16.06.2021
Для того, чтобы Россия изменилась, россияне должны перестать грезить империей
Представить себе такое приветствие в эфире российского ТВ сегодня невозможно не только по цензурным причинам. Значительная часть зрителей 2021 года просто не поняла бы, о какой такой свободе идёт речь. Тридцать постсоветских лет пролетели быстро, и нынешним двадцатилетним слушателям моего подкаста остается только расстраиваться, что они не застали ту новогоднюю ночь, когда Россия была совсем другой — полной оптимизма, надежд на будущее, наивно, но искренне желающей стать частью “мирового сообщества”. Эти мечты просуществовали недолго. Если вдуматься, иначе и быть не могло. Ведь распад Варшавского договора, “социалистического лагеря”, а за ним и Советского Союза для россиян значил совсем не то, что для народов Центральной Европы, Балтии и некоторых республик СССР.
Литовцам, латышам, полякам, венграм было проще. Они освобождались от иностранной (советской) оккупации, восстанавливали и воссоздавали свои государства и общества. В той же Балтии в 1991 году было еще очень много людей которые помнили, какой была жизнь до прихода оккупации. Режимы Антанаса Сметоны в Литве, Карлиса Ульманиса в Латвии и Константина Пятса в Эстонии не были идеалами демократии, хотя даже по далеким от современных стандартам Европы тех лет их авторитаризм был относительно мягким. Но живая память о том, что можно жить в принципе иначе, чем в СССР, была для Латвии, Литвы и Эстонии важнейшим фактором трансформации. В России в 1991 году по понятным причинам практически никто не помнил жизнь до коммунистов. Вдобавок, Россия почти 300 лет была империей. Господство над другими — сильнейший психологический стимул, наркотик, отказ от которого означает настоящую «ломку» национальной психологии. Сейчас, оглядываясь на эпоху антикоммунистической революции конца 1980-х — начала 1990-х, понимаешь: большинство россиян хотело некоей абстрактной “демократии”, под которой они понимали прежде всего возможность жить без “проработок” за “аморалку” на партийных и комсомольских собраниях, выездов на овощные базы, политинформаций и самое главное — вечного дефицита товаров и услуг. Тогда все мечтали об обществе потребления — и русские, и украинцы, и чехи, и болгары. Но большинство жителей России — и в этом ее отличие от посткоммунистической Центральной Европы и стран Балтии - не были готовы и не желали краха имперского государства. Его, как метко заметил британский историк Джеффри Хоскинг, русские люди считали “своим по праву”.¹
На волне вполне понятной эйфории, охватившей Запад после падения Берлинской стены в 1989 году и почти бескровного распада СССР в 1991 году, Соединенные Штаты и их европейские союзники не смогли осознать и оценить психологические и исторические различия, столь сильно отделяющие Россию от ее центральноевропейских соседей. Запад в те годы продвигал идею о том, что окончание «холодной войны» не означает поражения Советского Союза и тем более новой демократической России. “Все остались в выигрыше!” — таков был расхожий лозунг, призванный подбодрить российских демократов и запустить реформы в России. С точки зрения западных политиков, это тогда казалось правильным шагом — не наступать на больные мозоли россиянам, а наоборот, как бы поднять их до своего уровня. Очень многие тогда думали, что России потребуется всего несколько лет для того, чтобы стать огромной ядерной версией Чехии.
Но в 40-летнем глобальном противостоянии, пару раз чуть не закончившемся третьей мировой, Советский Союз потерпел настоящее поражение. Сегодня я думаю, что честное признание этого исторического факта в начале девяностых, возможно, сослужило бы России добрую службу. Принять реальность, пусть и неприятную — часто значит сделать первый шаг на пути к коренному изменению жизни. Вместо этого президент Борис Ельцин и новое российское руководство поддерживали иллюзию быстрого и безболезненного перехода к демократическому и процветающему будущему. Их трудно за это винить. В девяностые годы опасность антидемократического реванша не только казалась, но и была абсолютно реальной. Достаточно вспомнить боевиков Макашова и Баркашова в числе защитников Белого дома в Москве в октябре 1993 года, чтобы представить себе, какие силы могли оказаться у власти в ту осень.
