начальники» ограничивались простыми технологиями, всячески поддерживая слухи о том, что в случившихся пожарах виновны некие злокозненные «зажигальники». Виноватых время от времени находили и публично наказывали — на радость толпе. Гнев низов, казалось, был направлен в правильное русло.

Тем временем тучи сгущались над родственниками отравленной боярами, Елены Глинской, которая скончалась, когда Ивану не исполнилось и восьми лет. После страшных московских пожаров хоромы Глинских каким-то чудом уцелели. Как выяснилось уже совсем скоро, было бы лучше, если бы они пострадали вместе со всеми остальными. Бабку Ивана Грозного, немолодую, но весьма активную в придворных интригах княгиню Анну Глинскую народная молва обвинила в колдовстве. К тому же Глинские были литовцами, даже состояли в родстве с самим крымским ханом — тут же возникла версия, что они помогают татарам, которые якобы готовят очередной поход на Московию. Хрестоматийная ситуация: доведенные до отчаяния «московиты» легко поверили в то, что за поджогами стоят «плохие» бояре Глинские, окружившие молодого царя и не дающие ему праведно и справедливо царствовать. Перед самым восстанием Иван IV, наконец, почувствовал неладное: посоветовавшись с Боярской думой, он решил отправить часть родственников своей матери подальше от города, а сам уехал на Воробьевы горы.

Прошло еще несколько дней, и власти потеряли контроль над стольным градом. 26 июня 1547 года «московиты» собрались на общий сход, «вече», и потребовали выдать Глинских на суд и расправу. Поначалу тон задавали «большие люди» из числа зажиточных торговцев и ремесленников, которые пытались вести переговоры с Кремлем. Надо отдать должное боярам, оставшимся «на делах» в Москве: переговоры эти действительно начались, хотя и не увенчались успехом. Городская беднота, или, выражаясь языком средневековых источников, «черные люди» довольно быстро перешли к уличным беспорядкам и грабежам.

«Мир с ума сойдет — на цепь не посадишь», — гласит старая русская пословица. В день начала восстания «мир» (городская община) именно что сошел с ума. Начались погромы боярских дворов, толпа убила остававшегося в Москве царского дядю Юрия Глинского, по некоторым данным, это случилось или непосредственно в Успенском соборе, или у входа в него. Волнения в городе продолжались около недели. На третий день безвластия в Москве, 29 июня, вооруженные горожане отправились к царю в село Воробьево требовать выдачи остальных Глинских. Иван IV пережил немалый шок, увидев толпу разгневанных «московитов» у ворот своего загородного терема. Принять карательные миры он оказался не в силах. Власть была вынуждена пойти на уступки.

Для начала царь обратился к «миру» с успокоительной речью. Глинских удалили с высоких постов, осенью того же года дядя Михаил и бабка Анна бежали в Литву. Зачинщиков восстания трогать не стали. Вскоре начались настоящие перемены: опорой молодого государя стал кружок людей, которых Андрей Курбский впоследствии назвал «Избранной радой». В результате проведенных в середине XVI века реформ в Московском государстве стали собираться Земские соборы, было отменено «кормление» должностных лиц, появились институты местного самоуправления. Впрочем, у самого Ивана Грозного события лета 1547 года оставили недобрую память. Судя по всему, он верил, что за восстанием стояли «изменщики-бояре». Именно необходимостью борьбы с «изменой» бояр он позже станет объяснять собственную политику террора во времена кровавой опричнины. Единожды «дав слабину», Грозный потом долго и жестоко мстил за это и боярам, и собственной державе.

Failed State

Опричнина, созданная Иваном IV в 1565 году в припадке сумасшествия, отнюдь не стала свидетельством силы Московского государства и не пошла ему на пользу. Особенно страшной расправе подвергся богатый Новгород и «изменщики-бояре». Задачей опричников было «изводить государеву измену». Во времена опричнины погибло огромное количество бояр, торговых людей и простых людей. Война шла и внутри Русского государства, и вовне. Затяжная Ливонская война была проиграна. По Ям-Запольскому миру 1582 г. была утрачена завоеванная прежде Ливония, к Швеции отошли невское устье и балтийские земли. От опричнины царю пришлось отказаться еще в 1572 году, запретив даже упоминать ее название.

Однако репрессии продолжались. Бывший оп-
ричник Годунов пытался выправить ситуацию, став фактическим правителем при наследнике Ивана Грозного — царе Федоре Иоанновиче, женатом на сестре Бориса Годунова. После его смерти Годунов и сам сел на трон — путем «всенародного избрания» на Земском соборе. Времена вроде бы снова стали меняться в сторону смягчения. Эти относительные послабления, однако, не спасли слабое, подорванное террором Русское государство. Достаточно было еще одного рокового удара, чтобы началась великая Смута, едва не погубившая Русь.

…Смутное время — так принято называть целую череду политических катаклизмов, сотрясавших Русское государство на протяжении почти двух десятилетий в начале XVII века[2]. В синонимическом ряду со Смутой историки также иногда используют термин — гражданская война[3]. Это уже нечто большее, нежели просто бунт, действие которого от пролога до эпилога обычно занимает не более недели. Разница тут примерно такая же, как между аппендицитом и перитонитом: массовые волнения вкупе с бандитизмом, разлитые во времени и пространстве, охватывают всю страну, и никакой власти не хватает, чтобы вернуть ее в мирное русло. Считается, что Смута имеет свойство повторяться, и это характерно не только для русской истории[4]. Таково на самом деле родовое проклятье некоторых великих сырьевых держав. Не случайно «темные века» наблюдались в различных аграрных обществах начиная с Древнего Египта.

