Темы: Литература
01.06.2020
Фотопроект номера: «Максим Мармур. "Райский сад былых достижений"(ВДНХ)»
Париж, апрель 2020.
Мы живем в 14 округе Парижа, за Монпарнасом. К центру – район побогаче, к югу, к окраине – победнее, но везде это район живой, трудовой; население – смешанное. Там, где мы, квартал называется Пернети — говорят даже «деревня Пернети», настолько этот мирок — сам по себе. Тут всегда жила богема; было и есть множество мастерских. Тут жили Джакометти и Брассенс, художники, поэты, музыканты. Неудивительно, что вокруг нас столько друзей, людей интересных и творческих с самым разнообразным происхождением, короче парижан. Ибо все мы, откуда бы мы ни приехали, из Гамбурга, Москвы или Руаяна — не французы, русские или немцы, а парижане. А парижане — отдельная раса (как и москвичи, петербуржцы, нью-йоркцы и т.д.) В нашем доме, на втором этаже, живет, например, удивительная женщина — Рут Валентини; я давно собиралась о ней написать. Даже название придумала: «Соседка». Мы часто ходим друг к другу в гости: со второго на четвертый и обратно, и обмениваемся при этом ритуальными шутками, вроде — не одолжить ли зонтик… Вернее, ходили.
Вот уже месяц, как никто никуда, ни к кому не ходит. Мы только перезваниваемся, переписываемся, беспомощно обмениваемся скользкими, пустыми, мертвыми новостями. Ничего толком не понимаем, кроме того, что нас всё меньше и меньше. Вот в этом карантинном бреду я почему-то и собралась. Почему-то. Словно время повернулось вспять. Вернее так. С эпидемией какие-то вещи просто невозможно стало заставить себя делать (настолько они кажутся лишними), а что-то вдруг стало неотложно, срочно необходимым. Собрать, записать, закрепить опыт старшего поколения. Чувство такое, что из-под нас вымывают культурный слой, плодородную землю, старших, тех, кто думал, чувствовал не так, как теперь. То, что им сейчас выпало — непоправимо и непростительно. Кто-то за это, надеюсь, ответит, когда-нибудь. Вдруг почему-то стало не просто важно, а незамедлительно, необходимо, срочно нужно записать их слова и обороты, собрать их опыт, неважно, о чем он. И вот я «засадила» всех, кого смогла, за работу: моего 91-летнего отца в Калифорнии, пожилых (за 80) родителей мужа в Шарантах, друзей, знакомых, чтобы написали о себе, о детстве, о том и о сем. Неважно о чем. Чтобы их мысли и их память, их фразы, их словосочетания выстроились как игрушечные ратники, вместо отсутствующих масок и спирта, вместо дыхательных трубок, чтобы их слова заглушили воющие день и ночь сирены скорой помощи. Потому что таких, как они, больше не будет. Другие будут — другие. Умирают не только старики, это уже давно стало ясно, стало штампом. Но они …
А Рут я попросила поподробнее ответить на несколько вопросов. Ибо в течение почти четырех десятилетий была она одним из самых влиятельных парижских литературных критиков, первой написавшей во Франции о таких писателях как В. Г. Зебальд или Эльфриде Елинек.
Рут родилась в Гамбурге, перед войной; в Париж приехала в 1960 году со стипендией, чтобы учиться живописи, и поступила в знаменитую академию Grande Chaumière, на Монпарнасе: кто там только ни учил (Delacroix, Manet, Picasso et Cézanne) и ни учился (Gauguin, Modigliani, André Lhote). Но художницей не стала, а начала работать (главное было остаться в Париже) для разных издательств, литературных агентств. В 1965 состоялась ее встреча с писателем Gilles Perrault, работавшим тогда над книгой «Красный оркестр» (L'Orchestre rouge ), которая рассказывала о самой знаменитой международной разведывательной организации Die rote Kapelle, сыгравшей огромную роль в разгроме нацизма. Создана она была польским евреем Leopold Trepper. Сам не владея немецким, Жиль Перро поручил Рут собрать об этой организации всю возможную информацию на немецком языке. Книга вышла впервые в 1967 году, но переиздается до сих пор. А для Рут эта работа стала настоящей историко-политической, как она говорит, школой. В 1968 году, на баррикадах, Рут познакомилась с людьми из Nouvel Observateur. Те пригласили девушку, свободно владевшую тремя языками (немецким, английским и французским), работать на них, составлять обзор международной прессы. Но последовал несчастный случай в горах, на лыжах. Лишь в начале 1970 Рут стала полноправным сотрудником журнала. И проработала там, под руководством его основателя и директора, скончавшегося в феврале этого года, в возрасте ста лет, Jean Daniel, до ухода на пенсию в 2008 году. Стала журналисткой в отделе культуры; его редактор Jérome Garcin доверил ей еженедельный разворот Lecture pour tous.
В сентябре 1976 года Рут познакомилась с только что приехавшим в Париж Анхелем Парра. То был один из чилийцев, арестованных после путча 1973 года — поэт, писатель, музыкант, певец, сын знаменитейшей Виолеты Парра, автора песни «Спасибо, жизнь» — неофициального гимна Латинской Америки. Он прошел через ад пыток и заключения и был освобожден благодаря петициям с подписями Aznavour, Yves Montand, Simone Signoret, Joan Baez… Рут и Анхель прожили вместе сорок лет, вместе работали над сохранением памяти Виолеты, создавали ее музей в Сантьяго, музей, который недавно был сожжен… Как такое возможно !? Анхель написал о матери книгу, которая легла в основу фильма Violeta se fue a los cielos. В 2017 Анхель скончался от рака. Я помню, как в последний раз встретила его перед нашим домом, он улыбнулся мне своей лучезарной, детской улыбкой, обнял и пообещал: до самого скорого ! Но об этом — в другой раз, а пока: вот ответ Рут на мой вопрос о том, как она интервьюировала Зебальда, ответ, как и сама Рут — сдержанный, ироничный, требовательный к себе, к другим, к словам, бескомпромисный, пугливый и отважный.
