В контакте Фэйсбук Твиттер
открыть меню

Экономика и война. Заметки на полях книги  «Цена разрушения» Адама Туза

Автор:  Максаков Владимир
30.12.2020

Владимир Максаков — историк, публиковался в журналах «Вопросы истории», «Историческая экспертиза», «Логос», «Гефтер», «Горький», соавтор коллективной монографии «История немецкой литературы».

Одна из задач Адама Туза — описать экономическое поведение среднестатистического немца в 1933–1945 годах, сделавшее возможным его беззаветную преданность нацистскому режиму, — методологически напоминает подход «тотальной истории», также стремившейся установить «горизонтальные» и «вертикальные» отношения в обществе. Анализ этих структур удачно дополняется сведениями из истории повседневной жизни при национал-социализме, многие из которых меняют устоявшиеся представления.

Вопрос, которым задается автор — о рациональности Третьего рейха. Пожалуй, самую интересную — но и самую спорную — реконструкцию проводит Адам Туз, когда пишет об управлении немецкой экономикой Ялмаром Шахтом. Первый вопрос, который здесь возникает — о свободе принимаемых Шахтом решений, шире и глубже — о роли личности в истории. Из каких побуждений исходил Шахт в своей экономической и финансовой политике? Какие решения он принимал самостоятельно, а в каких уступал давлению Гитлера? Наконец, в какой степени можно доверять его воспоминаниям, в которых (и это вполне понятно) все самые продуктивные меры он приписывает себе, оставляя деструктив как навязанную ему волю Гитлера? Став рейхсминистром и президентом Рейхсбанка, Шахт продолжал держаться линии на хранение денег в валюте и золоте. При этом остаётся вопрос: знал ли он, что валюта и золото будут нужны прежде всего для оплаты импортируемых материалов, необходимых для перевооружения?

В макроэкономике и международной торговле Шахт шёл на огромные риски, вызванные приостановкой выплат по долговым обязательствам Германии и сокращением импорта-экспорта: «В 1928 г. американский экспорт в Германию достигал 2 млрд рейхсмарок, а экспорт из Германии в США оценивался в 796 млн рейхсмарок. К 1936 г. эта торговля сократилась до ничтожного уровня. Американский экспорт в Германию не превышал 232 млн рейхсмарок, а стоимость ввозимых в США немецких товаров сократилась до 150 млн рейхсмарок», и добившись в итоге только отказа от переговоров со стороны Корделла Халла, государственного секретаря США в правительстве Франклина Рузвельта, ссылавшегося «на дискриминационную торговую практику, использовавшуюся Германией»[1]. Адам Туз увязывает это с автаркической экономикой (напоминающей местами, к сожалению, известное «импортозамещение»), ориентированной на «отечественного производителя и потребителя». Вместе с тем и «попытки Германии увеличить объемы своего экспорта привели лишь к враждебности и агрессивным контрмерам»[2], так как чем дальше, тем больше они зависели от государственных субсидий и преследовали фактически одну цель — сохранения платёжного баланса.

Наконец, «точно в тот момент, когда Германия объявила мораторий по своим долгосрочным долгам, «правительство Гитлера сделало первые решительные шаги по пути к перевооружению»[3]. Этот вывод подтверждается взглядом Фрица Тиссена «изнутри» Германии на введение в действие четырёхлетнего плана: «Из-за сокращения немецкого экспорта в стране была острая нехватка иностранной валюты для обеспечения немецкого народа продовольствием, а промышленности – сырьем» (Тиссен Ф. Я заплатил Гитлеру. Исповедь немецкого магната. 1939-1945. М., Центрполиграф, 2008. С. 144. – Далее в тексте ссылки на это издание с указанием страницы). Столь же важны авторские наблюдения и над мировой экономической конъюнктурой: Третий рейх оказывается принципиально не заинтересован в восстановлении международной торговой системы (в этом направлении шла экономическая политика Корделла Халла, который «вел себя как интернационалист, настаивая на как можно более скором проведении Всемирной экономической конференции, призванной оздоровить ситуацию посредством глобального тарифного перемирия»[4]).