Смута случилась на Руси, когда с 1601 по 1603 год аномальные летние холода три раза подряд убили урожай хлеба. В условиях архаичной аграрной экономики, где норма собираемого зерна по отношению к посеянному редко превышала соотношение 1:2 — 1:3, это означало неизбежный массовый голод. Цены на хлеб выросли в десятки раз, сотни тысяч человек оказались на погосте раньше времени — так начинался век, названный впоследствии названный историками «бунташным». Лжедимитрий только готовился заявить о себе, а правительство Бориса Годунова уже едва-едва контролировало заполненные шайками разбойников подмосковные дороги. Жестокое и страшное государство, которым со времен Ивана Грозного управляли по большей части бывшие опричники, почти в одночасье оказалось ничтожным.

За время первой русской Смуты в Москве как минимум трижды происходили события, похожие на городские восстания. Более того, можно сказать, что два из них увенчались успехом. В наших учебниках истории обычно очень деликатно обходят тот факт, что триумфальному вступлению в столицу войск Лжедимитрия I предшествовал русский бунт со всеми присущими ему чертами. Историк Сергей Платонов называл это переворотом черни и бояр[5]. 1 июня 1605 года дворяне Плещеев и Пушкин (их потомки станут вельможами при царе Алексее Михайловиче, но пострадают во время «соляного бунта») зачитали на Красной площади грамоту от «чудом спасшегося царевича Димитрия». На престоле в Кремле полтора месяца сидел Федор Годунов, сын скоропостижно скончавшегося царя Бориса — законными правителями уже не считали ни того, ни другого.

Некоторые особо предусмотрительные богатеи поспешили припрятать имущество, прежде чем московская толпа окончательно «сорвалась с катушек». На сей раз «бояре дали увлечь себя в народном потоке». Сын Годунова был низложен и помещен под домашний арест. Вскоре его убили, при невыясненных обстоятельствах погибла его мать, вдовствующая царица Мария Годунова, а сестра Ксения была изнасилована, а потом стала наложницей нового царя — Димитрия. Был отлучен от власти первый русский Патриарх Иов, поставленный на свой престол Борисом Годуновым. Пока политические верхи занимались важными для себя перестановками, народ просто грабил. Под горячую руку мог попасться кто угодно. Борис Годунов, между прочим, почитал европейскую ученость и всячески стремился привлекать в Московию образованных иностранцев — так вот, дома придворных врачей-немцев в те дни громили с особым энтузиазмом.

Лжедимитрия I можно было бы назвать настоящим политиком Нового времени: молодой, амбициозный, энергичный, креативный (как сказали бы сейчас), особенно по части обещаний. Но чтобы удержаться в Кремле, этих качеств было недостаточно. Если хочешь надолго остаться «царем всея Руси», нужно прежде всего уметь вести себя как русский царь. А Лжедимитрий взял да и помиловал боярина Василия Шуйского, приговоренного к смерти за заговор против царского величества. Последней каплей, как считается, стала его свадьба с Мариной Мнишек. Манеры гостей из Польши показались «московитам» слишком развязными. Особенно шокировал «старинный рыцарский обычай» по случаю праздника стрелять в воздух, что и проделывали ясновельможные паны на радостях прямо на московских улицах. Из-за этой наглой стрельбы полякам даже перестали продавать порох в торговых рядах. Во время же самой свадебной церемонии простым православным ограничили вход в Кремль, зато пускали католиков-иностранцев[6]. Так «царя Димитрия Ивановича» в одночасье превратили в «самозванца Гришку Отрепьева». Второй заговор Шуйского нашел массовую поддержку снизу. Утром 17 мая 1606 года в Москве поднялся страшный шум, будто бы Лжедимитрий решил извести всех русских бояр. Терпеть такое было никак невозможно, и все прошло по отработанной годом ранее схеме: бояре арестовали и убили царя, а народ слегка поправил благосостояние за счет поляков и прочих подвернувшихся под руку «воров».

Смута продолжалась еще десятилетие. В 1610–1611 годах Русское государство пало особенно низко: его столица и многие центральные уезды оказались под фактической иностранной оккупацией. В начале 1611 года для освобождения Москвы было собрано Первое народное ополчение под началом Прокопия Ляпунова. 19-20 марта того же года в самом городе произошло восстание — с уличными боями и даже с баррикадами. Одним из наиболее успешных повстанческих отрядов командовал князь Дмитрий Пожарский. Была надежда, что общими усилиями столица будет освобождена, но сделать этого не удалось: полки Ляпунова не успевали подойти на помощь. Поляки, блокированные в Кремле и Китай-городе, подожгли Москву и буквально выкурили повстанцев из города. В результате страшной бойни погибли тысячи людей, был тяжело ранен князь Пожарский[7]. Эти трагические события, пожалуй, наиболее сильно выбиваются из общей истории русского бунта. Да и не бунт это был вовсе, а скорее пример уникального, достаточно организованного движения, со своей идеологией (повстанцев активно поддерживал из Чудова монастыря Патриарх Гермоген), движения, которое объединило все слои общества, с совершенно четкой национально-освободительной задачей — изгнать интервентов и вернуть суверенитет собственной страны. Освободить Москву оказалось под силу только Второму ополчению, собранному Козьмой Мининым и возглавленному Пожарским, полтора года спустя. Польский гарнизон в Кремле капитулировал 26 октября 1612 года (по новому стилю — 4 ноября). (Ныне этот день решено отмечать как «День народного единства». — Ред.) 

