Ещё неясный голос труб

Митинг в Москве, 1991 год. Источник

Весь этот номер журнала для того и создан, чтоб из сегодняшнего короновирусного дня посмотреть назад, в прошлое, заглянуть в будущее, насколько хватит взгляда. Знаю, конечно, что заглянуть туда нам не дано. Будущее каждому из нас неведомо, что будет с нами – неизвестно, и слава Богу.

В конце 1990 года мы, конечно, даже не подозревали, что Советскому Союзу жить оставалось всего один год. Приближение краха, названного нынешним президентом «крупнейшей геополитической катастрофой века», мы воспринимали без особого страха; напротив, атмосфера надежды, ничем не оправданной, необъяснимо направляла наши эмоции и мысли. Должно быть, нас пьянила гласность, казалось, ставшая уже необратимой и вот-вот готовая перейти в свободу слова и политической жизни. Что, в общем-то, и произошло.

91-й год наступил вполне обычно, традиционно, хотя и бедновато было на наших столах. Тогдашние газеты не подсказывали нам скорой гибели первого в мире великого социалистического государства.

Весной 91-го в «Новом мире» была опубликована моя большая статья «Энергия распада», очерки политических обстоятельств 1989-90 г.», из которой сегодня позволю себе повторить кое-что здесь как свидетельство наших настроений тех дней.

30 лет назад, 1990 г.

«Все лето Москва воевала с окрестностями, а соседние области как могли ущемляли москвичей. Райцентры мерились силами из-за водки и табака. Везде из очередей прогоняли чужих. Лето девяностого года прошло под знаком жесточайшего разделения. Осенью Москва перешла на «визитные карточки покупателя»; теперь мы наносим визиты в пустые магазины своего района.

<…>То, что в 1989-м называлось региональным хозрасчетом, в 1990-м – местным экономическим суверенитетом, уже весной 1991-го покажет свою внеэкономическую природу и политическую провокационность. Обособление регионов может вызвать лишь еще более острый кризис. Кроме честолюбивых новых политиков, не будем забывать, работают вполне зрелые и опытные партии интересов. Они, реалисты и прагматики, знают, что пришел их час. Доселе ущемленные местные структуры, республиканские и областные начальники реальных контор теперь имеют самостоятельность, власть.

<…>Деградация, в отличие от процветания, наступает внезапно и лавинообразно. Ухудшение ситуации вызовет еще большее чувство вражды и недоверия, эскалацию насилия. Достигнув тончайшего рационирования, введут поголовные талоны. Талоны будут, но уже совсем не станет товаров. Прогнозировать кризис легко, но страшно – не приближаешь ли зло, говоря о нем?

<…>Мир не вдруг, но ощутимо расслоился на богатых и бедных, удачливых и остальных, без ничего, и они уже поняли, несмотря на море слов: денежная работа, приватизация, кооперативы, совместные фирмы, валюта, шмотки – все это не для них. Они знают, что общество отцов не позволит, да и не сумеет дать им возможности жить по тем незамысловатым стандартам, которые они для себя поставили.

<…> чем дальше мы идем по пути гласности и демократии, тем неувереннее смотрят вперед люди. На международном уровне – улыбки, аплодисменты, всё новые и новые впечатляющие договоренности о ликвидации давних и застарелых конфликтов, а у нас растет внутренняя неуверенность, растет стресс. Горбомании у нас нет, потому что нет лекарства от стресса.

15 октября 1990 года норвежский посол сообщил Горбачеву о присуждении ему Нобелевской премии мира. Эта информация не вызвала в стране большого энтузиазма, а на съезде «Демократической России» вызвала резкую критику.

29 ноября 1990 года Б.Н. Ельцин докладывал Верховному Совету РСФСР о подписании Договора между Украиной и Россией. Тон его был торжественным, что соответствовало предмету – небывалый Договор между двумя Высокими Договаривающимися Сторонами, где ни разу не упоминается ни Союз, ни союзное правительство, Договор, в котором оговорены вопросы взаимной безопасности, экономического сотрудничества, финансов и обороны… Дружественный Договор между культурными соседями.