В действительности многие меры, предпринятые Шахтом, были вовсе не так однозначны и скорее отдаляли, чем предотвращали кризис. Это касается прежде всего его кредитно-денежной политики. Большинству крупных немецких компаний было выгодно брать кредиты в валюте и ждать очередного падения марки. При этом они вовсе не собирались так быстро расставаться с валютой, как это требовалось для перевооружения. И если волевое решение Шахта о моратории показало, что он разделяет политику и экономику, то его запрет на выплату частных долгов был уже чисто политическим решением, экономически нецелесообразным. Он не мог не понимать, что, запрещая возвращать кредиты, обрубал концы для всех кредитных линий и возможностей последующих займов.

До известной степени Шахту была выгодна «ползучая инфляция», когда деньги на закупку стратегических ресурсов и сырья хранились в золоте и валюте. Кроме того, политический подтекст также играл ему на руку: гитлеровское правительство показывало, что, в отличие от кризисов 1923 и 1929 гг., контролирует инфляцию. В сумме все эти меры ускорили движение Германии к автаркии, и в конце концов – к мировой войне. Вмешательство Шахта произошло под давлением, но деловым отношениям между партнёрами был нанесён серьёзный удар, приведший к потере клиентов и рынков.

Адам Туз убедительно доказывает, что Гитлер в каком-то абсурдном смысле, был «бескорыстен», идя против собственно экономических интересов Германии, преследуя утопические (и в то же время оказавшиеся вполне реализуемыми) цели, основанные на мрачном архаизме: «Гитлер и его подручные, несомненно, жили именно в таком придуманном ими самими мире»[5]. И здесь проступают ключевые очертания всей экономики национал-социализма: разлад международных отношений позволяет обосновать экономическую автаркию и даже национализм, а потом уже исчезает и необходимость в налаживании конструктивного диалога: «Полностью игнорируя свои собственные усилия по систематическому обострению кризиса, Шахт возлагал вину за впадение Германии в автаркию исключительно на внешние обстоятельства»[6]. Кроме того, экспорт и платёжный баланс явились орудием политической и идеологической борьбы.

Переход к войне оказался как бы экономически обоснован, что позволило обмануть великое множество людей: после расторжения торговых соглашений Третий рейх якобы «был вынужден» начать борьбу не только за «жизненное пространство», но и за недостающие ресурсы. Вместе с тем появляется и аргумент от военной промышленности: в статьях импорта из США, Великобритании и Франции не было названий ключевых для милитаризации экономики названий — меди, селитры, вольфрама (кажется, за исключением каучука). Постепенный отказ от внешней торговли был связан в том числе и с тем, что Германия уступала в ней всё больше своим торговым партнёрам. Это вроде бы сугубо экономическое объяснение позволило обосновать и необходимость дальнейшего перехода к экономической автаркии. В связи с этим Адам Туз поднимает любопытный вопрос о том, как Третий рейх, выполняя заказы Вермахта, научился обходиться минимумом в военной экономике и за счёт активизации технологических исследований добился даже небольшого преимущества — к примеру, в производстве буны.

Фриц Тиссен одним из первых современников обратил внимание на глубокую архаичность проекта национал-социалистской экономики: «Нацистская концепция “жизненного пространства” в виде территорий, которые предстоит завоевать, бессмысленна для великой промышленной державы, которой для своего мирового господства необходима вселенная» (Тиссен, с. 20). Это наблюдение в предисловии к его воспоминаниям не только отразило разочарование главы одного из мощнейших промышленных концернов Германии в том, что социал-крестьянская утопия пришла на смену индустриальному идеалу. Для промышленно развитой державы война с целью покорения огромных сельских пространств с самого начала лишена смысла. Мобилизация населения возможна только через обращение к примордиалистским моделям поведения. Война в таких условиях может окончиться победой, только если её ведёт имперское государство, в рамках которого возможно сосуществование современной промышленности и архаичного сельского хозяйства. И конечной целью такой войны действительно будет «господство над Вселенной».