«Восстание среднего класса»

Политические и экономические последствия Смутного времени новый царь из рода Романовых — Михаил Федорович, а затем и сын его — Алексей Михайлович вынуждены были преодолевать в течение десятилетий. К середине столетия, когда, казалось, самое страшное уже позади, Русское государство настиг очередной кризис. Самое крупное в XVII веке московское восстание, известное как «Соляной бунт» 2 июня 1648 года, на первый взгляд, было похоже на то, которое случилось столетие назад — 26 июня 1547 года. Поклонники «новой хронологии» математика Фоменко наверняка сказали бы, будто речь идет об одном и том же событии. И правда, в этих бунтах немало общего, так что невольно может возникнуть эффект «дежа-вю». Там и тут все происходит летом, в начале правления молодого царя, только уже не Ивана Васильевича Грозного, а Алексея Михайловича Романова; бунтари-московиты так же громят дома бояр, нескольких из них жестоко убивают, но ни государя, ни его покоев не трогают; но сызнова в деревянной Москве бушует страшный пожар. Правда, если восстание 1547 года в известной степени открывает историю создания Земских соборов на Руси, то «Собор всея земли», собранный по итогам волнений 1648 года, эту историю скорее завершает.

В 1645 году в российскую власть, как написали бы сейчас газеты, пришли «новые лица». 16-летний Алексей Михайлович, внезапно оставшийся сиротой и унаследовавший престол от своего отца — Михаила Федоровича, поручил управление страной своему воспитателю, боярину Борису Морозову, человеку, по представлениям Московии, образованному, но, как оказалось, не лишенному страсти к наживе. Морозов сосредоточил в своих руках управление важнейшими ведомствами, а руководить остальным позвал, как издавна повелось на Руси, своих родичей, друзей и клевретов.

Вскоре были объявлены реформы, в разработке которых участвовали приглашенные из Голландии экономисты. Для большинства же населения, впрочем, перемены свелись к росту цен (особенно на соль — отсюда и название бунта: «Соляной») и небывалому взяточничеству вновьназначенных приказных людей. В числе недовольных оказались не только вечно бесправные городские ремесленники и предприниматели — большинство живших государевым жалованьем стрельцов и дворян тоже едва сводили концы с концами, терпя несправедливость от начальников. Стрельцам как раз потребовалось примерно два с лишним года, чтобы накалить обстановку до предела[8].

1 июня 1648  года жители Москвы собравшиеся на военный смотр в стольный град провинциальные дворяне со второй попытки прорвались к царскому кортежу, направлявшемуся на очередное богомолье, и подали челобитную с нехитрыми просьбами: прекратить обиды и притеснения, удалить и наказать плохих начальников, снизить возросшие до предела налоги, простить долги. Царь, как и полагается, кивал главою и обещал народу разобраться. Однако ехавшие вслед за ним начальники были настолько неосмотрительны, что поданную царю челобитную прямо на глазах просителей порвали и принялись всячески простой люд унижать. Спусковым курком trigger — англ.) социального взрыва послужило обыкновенное хамство зажравшихся бояр. На следующий день беспорядки охватили Москву. Многие стрельцы и даже некоторые дворяне вместе со всеми пошли штурмовать боярские хоромы и государев кабак. Как сообщал находившийся в те дни в Москве шведский резидент, «ни огонь, ни смерть не могли успокоить чернь»[9]. Тогдашнему министру финансов Назарию Чистому насмерть проломили голову, московского градоначальника Леонтия Плещеева забили прямо на Красной площади: голова его превратилась в кашу, а из его мозга брызги летели нападавшим прямо в лицо[10]. Еще одного чиновника, главу Пушкарского приказа Петра Траханиотова, власти были вынуждены казнить сами. Боярин Борис Морозов отстранен от всех лакомых должностей, снят со всех постов и сослан на Север, в Кирилло-Белозерский монастырь. Прежнее царское правительство отправлено в отставку, а на осень был назначен большой Земский собор, которому предстояло принять новый свод законов — знаменитое «Соборное
Уложение».

Историки в начале XIX века сравнивали «Соляной бунт» с революцией[11], называя его восстанием «двух средних классов»: дворянства и горожан, против засилья олигархов, «сильных людей» — боярства и верхушки купечества[12]. Это обстоятельство наверняка порадует тех, кто до сих пор пытается тщетно отыскать в России средний класс — три столетия назад их у нас, оказывается, было целых два. Однако результаты их активности были скорее отрицательными, особенно в контексте того, чего в условиях уже вступившего в свои права европейского Нового времени можно было бы ожидать от средних городских слоев. Власть, как говорится, взяла «ситуацию под контроль», сочетая точечные репрессии с целевым подкупом. Служилые люди удовлетворились повышением жалованья, новыми земельными раздачами и отменой срока давности по сыску своих беглых крепостных. Посадским хватило прощения долгов и монопольного сословного права на мелкое предпринимательство в городах.