Но (мы видели это по ТВ) вот один депутат спросил: как быть с проблемой Крыма, и получил уклончивый ответ, что пусть ситуация развивается; вот другой спросил: как быть с русскоязычными территориями, и тоже получил дипломатический и уклончивый ответ. Поговорили и о будущих армиях двух великих стран – России и Украины, пофилософствовали о возможных конфликтах… Политическая альтернатива российско-союзного противостояния, если отбросить риторику, выглядит на декабрь 1990 года так: горбачевский вариант – единое наднациональное государство, держава, состоящая из гораздо более самостоятельных, чем прежде (но и не сразу), республик и территорий; российский вариант – собирание суверенных (отдельных) государств вокруг российских нефти, леса и газа с возможным дележом союзного наследства.

Россия при этом дележе, вероятно, рассчитывает получить львиную долю союзного оборонного потенциала, создав мощную и эффективную российскую армию, которая явно будет несопоставима по своим возможностям со всеми прочими отпочковавшимися армиями бывших союзных республик

Антиимпериалистическая риторика может завтра обернуться национал-империализмом, что куда опаснее для народа, чем связанная тысячами нитей с Европой и миром просвещенная империя Горбачева. Российский (демократический, как принято считать) парламент парадоксально сочетает в себе национальные мотивы, близкие душам крайних правых националистов, и антиимперскую браваду малых демократий.

Любой непредубежденный анализ показывает большую неоднородность политического сознания нашего общества, его, скажем так, неравномерный демократический потенциал. Прибалтийские страны, Ленинград, Москва, Новосибирск, Свердловск, еще несколько крупных городов России, Украины и Белоруссии – это электорат демократического, как сегодня говорят, устройства общества. Существенно другой – Закавказье; сегодня у власти демократы, а завтра никто не удивится, если призовут царя. Совсем иная ситуация в Средней Азии, основанная на традиционных структурах родов, кланов, каст, на железном авторитете власти. На громадных пространствах вчерашнего Союза, будучи предоставлены естественному ходу событий, восходят региональные лидеры широкого спектра – от таких, как Гру Харлем Брундтланд в Норвегии, до подобных Саддаму Хусейну в Ираке.

Новые партии интересов возникли и с каждым днем крепнут, такие, например, как партии национальных суверенитетов – мы, следует признать, недооценивали их. Думаю, что депутаты республиканских Верховных Советов вполне сознательно включились в эти партии в ожидании своего часа. Народ поддерживает республиканские парламенты, противопоставляя их проискам Центра. Но нужно реально представлять себе, что полный госсуверенитет подразумевает необходимость полной государственной структуры. То-то раздолье для чиновников – ведь понадобится полная государственная структура в каждой республике (ханстве, царстве). В республиках она уже есть, но, увы, неполная, а это вызывает напряжение и жесткую конкуренцию «лучших семейств» (таких знают в каждой республике, в каждом городе, именно им принадлежит реальная власть над жизненно важными сферами – милицией, прокуратурой, мясокомбинатом и бензобазой, мебелью и жильем, вузом и больницей).

Впереди век жестоких экологических реальностей: нехватки ресурсов, топлива, продовольствия; вспышек национального безумия (эти вспышки, как эпидемии, будут поражать целые этносы), новых пандемий; вырождения климата (метеорологи говорят, климат – это длинный ряд погод), загрязнений, технологических катастроф, нехватки воды и энергии; захламленности, обветшалости, нашествия крыс и перманентной нехватки здоровой пищи.

Индекс рождаемости определяет сегодня место и шансы стран среди цивилизаций. Индекс продолжительности жизни выносит приговор ее устройству.

Мы, страна безмерной растяженности, были обречены, демографы и географы знали это всегда. Планета на планете, семья стран, в которых идут веками прямо противоположные процессы, – как же не разорваться, не разбежаться?