Критика капитализма Гитлером оказывается привлекательной с экономической точки зрения. Он противопоставляет США и Европу, капитализм и социализм. Возможно, это и есть самые рациональные основания его идеологии — и уж точно исключительно убедительные риторически. Этот дискурс повторяется, к сожалению, и сегодня. Экономический детерминизм истории попадает в порочный круг: Адам Туз приводит важную цитату из выступления Густава Штреземана о том, что «политика <...> сегодня в первую очередь [является] политикой мировой экономики»[7], которая вроде бы объясняет современное положение вещей исходя из чисто материальных (и даже материалистических) соображений. Но в споре с Гитлером Штреземан не просто уступает, он разгромлен, и над рациональной экономической мыслью господствует дискурс архаической экономики «земли и крови». О том же свидетельствовал и Геббельс, недоумевавший, «почему в национал-социалистской системе экономики ещё сохраняется биржа» (Агапов А.Б. Тайфун. Дневники Йозефа Геббельса (октябрь-декабрь 1941 г.). М., Дашков и Ко, 2019. С. 365. Запись от 18 ноября. – Далее в тексте ссылки на это издание с указанием страницы и даты записи). В его глазах биржа оставалась этаким экономическим рудиментом, хотя, несомненно, это был едва ли не последний способ получения займов. Впрочем, его антиэкономистская риторика идёт ещё дальше по мере того, как война с Советским Союзом принимала неблагоприятный оборот. Так, 14 декабря 1941 г. он писал: «Финансовая бюрократия едва ли имеет представление о реальной жизни; она видит лишь деньги, которых ей вечно не хватает и которые кто-то обязан раздобыть для неё при любых обстоятельствах» (Геббельс, с. 617.). Геббельс, отлично знавший о набиравших силу трудностях в немецкой военной экономике, здесь — как и во многих подобных случаях — по-своему подменял понятия. Очевидно, что как раз наличие дополнительных денежных средств (и прежде всего валюты) могло бы решить некоторые из возникавших проблем, но вместо этого Геббельс предпочитал рассуждать в понятиях «духа» и «чудо-оружия», которые только и могут принести решающую победу в современной войне. Судя по всему, он – как, возможно, и Гитлер – не хотел признавать, что денег предприятиям военной промышленности не хватает.

В полемике между истинной модернизацией и её национал-социалистским эрзацем последний сильнее. «Новый порядок», к которому стремилась Германия, оказывается квазимодернистским проектом — модернизация здесь соседствует с архаикой. Это проявляется и в дискурсе: в личном дневнике Геббельс постоянно упоминает об «объективных фактах», «текущей ситуации» и «современном восприятии», которые не только вынуждают немцев идти на «жёсткие» меры, но и оправдывают их. Как ярко показывает Адам Туз, Гитлеру удалось внушить своим избирателям идею о глубоком консерватизме (если не своеобразной реакционности) Веймарской республики, о её нежелании проводить модернизацию и стремлении европейцев подражать нарождавшемуся американскому образу жизни: «К 1920-м гг. стандартные атрибуты массового потребления XX в. — автомобиль, холодильник, радио — уже стали нормой в США, в то время как в Европе обладание этими же товарами ограничивалось узким кругом верхушки среднего класса»[8]. Пройдёт всего несколько лет, и Гитлер скажет прямо противоположное. Впоследствии дискурс «как в Америке» сделает причудливый кульбит: американская система производства — «фордизм» — будет преподноситься Альбертом Шпеером, будущим рейхсминистром вооружений, как образец для подражания.