Таким образом, всеми слоями общества царская власть была признана лучшим средством борьбы с произволом «сильных людей». Не удивительно, что после принятия «Соборного Уложения», нужда в Земских соборах вскоре как-то сама собой отпала. К слову сказать, боярина Морозова по царскому веленью и хотенью вернули в Москву по осени, в том же 1648 году. Он умер собственной смертью 13 лет спустя, в богатстве и почете. Бóльшая часть его несметных богатств, накопленных за годы службы своему государю, в государеву же казну и перешла. Частные состояния у нас и ныне недолговечны. То ли дело сложившаяся в результате «консервативной революции» 1648 года самодержавно-крепостническая модель — без существенных изменений она просуществовала в России по меньшей мере до самой Крым-
ской войны.

Конец реформ

На следующий год после смерти Морозова в Москве случился «Медный бунт». Это восстание, стремительно вспыхнувшее и погасшее, как спичка на московском ветру, оставило после себя много неясностей. Вряд ли когда-нибудь удастся выяснить, кто в ночь с 24 на 25 июля 1662 года написал и расклеил по всему городу «воровские письма». Хотя правильнее их было бы назвать обвинительными: в рукописных листовках перечислялся ряд лиц, обвиняемых — говоря языком другой эпохи — в шпионаже и вредительстве в интересах польского короля. Доказательств тому не было никаких, но народная молва не сомневалась: глава правительства и царский тесть Илья Милославский, придворный финансист Федор Ртищев вместе с купцами Василием Шориным и Семеном Задориным суть не только главные жулики и воры, но еще и «изменщики». Служащие Земского приказа (тогдашней московской мэрии) пытались сорвать одну из листовок, вывешенных на Лубянке, но толпа «письмо» отбила. Возникший невесть откуда стрелец Кузьма Нагаев громко зачитал его и призвал «за то нам всем стоять!»[13]. Кричал ли он «да или нет?!», история об этом умалчивает.

Толпа двинулась к Земскому приказу, где фамилии «изменщиков» были оглашены еще раз, листовку аналогичного содержания в тот же час читали прямо на Красной площади. Царя в Москве не было, а приговор «мира» оказался скорым: одна часть восставших пошла громить богатые дворы, а другая, вооружившись обретенным «лубянским списком», — в село Коломенское к государю. И были среди них, как пишет источник, торговые люди, хлебники, мясники, пирожники, наемные солдаты, боярские слуги и просто гулящие[14].

Власти, конечно, во многом сами накликали беду. Реальные причины бунта были связаны с денежной реформой, авторство которой приписывалось Федору Ртищеву. Суть ее хорошо известна: в целях экономии драгметаллов и иностранной валюты медь «государевым словом» была приравнена по стоимости к серебру. Самое интересное, что «ноу-хау» какое-то время работало. С 1655 года медные деньги ходили наряду с серебряными по всей России, за исключением Сибири. Только с иностранцами расчет велся по-прежнему серебром. Кризис же рванул после того, как в 1659 году людей начали насильно принуждать обменивать серебряные монеты на медные. Медяки стали стремительно дешеветь, и к моменту их отмены в 1663 году «черный курс» серебра к меди составил 1:15. Цены росли не менее стремительно[15]. В выигрыше оказались те, кто, сидя на экспорте, имел выручку серебром, а вот средние городские слои в очередной раз обнищали.

Понимая, что недовольство растет, государство решило правильно «слить» его. Осенью 1661-го началась кампания по борьбе с фальшивомонетчиками. Дескать, это начеканили много порченой монеты, вот деньги и обесценились. Борьба набирала обороты: сначала похватали ремесленников на Посаде, а к лету показательные процессы докатились до приказных служащих, сначала нижних, а потом и средних чинов[16]. Народное требование выдачи главы правительства выглядело вполне логичным продолжением этого «сценария». Царь Алексей Михайлович, однако, такого сюрприза не ждал. Шла обедня, когда в ворота его Коломенского подворья постучали. Надо отдать должное государю: тестя своего он хоть и презирал, но принципа «своих не сдавать» держался жестко. Первым делом Милославского укрыли в покоях царицы. Алексей Михайлович вышел к толпе и «тихим обычаем» пообещал, вернувшись в Москву, во всем разобраться и наказать кого надо. Никогда верховная власть и простой народ в России не сходились так близко. Кто-то из толпы, выражая недоверие, взял царя за пуговицу, другой — когда царь поклялся своим словом — даже «ударил с ним по рукам». То бишь договорились…

Но слияние самодержавия и народности длилось недолго. Первая волна рассерженных горожан, удовлетворенная общением с «нацлидером», схлынула. Однако на обратном пути домой ей повстречалась следующая. Разгоряченные погромами в Москве посадские везли царю «доказательство»: 15-летнего сына купца Шорина, который должен был подтвердить, что отец его бежал в Польшу со всей шпионской перепиской (на самом же деле Шорина сокрыли в Кремле). Алексей Михайлович уже седлал лошадь, чтобы ехать в Москву, когда в Коломенское снова пришли.