Первым, кто публично сказал, что все может сложиться совсем не так оптимистично, как было принято думать в то время в России и на Западе, стал министр иностранных дел России Андрей Козырев. Это было в декабре 1992 года в Стокгольме на сессии Совета по безопасности и сотрудничеству в Европе. Самый прозападный российский министр на второй день заседаний шокировал собравшихся. Вот как это событие описывала газета “Коммерсант”.²
“С трибуны СБСЕ Козырев в понедельник вдруг объявил о "поправках" в российской внешней политике, обозначив "пределы сближения с Западной Европой". В традициях "холодной войны" прозвучала его оценка НАТО и ЕЭС, "разрабатывающих планы военного присутствия в Прибалтике и других районах бывшего СССР". Касаясь отмены санкций против Югославии, Козырев сказал, что "в своей борьбе правительство Сербии может рассчитывать на поддержку великой России". Расценив пространство бывшего СССР как "постимперское", глава российского МИД заявил, что Россия будет отстаивать свои интересы в нем, используя "все доступные средства, в том числе военные и экономические". Россия, продолжил министр, будет твердо настаивать на том, чтобы бывшие республики Советского Союза вступили в новую федерацию или конфедерацию, и "об этом пойдет жесткий разговор". Порекомендовав всем, кто думает, что с этими интересами "можно не считаться", не забывать, что им придется "иметь дело с государством, способным постоять за себя и за своих друзей", Андрей Козырев завершил выступление… В Стокгольме неожиданное заявление Козырева восприняли всерьез, а на брифинге в российском МИД не могли дать никаких разъяснений.
Замешательство было недолгим, и через час Козырев свое выступление дезавуировал, пояснив, что привел лишь "мягкие" взгляды противников нынешнего курса России, дабы привлечь внимание к опасности его изменения в случае победы оппозиции”.
Спустя несколько месяцев после скандальной речи Козырева американский профессор Александр Янов опубликовал статью о возможности и даже неизбежности имперского реванша в России. Статью он позже преобразовал в книгу под названием «После Ельцина. Веймарская Россия». Вскоре за Яновым последовал британский журналист Брюс Кларк с книгой «Новое платье империи: конец российской либеральной мечты».³
В то время многие, в том числе и автор этих строк, сочли Янова и Кларка «паникерами». Но они оказались прозорливцами, в то время как большинство ученых, аналитиков и политиков, ошибалось.
То, что в 1992 году воспринималось как мрачная фантасмагория, сегодня сегодня стало общим местом не только на оруэлловских “пятиминутках ненависти” на телевизионных ток-шоу, но в публичной риторике Кремля и Смоленской площади. Конфликт (по сути, замороженная война) между Россией и Украиной продолжается восьмой год. Обмен санкциями между Западом и Кремлем стал повседневностью. В Гааге судят граждан России, которых подозревают в уничтожении гражданского авиалайнера незаконно доставленным на украинскую территорию зенитно-ракетным комплексом. А еще были война с Грузией, попытка переворота в Черногории, “Петров” и “Боширов”, хакерские атаки против США.
Разрыв путинской России не только с Европой, но и с Западом в целом, уже состоялся. Странно думать, что с 2003 года, когда на саммите Россия-Европейский союз в Санкт-Петербурге обсуждали концепцию “четырех общих пространств” и возможность введения безвизового режима, прошло всего 18 лет. Впрочем, даже тогда, на пике сближения России и ЕС, Кремль воспринимал отношения с глобальным Западом, как своего рода политический “шведский стол” - “берем то, что нам выгодно, а то что нет — игнорируем”. Выгодно — торговать, перенимать технологии, иметь доступ к финансовым структурам, отправлять детей учиться и жить за границу. Невыгодно — улучшать законодательство и сближать его с европейским, укреплять независимость судебной системы, выполнять рекомендации Европейского суда по правам человека. В Брюсселе (и в меньшей степени в Вашингтоне) предпочитали надеяться на постепенное улучшение и пошаговое сближение с Москвой, пока в 2014 году не стало ясно — эти надежды беспочвенны.
Могло ли всё быть иначе? Могло, но лишь отчасти. Обстоятельства распада СССР предопределили возникновение запроса на реванш в “веймарской России”, предсказанной Александром Яновым. В конце девяностых талантливый продюсер Константин Эрнст раньше других почувствовал появившуюся у людей ностальгию по всему советскому. Телевизионный проект “Старые песни о главном” стал предвестником нового времени еще до того, как Владимир Путин вернул советский гимн и нанял Сергея Михалкова сочинить к нему новые слова.