При этом Гитлер вовсе не отказывался от экономического целеполагания своей политики, он просто выворачивал его наизнанку. Здесь, кажется, кроется одна из центральных проблем темы: как несовременная экономическая теория оказалась не только убедительней, чем модернистские экономические идеи, но и вообще была реализована? Авторская трактовка идей Густава Штреземена совпадает с поисками советской историографии, обнаруживавшей один из источников, питавших национал-социализм, в крупных корпорациях: «Рейх лишился кредитоспособности <...> но частные лица, индивидуальные крупные корпорации по-прежнему имеют доступ к кредиту»[9].

По мере радикализации режима всё бо́льшую власть получают не столько «идеологи» над «экономистами» (хотя это и кажется убедительным объяснением), сколько идеологическое обоснование экономических действий. Так, даже антисемитская мера, препятствовавшая эмиграции евреев, была принята на общем фоне ограничения выдачи валюты, где радикальный национализм прикрывался экономическими соображениями: «Рейхсбанк резко поднял ставку дисконта для всех держателей личных счетов, желавших перевести их за рубеж через Golddiskontbank», а «в мае 1934 г. были ужесточены условия взимания так называемого налога на бегство из Рейха: нижняя граница стоимости облагаемого налогом имущества снизилась с 200 тыс. до 50 тыс. рейхсмарок... Эти меры позволили резко сократить отток иностранной валюты, вызванный эмиграцией»[10]. Таким образом, перевод экономики на военные рельсы сделал во многом невозможной «исход» евреев из Германии, а «идеологи» в очередной раз победили «экономистов».

В этом смысле становится понятным идейное обоснование экономической автаркии (не продуктивной, как казалось Генриху Брюнингу, с собственно экономической точки зрения). Вывод автора в связи с этими соображениями пугает: приход нацистов к власти был не только легитимным, но и закономерным — первый крупный их успех Адам Туз связывает с ростом числа безработных после начала кризиса (а тем самым и с их люмпенизацией), которые в итоге и голосовали за НСДАП: «С июня 1930 г. по февраль 1931 г. число безработных выросло на 2,1 млн человек, что вдвое превышало обычный сезонный прирост. На всеобщих выборах в сентябре 1930 г. национал-социалисты Гитлера добились оглушительного электорального прорыва, получив уже не 2,5%, а 18,3%»[11]. (Это ещё раз напоминает о важнейшей проблеме, в силках которой билась советская историография: признания за национал-социалистской идеологией мощной силы. Если советские историки считали Гитлера нулём, то получалось, что половина самого образованного на тот момент народа в мире с самым развитым и сознательным рабочим классом голосовала за нуль).

По понятным соображениям государственная статистика Третьего рейха не могла указывать на создание рабочих мест в военной отрасли (которое всё же проводилось, пусть не такими высокими темпами), чтобы не привлекать чрезмерного внимания к осуществлявшемуся перевооружению. Эта важная источниковедческая проблема исследована лишь отчасти, но, пожалуй, можно говорить о том, что в каком-то смысле успехи в политике борьбы с безработицей были выше, чем принято считать — по той простой причине, что новые рабочие места создавались как раз в военной промышленности. Кроме того, резкое снижение количества безработных было связано с тем, что они пополняли ряды Вермахта. К сожалению, Англия и Франция просчитались не столько в оценке имевшихся в наличии у Германии сил, сколько в своих предположениях о немецкой военной промышленности и её мощностях — по крайней мере, их хватило на то, чтобы покорить половину Европы. Много позже Уинстон Черчилль признавал, что «умиротворение» Германии было невозможно без полномасштабной войны уже в 1934 г. (при этом речь шла лишь о первом годе существования нацистского режима). Очевидно, что безработица исчезла полностью в годы войны — по неполным подсчётам, через вооружённые силы Третьего рейха (Вермахт, кригсмарине и люфтваффе) прошло почти 18 миллионов человек.