На сей раз «по-тихому» не получилось. Народ уже грозился устроить расправу «по своему обычаю», без царя, как с другого входа на Коломенское подворье вошли верные царю стрелецкие полки. Точное число убитых в результате той «спецоперации» неизвестно, но, по некоторым данным, только в Москве-реке утонуло не менее ста человек[17]. Царь передал устную просьбу князю Алексею Трубецкому, остававшемуся начальником «на Москве», немедленно казнить для устрашения 10–20 «тех воров». На другой же день было повешено [18] «случайных» человек. Следствию позднее не удалось установить никакой их причастности к организации «Медного бунта». Потом казнили еще тринадцать, а 1200 человек вместе с семьями были сосланы. Авторов подмётных «воровских писем» так и не нашли.

Меж тем в большой государевой милости оказались стрельцы, которым была отведена роль царской охраны и внутренних войск в столице. Алексей Михайлович щедро одарил и приблизил к себе «силовиков». Среди стрелецких полковников, вовремя подоспевших на помощь в Коломенское, был и Артамон Матвеев. Женатый на шотландке, большой поклонник поэзии и театра, слывший «западником», он вскоре стал одним из ближайших приближенных царя. Карьера и жизнь его, впрочем, закончились весьма трагично. Виною тому оказались вышедшие из-под контроля государевы служилые люди — те же самые стрельцы. 

«Силовики» у власти

События, известные как первый стрелецкий бунт, или Хованщина, произошли весной — летом 1682 года. Огнестрельные пехотинцы, стрельцы в Московском царстве были одновременно и родом войск, и сословием. Но, в отличие от дворян, в стрельцы не записывали по рождению, а набирали «с улицы». Стрелецкое войско можно было бы назвать одним из немногих социальных лифтов в Московии. Любой, кто не холоп и не крепостной, но при этом устал от незащищенной и полунищей жизни простого «черного тяглеца», став «государевым слугой», не только получал оружие в руки, жалованье и участок земли на прокорм, но мог еще в свободное от службы время торговать и вести промыслы. Плюс «корпоративная» поддержка — в Москве стрельцы селились особыми слободами. При этом они довольно быстро утратили свое значение как род войск, годный для ведения войны. Еще дед Петра Великого, царь Михаил Федорович начал создавать рейтарские полки по европейскому образцу, а к 80-м годам XVII века руководимые иностранными военспецами рейтары и солдаты уже составляли едва ли не бóльшую и уж точно наиболее дееспособную часть русской армии. Стрельцам же было найдено другое применение — служить царской охраной и в случае чего силой хватать всяких смутьянов. Век, как мы помним, был «бунташный», так что за 30 лет с начала правления Алексея Михайловича численность московских стрельцов возросла примерно в 2,5 раза18. При таком локально сложившемся перевесе ни государево жалованье, ни царские подарки, ни даже бизнес «на Посаде» уже не гарантировали лояльности.

Дворяне, иностранные наемники, не говоря уж о боярах-олигархах, все равно жили богаче. Однажды стрельцы решили исправить эту несправедливость. Их выступление можно было бы назвать «путчем», но по форме это был типичный русский бунт. Повод снова был абсурдный: якобы бояре в Кремле убили царевича Ивана, как когда-то Димитрия в Угличе. Появление Ивана на Красном крыльце 15 мая 1682 года толпу стрельцов, однако, нисколько не успокоило. В отличие от «рассерженных горожан», приходивших в прошлые разы, «силовики» четко знали, чего хотели, и никакого особого пиетета к царским покоям не испытывали (некоторые из них сами бывали там). Стрельцы не побоялись подняться сначала на Красное крыльцо, а потом и во дворец, где принялись ловить и убивать «изменщиков» по списку.

Первым на пики, прямо на глазах у царицы-матери Натальи Кирилловны Нарышкиной и малолетнего царя Петра, угодил бывший стрелецкий начальник, выросший до высших политических сфер, — Артамон Матвеев. Так же беспощадно расправились и с князем Долгоруким, командовавшим смежными силовыми структурами. Убили еще несколько высокопоставленных сановников, в том числе дядю царевича Петра — Афанасия Нарышкина, спрятавшегося под престолом дворцового Спасского собора. Еще одного брата Натальи Кирилловны, Ивана Нарышкина, убили 17 мая вместе с придворным врачом Стефаном Гаденом, между прочим, одним из очень немногих при московском дворе, кто имел еврейские корни[19]. Целенаправленные расправы и убийства в Москве продолжались в течение трех дней.

