Если бы я могла

Фото: www.svoboda.org

Если бы я могла, то сняла бы про эту историю фильм. И начинался бы он с того, что 50-летняя внучка того солдата сидит и пишет в своем блоге фразу о том, что считает своего деда, погибшего в немецком концлагере, жертвой сталинизма. Ее немедленно засыпают бранными комментариями: как вы смеете сравнивать? Все вы, либералы, такие! Вам лишь бы чернить родную страну! Ваш дед погиб в немецком концлагере, а не в ГУЛАГе. И можно сколь угодно долго приводить факты, аргументы, логические доводы. Всё бесполезно. Тебя не слышат и не услышат те, для кого мир остался таким же черно-белым, как довоенное кино.

Потом кадр бы сменился, и все бы увидели, как моя бабушка, 30-летняя красавица с двумя маленькими детишками, провожает его, своего Алешу, на станции Ржевка Московской окружной железной дороги 26 июня 1941 года. Над платформой стоит стон и плач, все понимают, что впереди страшное. Но насколько страшное, никто не знает. Незадолго до этого дня вернувшийся с финской войны дед сказал своей жене: «Клаша, эта война не последняя. Впереди будет намного страшнее».

Состав тронулся на запад. Через несколько дней дед выпрыгнул из него около города Себеж. Это Псковская область, граница России, Белоруссии и Литвы, сказочно красивый край, полный чистейших озер. Все бы хорошо, но там уже были немцы. Состав привез москвичей на оккупированную територию. Дед попал в плен сразу, девятого июля. Успел ли он сделать хотя бы один выстрел, я не знаю.

А дальше была дорога к смерти длиною в полгода. Столько времени потребовалось, чтобы здоровый, молодой, физически сильный крестьянский парень, работавший в Москве каменщиком, умер от сепсиса в медицинском бараке концлагеря Берген-Бельзен. Сначала, собственно, его пригнали в другой лагерь, Альтенграбов, что в шестидесяти километрах от Берлина. Поскольку потом это стало территорией ГДР, то никакие документы не сохранились. Прошлое в Германской Демократической Республике было пущено под нож. Или сожжено. В любом случае узнать, когда дед попал в этот Альтенграбов, я вряд ли смогу. Но так или иначе, в начале ноября 1941 года его перевели в другой лагерь, близ Ганновера, печально известный Берген-Бельзен, где потом погибнет Анна Франк. Немецкие волонтеры сказали мне, что в Берген-Бельзене был огромный лазарет, куда свозили сотни заболевших заключенных. Для чего нужно было лечить — или даже делать вид, что лечили, — тех, кого они обрекли на смерть, мне не понять. Но наверное, это свойство немецкого характера: порядок превыше всего. Заболел — лечись.

Первые группы советских военопленных были пригнаны в Берген-Бельзен уже в июле 1941 года. Как известно, СССР не подписал Женевскую конвенцию об обращении с военнопленными, а потому советских солдат содержали просто как скот. Их практически не кормили, и даже не было бараков для них. Около двадцати тысяч советских солдат. Им пришлось рыть ямы руками или ложками, чтобы хоть как-то защититься от холодных ветров с Северного моря. В музее лагеря есть фотография этих несчастных парней, высовывающихся из своих ям. Если удавалось вырыть нору, становилось теплее, но могло засыпать песком с дюн. Деревья в лесу на три метра от земли стояли с содранной корой. Так высоко, как можно было содрать эту кору. Это тоже фотография.

Моя мама (ей было всего два с половиной года, когда ее отец ушел на войну) плакала, когда узнала, что он не погиб мгновенно и красиво от пули в бою, а прошел все круги ада.

А теперь про то, откуда я все это узнала. Деда отыскал «Мемориал». Нашел по немецким архивам. Собственно, все документы из концлагеря англичане, в чьей зоне оккупации находился Берген-Бельзен, передали советскому командованию еще в пятидесятые годы. Немцы пунктуально записали все данные, включая домашний адрес жены и имя — отчество матери Алексея. Но никто в архивах Министерства обороны ни СССР, ни затем РФ так и не удосужился прочитать эти документы, а уж тем более отправить письмо молодой вдове, домашний адрес которой указан там. А моя бабушка ждала своего Алешу всю жизнь. Я помню, как в семидесятые она отправляла запросы в Подольский архив Минобороны, оттуда ей всегда приходило одно: «никаких новых сведений не обнаружено».

Я поехала в Ганновер, предварительно списавшись с замечательными людьми, работающими в программе «Мы пишем ваши имена». Петер и Алла, муж и жена, немец и русская, помогают тем, кто нашел своих погибших родственников. Учащиеся местных школ своими руками изготавливают глиняные таблички, на которых пишут имена и даты. Рождение — смерть и русское имя. Или украинское, или белорусское. Кладбище состоит из нескольких братских могил. Петер и Алла знают, где хоронили умерших советских пленных, в каком конкретно месяце. Мой дед умер в январе 1942 года. Значит, вот эта могила. Под двумя сросшимися березами, покрытая вереском как покрывалом. Над каждой могилой — православный крест...

А вот и окончание фильма — кадр снова, как и в начале. Я сижу и думаю, стоит ли все-таки отвечать этим «знатокам истории», считающим, что один тоталитаризм намного хуже другого? Что «жертва сталинизма» — это по совокупности обстоятельств: ведь позиция Сталина и коммунистов по отношению к немецким социал-демократам напрямую способствовала приходу Гитлера к власти, ибо страна наша не была готова к войне настолько, что состав с мобилизованными мог уехать на фактически оккупированную территорию, потому что большевики не удосужились подписать «буржуазную» Женевскую конвенцию. И так далее. Ибо документы на умершего в концлагере деда валялись в архиве, а моя бабушка ждала своего мертвого Алешу и не получала никаких льгот, полагавшихся вдовам погибших солдат. Но убедить в этом тех, кто взвешивает на непонятных мне весах цену человеческих жизней, не удастся. А еще можно в список злодеев добавить Пол Пота. В расчете убитых на душу населения в Кампучии он уж точно у нашего советского душегуба выиграет.

© Текст: Ирина Ясина