Неосоветский запрос большинства россиян пришлось бы удовлетворять и команде Евгения Примакова и Юрия Лужкова, если бы они, а не Владимир Путин, встали бы во главе России после президентских выборов 2000 года. Сделавший блестящую карьеру не без помощи Юрия Андропова, бывший директор Службы внешней разведки Примаков не скрывал своей ностальгии по советскому величию. Лужков “защищал русских” в Латвии и активно вкладывал деньги и политический капитал в “город русской славы” Севастополь. Да, и он, и Примаков, были осторожными советскими аппаратчиками. Но какова была бы их реакция на “оранжевую революцию” в Украине конца 2004 года, я предсказать не берусь. Возможно, Севастополь “вернулся бы в родную гавань” уже тогда.
Ведь уже в начале двухтысячных нефтяной бум сделал запрос на возрождение всего советского и все более агрессивное антизападничество массовым. Тогда на фоне растущего благосостояния россияне перестали думать каждый день о выживании и “заметили”, что их бывшая страна исчезла. Получив задолженность по зарплате, съездив к теплому морю и купив хлебопечку и видеокамеру, они захотели, наконец, вернуть и империю, своего рода отреставрированный СССР-лайт, с пресловутой колбасой на полках магазинов и свободным выездом за рубеж. И Путин сделал максимум, чтобы исполнить это желание. Он превратил российскую политику в бесконечный квест “В поисках утраченного величия”.
В Кремле, похоже, выучили урок позднесоветского времени. Ведь при Брежневе, Андропове и Черненко дефицит продуктов и закрытые границы с каждым годом усиливали общественное недовольство и, в конце концов, взорвали правление КПСС. Сегодняшнее сочетание широчайшего (в сравнении с советским временем) потребления, жесткого, без оглядки на Запад и приличия, подавления любой оппозиции с открытыми стойками регистрации в аэропорту “Шереметьево” для тех, кому не нравится внутриполитическая ситуация, способно потенциально долго поддерживать существование “крепости Россия” с бессменным комендантом во главе. Великодержавная пропаганда вкупе с бесконечным обсуждением исторических сюжетов, в которых Россия неизменно выступает в роли жертвы коварного Запада, блокируют любую дискуссию о будущем, даже в самых скромных масштабах. Страну приучили жить прошлым.
К мысли о долгом сосуществовании и вынужденном взаимодействии с “крепостью Россия”, в сущности, уже свыклись в Европейском союзе и почти готовы свыкнуться в Соединенных Штатах. Если бы российское руководство недвусмысленно отказалось от использования внешнеполитической напряженности как главного инструмента решения домашних проблем и легитимации нынешнего правления, то отношения с Москвой ждал бы если не полный возврат к уровню двадцатилетней давности, то серьезное поэтапное улучшение.
На фоне Китая, претендующего на мировую гегемонию, глобальной миграции, споров о методах борьбы с изменением климата, демографически и технологически слабая, не очень привлекательная для инвесторов Россия — не главный приоритет европейцев и американцев. И до тех пор, пока Кремль не затеет новую войну с соседями, так и будет дальше. Москва не получит вожделенной “Ялты-2” — признания постсоветского пространства, прежде всего Украины, Молдовы и Грузии, сферой своего исключительного, или, как выразился Дмитрий Медведев, “привилегированного” влияния. Однако и рассчитывать на вступление даже в Европейский союз (не говоря о НАТО) грузинам и украинцам не приходится. Франция и Германия блокируют любое предложение об этом, так же как они это сделали в 2008 году на саммите Североатлантического альянса в Бухаресте.⁴ Так что путинскому правящему классу особенно не о чем беспокоиться. К санкциям он привык, а нефть, газ и прочие природные богатства гарантируют тот минимум средств, которых пока хватает на финансирование силовиков и социальные выплаты, то есть, для удержания контроля над страной.
Без нового общественного запроса на изменения внутри России не изменятся и ее отношения с миром. Это запрос возникнет не раньше полного истощения постсоветской имперской темы. Лет десять-двадцать назад было модно приводить Германию как успешный пример страны, которая примирилась со своим прошлым, стала мирной и «нормальной». На мой взгляд, ФРГ вряд ли может служить образцом для России. Во-первых, немцы потерпели военное поражение, их страна была оккупирована и подвергнута денацификации, демилитаризации и демократизации победоносными западными союзниками. Во-вторых, несмотря на длительный роман немцев с национализмом «крови и почвы», Германская империя просуществовала всего сорок семь лет, а нацистский режим — всего двенадцать. Этого слишком мало для долгосрочного изменения национальной психологии. Вдобавок, в отличие от коммунистов, нацисты не успели искоренить частную собственность или религию — две важнейших основы автономии личности. В-третьих, «поколение 1968 года» Германии вынудило своих родителей признать и осудить нацистское прошлое страны всего через двадцать лет после краха Третьего рейха. Тогда воспоминания о прошлом были еще совсем свежими, а дискуссия о нем актуальной.