Жертвами «зачистки» в первую очередь оказались личные недруги стрелецкого главы князя Ивана Хованского. Во время «Медного бунта» царь Алексей Михайлович именно его отправил уговаривать москвичей разойтись миром[20]. С тех пор, однако, Хованскому не удалось продвинуться по службе. Происходил он из Гедиминовичей, а командовал стрелецким отрепьем. Не мудрено ему было ненавидеть худородных кремлевских выскочек Нарышкиных, Матвеевых и Языковых — вкупе с придворными иностранцами. Иван Андреевич слыл консерватором, любителем старой веры и ненавистником всякой немецкой бесовщины — особенно, конечно, рейтарских полков. Некоторые считают, что амбициозный князь в какой-то момент даже начал примерять на себя «шапку Мономаха». Впрочем, его политическая программа, не успела проявиться до конца, ибо вместе с «товарищами по оружию» он стал делить имущество убитых бояр и занялся разграблением казны. Сразу же после майского путча на «заслуженное» жалованье стрельцам из государственного бюджета была выделена астрономическая по тем временам сумма — без малого четверть миллиона рублей. Стрельцы стали предъявлять иски монастырям и посадским общинам, вымогая у них «подможные» деньги. Суды в спешном порядке, не вдаваясь в подробности, удовлетворяли их. Служилые помельче с нахрапом делили «ничейные» лавки и дома на Посаде.

По счастью, столь откровенный разбой «силовиков» продолжался не слишком долго. Даже в полусредневековом государстве, каким была Московия XVII века, бюрократический аппарат как система оказался достаточно силен, чтобы противостоять узурпации власти одной из военизированных группировок. Контроль за выработкой и принятием решений по-прежнему оставался в руках чиновников в царских Приказах. Правящая элита довольно быстро опомнилась и развернула ситуацию в свою пользу. Вместо опальных Нарышкиных вернулись Милославские во главе с царевной Софьей. Так возник один из первых «тандемов» в русской истории — слабоумного Ивана провозгласили царем вместе с Петром. Хованский замахнулся было на регентство, но обойти Софью ему было трудно. Время играло против него. В конце августа Софья с двором демонстративно покинула Москву, где господствовали стрельцы, и обратилась за помощью к дворянству. 17 сентября 1682 года князя Хованского схватили и казнили вместе с сыном и еще пятью приближенными из числа «клевретов-стрельцов»[21]. 16 лет спустя свое взрослое правление реформатор Петр I начнет с того, что казнит всю стрелецкую верхушку и объявит о ликвидации стрелецкого войска, ненужного и опасного для институционально развивающегося государства. Новое столетие русской истории обещало быть более разумным и по-европейски цивилизованным. 

Православие и народность

Восемнадцатое столетие, что мы знаем о нем? Эпоха Просвещения! «Век золотой» Екатерины! Из темной Московии царское правительство переехало в холодный блистательный Петербург, где, правда, оказалось в положении «единственного европейца». В 1771 году переписка императрицы-западницы Екатерины с философом-вольнодумцем Вольтером находилась в самом разгаре. Похоже, старик в какой-то момент стал всерьез подумывать о том, чтобы приобщиться к роскоши русского двора, поселившись ежели не в холодном Петербурге, то в благодатном Таганроге. Он был готов даже поверить в реформаторские обещания своей русской корреспондентки. И то правда, ведь Россия тогда даже поддерживала движение повстанцев в Сирии. Даром что сама не первый год вела войну с Османской империей, которой в те времена и принадлежала Сирия. Когда летом 1771 года Вольтер узнал, что русские войска вошли в Крым, он написал, что верит в способность Екатерины возродить великую Трою[22]. О, галантный век!

Победы на юге, однако, принесли России не только новые земли, но и эпидемию чумы. В конце весны мор достиг Москвы. В городе, который современники называли «небольшим миром», погибало до тысячи человек в день. Власти пытались принять жесткие карантинные меры: имущество зараженных сжигали безо всякой компенсации. Костры горели еще и потому, что их считали средством защиты от распространения заразы. Все лето Москва стояла в дыму. Погибших от чумы вытаскивали крюками с дворов и хоронили в ямах за городом — так возникло большое Пятницкое кладбище, что недалеко от нынешней станции метро «Рижская». Нужно ли говорить, что подвоз продовольствия в город был сильно ограничен? Рынки и бóльшая часть лавок закрылись. К концу лета отчаяние и паника в Москве достигли предела. Высокое городское начальство в лице генерал-губернатора Петра Салтыкова поспешило уехать подальше. У москвичей осталась одна надежда — говорили, что Боголюбская икона Божией Матери в храме у Варварских ворот Китай-города обладает чудотворным свойством, исцеляет больных. На дворе, напомним, стоял век Просвещения. Архиепископом в Москве служил Амвросий, в миру Андрей Степанович Зертис-Каменский, человек образованный, автор перевода на русский еврейского подлинника Псалтыри. В слепой вере масс в исцеление он усомнился. Владыка, видимо, больше доверял своим медицинским познаниям. Чтобы массовое скопление народа не привело к еще большему распространению эпидемии, архиепископ распорядился икону с ворот убрать и ящик для пожертвований временно закрыть. Но это вполне рациональное действие сильно оскорбило чувства верующих.