Судя по всему, действительно эффективной оказалась схема валютных сертификатов, предложенная Шахтом на фоне глубокого валютного кризиса Рейхсбанка летом 1934 года. По крайней мере, за её счёт Третьему рейху удалось продвинуть вперёд свою военную промышленность в самый кризисный год. «Очевидно, что в первую очередь предполагалось удовлетворять потребности экспортеров и поставщиков, работающих в сфере вооружений. Импортеры, чьи заявки были одобрены надзорным агентством, получали так называемые валютные сертификаты (Devisenbescheinigungen). Любому импортеру, у которого имелся такой сертификат, гарантировалось получение валюты от Рейхсбанка. Начиная с 1935 г. импорт при отсутствии валютных сертификатов запрещался»[12]. К 1935 году валютных резервов уже не хватало, и сертификат был способом сокращения заявок на валюту, чтобы ограничить число импортёров.

Однако для 1938 г., когда стало ясно, что валюты по-прежнему недостаточно, многие из этих кажущихся чисто экономическими мер были на деле ничем иным, как интервенциями в экономику — очевидным это стало после «Хрустальной ночи», когда Герман Геринг, «совершая непосредственную атаку на еврейское имущество, пытался компенсировать серьёзное сокращение поступлений валюты, имевшее место после разгрома универмагов и розничных магазинов»[13]. Таким образом, экономическая политика Шахта – лавирование между правительством и партией – в конечном итоге потерпела крах.

Ещё в июле 1935 г. прусский министр финансов Йоханнес Попиц в отношении преследования евреев требовал: «Определить границы дозволенного. И точка!»[14]. Следуя этой логике, уже через месяц рейхсминистр экономики был вынужден «на созванном им заседании министров выступить против насильственной “ариизации”, для которой, по его мнению, не имелось правовых оснований и которую следовало приравнивать к лишению собственности»[15].

Наконец, Адам Туз впервые подробно освещает кризис платёжного баланса Третьего рейха летом 1939 г., больно ударивший по импорту и экспорту. И метафора порочного круга военной экономики и милитаризации вновь удачно описывает произошедшее: чтобы поддерживать уже достигнутый уровень перевооружения (а в действительности продолжать его), Гитлер был «как бы» вынужден начать войну в расчёте на приобретение новых промышленных мощностей и источников сырья. Таким образом, в этом конкретном эпизоде чрезмерно военизированная экономика, рассчитанная на самовоспроизводство, подталкивает своё государство к вступлению в войну.

Складывается впечатление, что, пока подготовка к войне ещё не шла форсированными темпами (то есть до 1937 г.), у правительства не было формального повода для насильственной ариизации экономики (в том числе и военной промышленности).

 

Адам Туз приходит к важному выводу о том, что главное экономическое чудо Третьего рейха произошло за несколько лет до начала войны, пока рейхсминистерство экономики и рейхсбанк возглавлял Ялмар Шахт. Начавшаяся после его ухода милитаризация экономики была преждевременной и существенно ухудшила экономическое положение Германии. Но это означало и перелом в военной экономике, что и показывает автор: по его мнению, мир начал сползать в пропасть новой войны ещё в 1936 г., что иначе оценивает традиционную роль экономики, находившейся в тени «большой стратегии», политики и дипломатии предвоенного периода. Вместе с тем Адам Туз не устаёт напоминать и о том, что Гитлер в любом случае начал бы войну, вне зависимости от степени готовности Третьего рейха к ней. То, что ему пришлось «поторопиться», как нельзя лучше иллюстрирует авторский тезис о слабости немецкой военной экономики по сравнению с британской и даже с французской. Фриц Тиссен описывал, как в 1939 году произошло для него немыслимое – на заседании совета директоров Рейхсбанка экономический советник Гитлера Вильгельм Кепплер говорил о России: «Ее необходимо германизировать до самых Уральских гор» (Тиссен, с. 34). К тому времени этот чиновник тоже явил собою яркий пример «фюрер-принципа»: он был одновременно начальником Главного Управления по экономическими организациям НСДАП и статс-секретарем по особым поручениям министерства иностранных дел. С этой точки зрения, он занимал господствующее положение «поверх» совета директоров Рейхсбанка.