«Дорогая Ольга…
Ты попросила меня вспомнить о Зебальде. «Что за странная идея» подумала я сначала, но поразмышляв немного, сказала себе : «Какая прекрасная идея, ведь нет писателя, лучше давшего почувствовать те сумерки, в которые наш мир, похоже, погружается. Наделенный даром пророчества, Зебальд бродил в своих книгах по опустошенному пространству и задавался, задолго до того, как слово « экология » стало актуальным, вопросом о грядущем разрушении природы и человечества. Так что я, с некоторой даже долей любопытства, попробую удовлетворить твою просьбу. И вот я погружаюсь в прошлое, то, в котором жила «я-журналистка» ; и вот она-то и рассказывает тебе о той встрече, по меньшей мере о том, что всплывает спонтанно, о встрече с Зебальдом — автором наиважнейшим и престранным. Первое впечатление, которое мне память дарует, это — цвет, или скорее оттенок — серого. Осеннее, дождливое утро, 9 сентября 1999 года — в воздухе едва ощутимый провидческий дух конца века. (Если хочешь поиграть в нумерологию, поинтересуйся значением девятки). Кафе на площади Saint Sulpice было погружено в серую нормандскую промозглость ; серым был и кофе с молоком, поданный сидевшему за соседним столиком ; и серым мое настроение — и мой ужас — перед этой неочевидной встречей с человеком-тайной с загадочным именем W.G.Sebald, автором книг-«событий», которые перевернули литературный мир Германии и Америки и которые, с момента перевода его «Эмигрантов» на французский в начале того 1999 года, вызвали сильную эмоциональную реакцию и во Франции.
Зебальд явился также в серой гамме: всё было серым, кроме глаз с голубым, пронзительным взглядом, который явно свидетельствовал о его неприязни к интервью, и безжалостно разглядывал свою визави. После обмена скорее прохладными приветствиями, произнесенными тоном, также весьма серым, и ледяного прощания с атташе издательства по прессе, которого не допустили присутствовать при интервью, атмосфера начала медленно проясняться, ибо по ходу моих вопросов, писатель стал догадываться о том, что я не только досконально проштудировала его непроницаемые «Кольца Сатурна», построенные как полифоническая фуга, которая исследует малейшие закоулки планеты Меланхолия, но и что я мало что во всем этом поняла… И вот тогда, со своим профессорским даром, он стал своим тихим, пьянящим голосом (тут Рут использует игру слов, ибо серый gris и пьянящий grisant «рифмуются» по-французски), высвечивать шаги, свои шаги — одинокого пешехода, бредущего как кочевник «спиной к земле и пустотой перед глазами». И который — как мрачный «метафизический поэт» — констатирует, что «наша история состоит почти исключительно из бедствий».
О нем самом я знала, что он ненавидит Германию, страну, в которой он родился в 1944 году, в деревне под названием Allgäu. Его семья была католической, из обуржуазившихся крестьян; они пересекли Вторую Мировую Войну, будучи пассивными коллаборантами. Германия с ее призраками прошлого представляла для него некую форму помешательства. «Наш мир — разбитый колокол, он больше не звонит», констатировал он вслед за Гете. Отсюда же и ненависть к своим именам: Wilfried — слишком близко к Вагнеру, Georg — к нацизму. В 1966 году он уехал в Англию и с тех пор пользовался своими инициалами и именем Max. Он устроился в Норвиче, преподавал литературу в университете East Anglia и и там, внимательный к малейшим деталям, занимался своими исследованиями, целью которых было - оживить прошлое. Там же, в Норвиче, 14 сентября 2001 г., W.G.Sebald погибнет в автокатастрофе.
Его письмо, в котором вымысел мешается с документом, сложно, рафинированно, полно энциклопедической эрудиции, и он великолепно владеет искусством реконстукции. Он любит цитаты, метафоры, фразы-лабиринты, «летает на большой высоте на крыльях языка». Другая особенность, необычная для литературного творчества: маниакальный архивист, Зебальд сопровождает свои книги фотографиями, факсимиле семейных альбомов, дневников, детских рисунков. Это не иллюстрации, а часть рассказа, свидетельство страсти к фотографии, которая ему передалась от Ролана Барта.
Но пора вернуться к нашей встрече тем дождливым утром 9 сентября 1999 года, ибо писатель уже спешит со мной расстаться. У него с собой фотоаппарат, и он торопится подняться на 18-й этаж новой Национальной Библиотеки, чтобы оттуда сфотографировать Париж: с такой высоты город кажется ему нетронутым, а его жители — безобидными.
Вот на этом видении, на этом чувстве, в котором вопреки всему мне бы хотелось распознать немного оптимизма, я с тобой, дорогая Ольга, и прощаюсь, в надежде, что передала тебе немного Зебальда, писателя завораживающего, непостижимого, ибо в нем царит огромное смятение, как во всех нас сегодня в это тревожное время, столь непохожее на нашу обычную, удобную жизнь, перевернутую вверх дном коронавирусом. Рут».
© Текст: Ольга Медведкова
© Фото: Максим Мармур