События, произошедшие 15-17 сентября 1771 года, напоминают, скорее, дурной сон, нежели явь. Кто-то сказал, будто отец Амвросий украл деньги из ящика для пожертвований. Кто-то ударил в набат. Толпа ворвалась в Кремль. Пока искали «вора», разграбили Чудов монастырь. Дорвались до винных погребов, которые держали монахи. Перепились. Пошли драки из-за украденного добра. На следующий день двинули в Донской монастырь, вломились в пустой храм. Какой-то мальчонка разглядел кусок черной рясы, торчащей из-под иконостаса. Это и был архиепископ. Убивать его поначалу никто не хотел. Но чей-то дворовой, вбежав с улицы, разгоряченный после кабака, со всей силы ударил колом отца Амвросия. Остальные добавили…

Уличные бои в Москве продолжались три дня. Командующий военным округом Петр Еропкин с трудом сумел взять ситуацию под контроль, после чего подал в отставку. Из северной столицы приехал лично фаворит государыни Григорий Орлов. Четверых уличных бунтовщиков казнили, остальных, включая подростков, били кнутом и сослали на каторгу. Все было точно так же, как при Алексее Михайловиче. С наступлением холодов чума пошла на спад. Общее число ее жертв составило около двухсот тысяч человек. «Есть, по правде сказать, чем гордиться этому XVIII столетию? Вот Вам и вся премудрость», — иронизировала Екатерина в очередном письме к Вольтеру[23]. В ответ философ поделился собственными скромными познаниями об особенностях распространения «моровой язвы», но и только. Социальную сторону события он почему-то оставил без комментариев. Меж тем это был последний крупный средневековый бунт в истории Москвы. Какой-то особенно бессмысленный и беспощадный.

Призрак русского бунта

Все-таки Джеймс Биллингтон был во многом прав, когда в своей книге «Икона и топор» нашел в прямом смысле слова деревянную основу российской политической культуры[24]. Не удивительно, почему и булыжник не сразу стал орудием уличной борьбы даже в Петербурге — самом европейском городе в России. Когда 14 декабря 1825 года наиболее образованные русские дворяне вышли на Сенатскую площадь с ведомой только им самим целью преобразований народ на самом деле находился не так уж далеко. Довольно быстро вокруг нескольких десятков офицеров и руководимых ими трех тысяч солдат собралась толпа. Не такая уж маленькая даже по нынешним меркам — примерно 20-30 тысяч человек[25]. И что уж совсем противоречит классикам марксизма-ленинизма, петербуржцы этих «страшно далеких от народа» революционеров в большинстве своем поддержал. Тут-то наша «деревянная культура» и проявилась в полный рост — разгоряченные «простые» горожане от души швыряли поленьями в сановных царских переговорщиков, которые время от времени приезжали на площадь, чтобы убедить офицеров разойтись. Кто-то из толпы стал призывать дождаться темноты и уж тогда обещал подсобить сполна. Русский бунт не то чтобы мелькнул зарницей (все-таки зима на дворе стояла), но как-то зловеще подмигнул из темной питерской подворотни.

Декабристы оказались в довольно сложном положении. Вроде бы они все это и затеяли ради конституции и отмены крепостного права. Из сохранившихся набросков «Манифеста к русскому народу», который предполагалось опубликовать после взятия власти, следует, что помимо «уничтожения прежнего правления» декабристы планировали отмену «права собственности, распространяемого на людей», введение свободы вероисповедания и равенства всех сословий перед законом[26]. К этому их толкали позаимствованные у французов идеи Просвещения, с одной стороны, а с другой — отечественный миф о «единении с народом», возникший во время войны с теми же французами в памятном 1812 году.

Однако как раз «гроза двенадцатого года» в этой связи оставила довольно неоднозначный и во многом печальный опыт. «Освобождение», начатое было Наполеоном, пытавшимся ввести отдельные европейские порядки, вроде выборных всесословных муниципалитетов, во временно подконтрольной себе стране, как пишет израильский историк Михаил Вайскопф, «блистательно провалилось», едва не обернувшись новой пугачевщиной[27]. Народ по большей части понял «французские идеи» как возможность мародерствовать и глумиться над бывшими господами. Именно так «свободу по-русски» в повести «Лунатик» описал позднее Александр Вельтман, непосредственно наблюдавший события в Москве накануне и после вступления туда наполеоновских войск.

Думали ли обо всем этом декабристы? Весьма вероятно. По крайней мере, в день своего выступления на Сенатской площади к единению с народом они явно не спешили. Остановившись в одном шаге от успеха собственного мероприятия, они этого шага так и не сделали. «Три тысячи солдат и вдесятеро больше народу были готовы на все по мановению начальника», — вспоминал потом декабрист Андрей Розен[28]. Но мановения не последовало. И не только потому, что сам «начальник восстания» князь Сергей Трубецкой на площадь не явился вовсе, предпочтя остаться дома. Не случайно же знаменитая фраза о «русском бунте», бессмысленном и беспощадном» принадлежит сочувствовавшему декабристским идеям Пушкину. Кто знает, возможно, увидев в последний момент лицо «черни» и поняв, что свободы без погрома на Руси не получается, эти безусловно благородные люди предпочли проиграть, лишь бы не выпустить наружу стихию этого самого бунта.