В России условий для расчета с тоталитарным наследием двадцатого века нет. Для все большего числа молодых людей даже времена Горбачева и Ельцина — древняя история. Да и усилия российской власти по формированию новой национальной идентичности на базе старого неоязыческого поклонения «сильному государству» принесли и продолжают приносить свои плоды. Обновление, если и когда оно произойдет, будет отталкиваться от того, что общество перестанет принимать в жизни сегодняшней России. Это обновление, скорее всего, будет иметь мало общего с перестроечным гражданским романтизмом “Покаяния” Тенгиза Абуладзе.
Переход от империи к государству гражданской нации рано или поздно должен начаться. Но он займет гораздо больше времени, чем потребовалось немцам, чтобы изменить себя и свою страну. Помимо очевидной необходимости демократизации и создания более эффективной, чистой, прозрачной системы государственного управления, этот переход, в конечном счете, может состояться при выполнении трех условий: возрождение и развитие российского федерализма и местного самоуправления, принятие российского эквивалента первой поправки к конституции США, гарантирующей неограниченную свободу слова плюс заключение справедливого, почетного и прочного мира с Украиной и Грузией. Выполнение первого условия со временем приведет к тому, что люди привыкнут управлять своей жизнью при минимальном участии Москвы. Реализация второго покажет, что правительство не боится народа и давно назревших откровенных, открытых дискуссий о прошлом, настоящем и будущем России. Воплощение на практике третьего условия окажет преобразующее воздействие на российское общество, поможет ему начать излечиваться от постимперского синдрома, а миру — постепенно восстанавливать доверие к словам и делам российской власти.
Кто заложит основы этой трансформации — выходцы из нынешней верхушки, взявшая власть революционная оппозиция или какая-то другая сила — гадать бесполезно. Но без отказа от мечтаний о контроле над соседями и противостояния с Америкой как залога национального величия, спасительные для общества идеи свободы и достоинства не пустят глубокие корни. Ведь покойный Михаил Задорнов остался в памяти миллионов не как человек, произносивший телевизионный тост за свободу 1 января 1992 года, а как автор верноподданических пародий на латышей, украинцев и американцев.¶
- Hosking, Geoffrey A. Rulers and victims: the Russians in the Soviet Union. Harvard University Press, 2006.
- Андрей Козырев на сессии Совета СБСЕ. Российский министр провел сеанс "шоковой дипломатии". Газета "Коммерсантъ" №62 от 16.12.1992.
- Clark, Bruce. An empire's new clothes, the end of Russia's liberal dream. Vintage. 1995.
- примечательно выступление Путина на саммите НАТО в начале апреля 2008 г.: «Сенсацией саммита стало выступление президента РФ на закрытом заседании совета Россия-НАТО. По данным "Ъ", Владимир Путин сообщил коллегам, что Москва воспринимает приближение НАТО к российским границам как реальную угрозу интересам государства, и пообещал адекватные меры. Так, президент России намекнул, что если НАТО предоставит план действий по членству (ПДЧ) в НАТО Грузии, то Россия признает Абхазию и Южную Осетию, опираясь на косовский прецедент, и тем самым создаст буферную зону между силами НАТО и своими границами."Впрочем, о Грузии российский президент говорил совершенно спокойно и как бы мимоходом, — рассказывает источник "Ъ" в делегации одной из стран НАТО — Когда же речь зашла об Украине, Путин вспылил. Обращаясь к Бушу, он сказал: "Ты же понимаешь, Джордж, что Украина — это даже не государство! Что такое Украина? Часть ее территорий — это Восточная Европа, а часть, и значительная, подарена нами!" И тут он очень прозрачно намекнул, что если Украину все же примут в НАТО, это государство просто прекратит существование. То есть фактически он пригрозил, что Россия может начать отторжение Крыма и Восточной Украины"» (https://www.kommersant.ru/doc/877224).