Прощай, Самарканд, прощай, Бухара! Верещагин в пороховом дыму писал историю их завоеваний. Россия вслед за Англией приняла участие в разделе мира, и Афганистан, как и в прошлом веке, стал рубежом двух эпох и двух миров. Пешая прогулка генерала Громова через амударьинский мост в Термезе 15 февраля 1989 года, которой окончилась афганская война, сдается мне, не конец, а начало нашего большого и многотрудного, может быть, даже десятилетнего, но неизбежного похода – домой. С оружием сюда пришли русские. Проливали кровь чужую и свою, болели, лечили, строили, копали каналы, приближая аральскую катастрофу, строили города, поколения людей отдали этой древней земле свою жизнь, ненависть и любовь. Революция принесла в нашу совместную историю новую ожесточенность. Мы не сделали счастливыми ни себя, ни их. Прощай, Кавказ. Навек мы пришли сюда (еще Пушкин, Лермонтов и Толстой), но век прошел, и еще один на исходе. Впереди одиссея, долгий путь домой…

Сдвинулся Кавказ, пришли в движение горы и долины, лишились покоя Поволжье и Крым. «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет». Трагическая музыка распада возникла сначала щемящим звуком беды в Карабахе и ширится, не затихает.

Каких только лозунгов не было на московских митингах в июле 1990 года, и среди самый невинный: «Да здравствует последний съезд КПСС!». Было чувство, что партия после отмены 6-й статьи, после февральского пленума – сдалась.

Г. Старовойтова писала в октябре 1990 года в «Московских новостях»: «По сути, за пять с лишним лет перестройки партия так и не покаялась, а ведь с “покаяния” и началась перестройка! Если нет покаяния, это вызывает чувство мести. Страшно, если антикоммунизм сольется со стремлением мстить».

Насколько я могу судить, демократическое движение объединяло, пожалуй, главное – ненависть к тоталитаризму, презрение к нынешней власти, недовольство правительством Рыжкова, усталость от ухудшающейся жизни, растущее недоверие к Горбачеву, отрицание какого-либо политического будущего КПСС. Лидеры этого движения пришли отовсюду – из диссидентов, из ссылок, из лагерей, из правозащитного движения (именно у этого стойкого меньшинства все назвавшие себя демократами позаимствовали моральный мандат общества); часть из «Мемориала»; бо́льшая часть – демократических лидеров пришли из различных, образца 1986–1987 годов, политических клубов, из отступников-коммунистов; а некоторые – из андеграунда, из подпольной культуры, где вынашивались и поддерживались ценности немарксистского развития России. Из дворницких, из тесных кухонь пришли и группы, стремящиеся построить русскую политическую жизнь по чертежам дореволюционной поры, реконструировать партию народной свободы, социал-демократическую, либерально-демократическую, демохристианскую и другие.

«То, что до начала политической карьеры они были неудачниками, наивно выставлялось против них более почтенными вождями традиционных партий, а на самом деле было важнейшей причиной массовой любви к ним… В неудачливости видели доказательство личного воплощения массовых судеб эпохи и их желания пожертвовать всем ради движения», – читаем мы в работе Ханны Арендт «Происхождение тоталитаризма».

Может случиться, что, после того как коммунизм сойдет с русской политической авансцены, на ней в непримиримом антагонизме сшибутся демократы и националисты. В предвидении их неминуемого столкновения (не вижу, каким образом они могли бы примириться) не выражу большого оптимизма. Но вот что тревожит: чем более непримиримыми антикоммунистами выступают демократы, тем больше шанс смыкания загоняемых в политическую резервацию красных с черными. Альянс их будет непрочен (но мало ли непрочных альянсов в нашей истории одерживали победы). Если победят красно-черные, то в конце концов победят, вероятно, черные, национал-социалисты (а может быть, и национал-клерикалы, люди, проповедующие ненависть вместо любви). Неважно, как они будут называться, важно, что их приведет к власти отчаяние народа, разочарование в протодемократии, неспособности ее обеспечить не сносную, но какую-нибудь жизнь,

Подобные явления не могут, разумеется, происходить по всей гигантской территории страны равномерно; события, вероятно, будут существенно разные; больше того, каждый регион постарается возобновить собственное историческое бытие – национальное, региональное, неважно. Будут, вероятно, и вполне процветающие (по нашим меркам) образования, которые смогут установить у себя терпимый и квалифицированный режим профессионалов; они-то и будут извлекать выгоду из своего положения рядом с изнемогающими в политической войне соседями.