Тем временем император Николай I пришел в себя и начал действовать. Первым делом повелел верным себе войскам блокировать винные склады — кое в чем новая петербургская монархия была все-таки умнее прежней московской. К четырем часам, когда короткий зимний день в городе на Неве уже погружался в сумерки, к Сенатской площади были стянуты 12 тысяч царского войска и почти сорок орудий. По французским идеям ударили французскими же технологиями. Первым в мировой истории, кто применил картечь против собственных горожан, был как раз Бонапарт. Русский царь лишь заимствовал этот опыт в порядке консервативной модернизации. Сначала боевой залп был дан не по декабристам, а по сидевшим на соседних крышах зевакам. Когда же ударили собственно по восставшим, те разбежались без особого сопротивления. Русский бунт скрылся бесом во тьме, однако и на сей раз проливши немало крови. По официальным данным, число жертв 14 декабря не превысило 80 человек. Согласно же подсчетам чиновника министерства юстиции Семена Корсакова, — погибло 1271 человек, в том числе 903 из «черни», включая 150 несовершеннолетних[29]. 

* * *

Исчез ли русский бунт вместе с русским Средневековьем, растворился ли в нашем прошлом? Вопрос риторический. «Ни одна страна не жила в столь разных столетиях», — это известное определение особенности русской жизни XIX века, сделанное философом Николаем Бердяевым[30], как нельзя лучше подходит для описания протеста в России Нового и Новейшего времени. «Бессмысленный и беспощадный» давал о себе знать и во время революций начала XX столетия, и во второй половине того же века — на волне бунта в Новочеркасске в 1962 году, когда были расстреляны ни в чем не повинные советские люди-работяги, возмущенные повышением цен на основные продукты питания. Незавершенность социальной модернизации, время от времени перерастающая в брутальное наступление архаики, увы, не позволяет позабыть о русском бунте и в наши дни.

Примечания

1.  Шмидт С.О. У истоков российского абсолютизма: Исследование социально-политической истории времен Ивана Грозного. М., 1996. С. 120.
2.  Подробнее о Смутном времени в России начала XVII в. и его исторической роли см.: Кобрин В.Б. Смутное время — утраченные возможности // История Отечества: люди, идеи, решения. Очерки истории России IX — начала XX века. М., 1991.
   С. 163-185.
3.  Вернадский Г.В. Московское царство. Ч.1. М.1997. С. 214.
4.  Гайдар Е.Т. Власть и собственность: Смуты и институты. Государство и эволюция. СПб., 2009. С. 17-24.
5.  Платонов С.Ф. Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI–\XVII вв. М.,1995. С. 184-185.
6.  Вернадский Г.В. Указ. соч. С. 213.
7.  Морозова Л.Е. Россия на пути из Смуты. М., 2005. С. 91-92.
8.  Подробнее см.: Жарков В.П. Кризис середины XVII века в России. Борьба сословий и государственная власть // Европейские сравнительно-исторические исследования / Институт всеобщей истории РАН. М., 2010. С. 9-18.
9.  Донесения королеве Христине и письмо королевскому секретарю шведского резидента в Москве Карла Поммеренинга // Якубов К. Россия и Швеция в 1-й пол. XVII в. М., 1897. С.419.
10.  Олеарий А. Описание путешествия в Московию и через Московию в Персию и обратно. СПб., 1906. С. 286-270.
11.  Бахрушин С.В. Московский мятеж 1648 г. // Сборник статей в честь М.К. Любавского. Пг, 1917. С. 709.
12.  Смирнов П.П. Посадские люди и их классовая борьба до середины XVII в. М.-Л., 1948. Т.2. С. 218-219.
13.  Очерки истории СССР. Период феодализма. XVII в. М., 1955. С. 258-260 (далее — Очерки истории...)
14.  Котошихин Г.К. О России в царствование Алексея Михайловича. М., 2000. С. 127.
15.  Подробнее см.: Базилевич К.В. Денежная реформа Алексея Михайловича и восстание в Москве в 1662 г. М.-Л., 1936. С. 28-71.
16.  Жарков В. Дело царедворцев-фальшивомонетчиков // Ъ-Деньги. 2011. № 32. С. 43-49.
17.  Котошихин Г.К. Указ. соч. С. 127.
18.  Очерки истории... С. 448.
19.  Берхин И. Два еврея-врача при Московском дворе // Восход. 1888. Вып. III. С. 111-117.
20.  Котошихин Г.К. Указ. соч. С. 126.
21.  Лавров А.С. Регентство царевны Софьи Алексеевны. Служилое общество и борьба за власть в верхах Русского государства в 1682 г. М., 1999. С. 41.
22.  Европейские писатели и мыслители Вып. IV. Вольтер и Екатерина II. СПб., 1882. С. 137.
23.  Там же. С. 150.
24.  Биллингтон Дж. Икона и топор. М., 2001. С. 46-68.
25.  Троицкий Н.А. Россия в XIX веке: Курс лекций. М., 1997. URL: http://scepsis.net/library/id_1444.html Дата последнего про-
    смотра: 04.02.2013.
26.  Восстание декабристов. Материалы. М.-Л., 1925. Т.1. С. 107-108.
27.  Вайскопф М.Я. От неудавшегося народоправства к несостоявшейся пугачевщине. Социальная проблематика войны 1812 года в изображении А.Ф. Вельтмана // Декабристы: Актуальные проблемы и новые подходы. М., 2008. С. 153.
28.  Троицкий Н.А. Указ соч. URL: http://scepsis.net/library/id_1444.html Дата последнего просмотра: 04.02.2013.
29.  Там же.
30.  Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. М., 1990. С. 13. 

© Текст: Василий Жарков