Книга Адама Туза придает истории тоталитарной экономики человеческое измерение, а главное — вновь поднимает проблему ответственности: ведь за каждым из самых страшных решений стояли живые люди. Возможно, Адам Туз поднимает главный вопрос: было ли вообще «экономическое чудо» национал-социализма или это историческая фикция, над которой поработали ещё в тридцатые годы? Почему даже незначительное повышение уровня жизни немцев обернулось милитаризацией Германии, перевооружением и скатыванием в пропасть новой мировой войны? Потому, вероятно, что никакого «чуда» и не случилось, и его отсутствие пришлось прикрывать гонкой вооружений и стремлением начать войну?

Рискуя понять автора лучше его самого, скажем еще об одном вопросе без ответа Адама Туза — из сферы экономической философии: подразумевает ли мощная экономика содержание мощной армии? Если национальная экономика по самой своей сути соревновательна, это означает, что соревноваться она будет не только в показателях ВВП и ВНП, импорта и экспорта, но и в том, какой военный бюджет может себе позволить. А что было бы, если бы Гитлер и национал-социалистские идеологи не вмешивались бы в управление экономикой? Стала бы она сильнее? И как себя повели бы в таком случае немецкие промышленники — делали ли бы они ставку на перевооружение и подготовку Германии к войне? Думается, это и есть грань «цены разрушения».

Если принять точку зрения автора, что национал-социалистская Германия была модерным государством только формально, то его признаком и будет функционирование экономики, рассчитанной только на войну (Фриц Тиссен писал: «характер национал-социалистской экономики неуклонно вел ее к войне, а вместе с тем и к полному банкротству»: – (С. 133). Иными словами: такое милитаризованное государство не может жить в мире, рано или поздно оно обречено начать войну, а его жители должны понимать, что повышение уровня жизни — только ступень перед мобилизацией: нацисты «намеренно жертвовали экономикой мирного времени в угоду военному производству». Государство с сильной экономикой просто не нуждается в войне как средстве решения своих проблем. Таков, на наш взгляд, самый актуальный вывод книги Адама Туза «Цена разрушения».

 

Примечания

  1.  Туз А., Цена разрушения. Создание и гибель нацистской экономики. М., Издательство института Гайдара, 2018. С. 133.
  2.  Там же. С. 288.
  3.  Там же. С. 91.
  4.  Туз А., Цена разрушения. Создание и гибель нацистской экономики. М., Издательство института Гайдара, 2018. С. 90.
  5. Туз А., Цена разрушения. Создание и гибель нацистской экономики. М., Издательство института Гайдара, 2018. С. 16.
  6.  Там же. С. 136.
  7. Туз А., Цена разрушения. Создание и гибель нацистской экономики. М., Издательство института Гайдара, 2018. С. 28.
  8. Туз А., Цена разрушения. Создание и гибель нацистской экономики. М., Издательство института Гайдара, 2018. С. 195-196.
  9. Туз А., Цена разрушения. Создание и гибель нацистской экономики. М., Издательство института Гайдара, 2018. С. 29.
  10.  Там же. С. 117.
  11. Туз А., Цена разрушения. Создание и гибель нацистской экономики. М., Издательство института Гайдара, 2018. С. 45.
  12. Туз А., Цена разрушения. Создание и гибель нацистской экономики. М., Издательство института Гайдара, 2018. С. 136.
  13. Моммзен Г., Нацистский режим и уничтожение евреев в Европе. М., АИРО-XXI, 2018. С. 87.
  14.  Там же. С. 50.
  15. Моммзен Г., Нацистский режим и уничтожение евреев в Европе. М., АИРО-XXI, 2018. С. 79.

 

© Текст: Владимир Максаков