Немало утечет времени, прежде чем выйдет на стабильный ритм и как-то начнет возрождаться – мучительно, со скандалами, разоблачениями, кризисами – новая структура народного хозяйства.

Комментарий (декабрь 2020 г.)

Колодец времени

Сегодня, глядя туда, в «колодец времени», на дне которого поблескивают не глубокой водой, а отдельными блестками наши совсем не целостные воспоминания, вижу, как мало мы тогда понимали про общество и его невероятную инерционность, как, впрочем, и про его способность выживать. Что в России далеко не новость. После войны, которую помнили еще многие старшие поколения, заставшие конец СССР, послевоенный голод не повторился, коллапс, как ни удивительно, не произошел. Рельсы по-прежнему, вызмеившись, уходили в тоннель метро, и по ним все еще шли поезда – уже при первичном нашем диком капитализме.

Образ будущего как некий желаемый проект – это довольно позднее заимствование, принесенное нам французским Просвещением (масонством в первую очередь), – так вот, будущее России стало видеться – со времен Новикова и Карамзина – как развитие «просвещения», применения справедливых правил вместо самоуправства – конституции и законов.

Запад стал заниматься будущим не столько через визионерство, сколько через торговлю, учет, баланс, сальдо и кредит, векселями, через позитивный опыт, эксперимент, через физику, пар, электричество, атом и технологические открытия, посыпавшиеся как из рога изобилия на потрясенное человечество за последние два века.

В России же в XIX веке идея будущего была связана с освобождением крестьян; потом с конституцией; потом, когда Маркс запустил в шествие по миру «призрак коммунизма», будущее стало деятельно внедряться в настоящее и даже формировать его.

К несчастью, людоедские идеи самых экстремистских групп – об уничтожении высших «эксплуататорских и паразитических» классов возобладали у нас на долгие десятилетия и привели к трагедиям ХХ века.

Коммунизм построить в России не удалось, Страна Советов увязла в собственных «планах», а нацеленная в будущее машина идеологической пропаганды растила поколения новых строителей коммунизма, в последние годы уже не веривших в «светлое будущее», но все еще ожидавших его.

Будущее снова забрезжило перед россиянами в короткие годы горбачевской перестройки, впрочем, к концу сменившееся ощущением очередного обмана и провала, закончившееся крахом исполинского государства, обращенного к будущему даже в своих гербе и символах.

30 лет назад, после распада СССР и создания Российской Федерации, новые ожидания возникли у сравнительно небольшой, но влиятельной части общества, получившей возможность построить новое будущее в новой России. Бо́льшая же часть жителей городов и сёл обратилась, скорее, к прошлому, черпая в украшенных образах минувшего, в своих «старых песнях о главном», жизненные силы.

Но едва лишь забрезжит какое-то развитие, возникает «еще неясный голос труб» будущего, которое к концу второго десятилетия XXI века вновь исчезло. Исчезновение это не стало глобальным, как солнечное затмение; будто «крокодил наше солнце проглотил», как сказал К.И. Чуковский в «Краденом солнце»:

Наступила темнота,
Не ходи за ворота́:
Кто на улицу попал –
Заблудился и пропал.

Нет, будущее не исчезло повсеместно, оно осталось у китайцев и индусов, у канадцев и австралийцев.

Российские социологи в последние годы констатируют, что люди не желают думать о будущем, не представляют себе его очертаний, не хотят и не могут планировать собственную жизнь, в том числе экономическую, делать долговременные вложения, формировать «подушку безопасности» на старость и непредвиденные траты, планировать карьеру и образование детей.

Будущее исчезло не повсюду – оно осталось в других пространствах, иных юрисдикциях; скукожилось же оно у нас – с ликвидацией политической жизни и смены политических циклов во имя стабильности. И будущее исчезло из темы разговоров из газет и журналов, с экрана телевизора, из книг и кинофильмов, но прежде всего – из политики.

Свободный человек не может жить без будущего, свобода подразумевает возможность распоряжаться им...

© Текст: Виктор Ярошенко