Левинов Б.М. Так и не понятый Чичиков. Часть I

Автор: Левинов Б.М.
16.12.2015

У Набокова в работе "Гоголь"[1] находим утверждение о концовке поэмы, с которым трудно согласиться. Вот оно:"... автор дает мне биографию героя в самом конце - и насколько она от этого становится ярче и правдивее, и вместе с тем легче - ибо она не вторгается в повесть, а именно завершает ее! (здесь и далее курсив мой - Б.Л.) Оригинальнейший, прекраснейший прием...". Как раз наоборот: Гоголь всячески демонстрирует, что самое время от финальных страниц книги вернуться к её началу, а завершение биографии Чичикова одновременно служит прелюдией затеянного им предприятия. Концовка и начало книги сплетены откровенными повторами. В конце читаем[2]:"Перекрестясь по русскому обычаю, приступил он к исполнению. Под видом избрания места для жительства и под другими предлогами предпринял он заглянуть в те и другие углы нашего государства, и преимущественно в те, которые более других пострадали от несчастных случаев, неурожаев, смертностей и прочего и прочего, - словом, где бы можно удобнее и дешевле накупить потребного народа." Текст с подобным смыслом передают два фрагмента, помещённые в начале первой главы. Один из них[3]:"...он (Чичиков-Б.Л.)...ищет избрать наконец место для жительства" - и другой[4]:"...приезжий... расспросил внимательно о состоянии края: не было ли каких болезней в их губернии - повальных горячек, убийственных каких-либо лихорадок, оспы и тому подобного". Сознательно, употребив фигуры повтора, в одном случае буквального, в другом - смыслового, Гоголь сцепляет тематической идентичностью части книги, расположенные в её противоположных концах. Автор зачем-то предлагает воспринимать биографию Чичикова, рассказанную в самой большой по объёму главе, не только завершением поэмы, но и вступлением к её первой, по объёму наименьшей главе. В "Выбранных местах" (XVIII,2)[5] Гоголь в характерной для его подсказок манере самобичевания упрекает своих оппонентов в том, что им "следовало показать, какие части (поэмы-Б.Л.) чудовищно длинны в отношении к другим". Наше утверждение о соотношении объёмов указанных глав легко вывести самостоятельно, если принять количество знаков первой главы за единицу. Тогда главы распределятся по этому показателю следующим образом: первая-1, вторая-1,6, третья-1,6, четвёртая-2,1, пятая-1,6, шестая-1,8, седьмая-1,7, восьмая-2,0, девятая-1,6, десятая-1,6, одиннадцатая-2,8. Видно, что одиннадцатая глава "чудовищно" длинна прежде всего в отношении к первой, исправить эту чудовищность можно было бы виртуальным присоединением истории нашего героя к её началу. За словами о чудовищной длине сквозит всё то же предложение встроить немалый кусок текста в пролог первой главы. О пустяках Гоголь повторяться бы не стал. Но зачем автор так печётся об этом, и что такое присоединение даст читателю?

Чичиков и Плюшкин. Иллюстрация А.Агина

Сама компактно изложенная биография уже сослужила нам отличную службу, помогла установить совпадение не только фактов, но и их последовательности в жизни Чичикова и Наполеона[6]. Из недр поэмы вырвана немаловажная тайна: литературный персонаж с поправкой на российскую действительность списан с исторической личности. Гоголь не скрывает моральные качества своих героев, а значит и Чичикова прежде всего[7]:"Вследствие уже давно принятого плана "Мертвых душ" для первой части поэмы требовались именно люди ничтожные. Эти ничтожные люди, однако ж, ничуть не портреты с ничтожных людей; напротив, в них собраны черты от тех, которые считают себя лучшими других, разумеется только в разжалованном виде из генералов в солдаты." Не будем переоценивать результат проделанных поисков: сказать, что Наполеон прототип "солдата" Чичикова, это полдела, вторые полдела - сказать, какой социум, какую армию он представляет, чью философию жизни на практике с завидным упорством осваивает Павел Иванович. Отвечая на вопрос: какую социальную группу или какое явление следует разглядеть за Чичиковым? – исследователи ощутимо разошлись во мнениях. Белый[8], полагая, что «Чичиков — хозяин-приобретатель, … от которого вели родословную многие тузы нашей недавней промышленности», предлагает тем самым считать его предтечей стоящего у порога России капитализма. Но за Чичиковым и в помине нет ни капиталов, ни каких бы то ни было средств производства, его помыслы сосредоточены на очередной афере, естественно вписывающейся в ряд уже им совершённых. Ни до, ни после совершённых им афер в его голову не вкралась даже мысль об умножении капитала через наёмный труд. Чичиков всегда действует «как осторожный кот, покося только одним глазом вбок, не глядит ли откуда хозяин, хватает поспешно все, что к нему поближе: мыло ли стоит, свечи ли, сало, канарейка ли попалась под лапу - словом, не пропускает ничего». Сказать бы коротко - ворует, но нехорошо, резковато, поэтому Гоголь находит благозвучный эвфемизм – «приобретает», а значение эвфемизма раскрывает в рассуждениях Чичикова[9]: «Кто ж зевает теперь на должности? - все приобретают». Чичиков говорит «все», но он один из этих «всех», лучшее же свидетельство того, как он приобретал «на должности», его биография. Из неё следует, что смысл слова «приобретают» даже шире: от «воруют» до «берут взятки». Повальное «увлечение» чиновников приобретательством на должности вынудило как-то Николая I воскликнуть в разговоре с наследником: «Сашка! Мне кажется, что во всей России не воруем только ты да я». Что же, провозгласить всю эту армию приобретателей на должности провозвестниками российского капитализма? На роль предтечи новой формации скорее подходит Плюшкин, у которого совсем недавно «двигались мельницы, валяльни, работали суконные фабрики, столярные станки, прядильни».

Об исключительности Чичикова заговорили вскоре после издания поэмы. Белинский[10] назвал его гениальным плутом, Шевырёв[11] увидел в нём гениальную бойкость, для нашего современника Золотусского[12] «афера Чичикова фантастична, романтична». В словах «гениальный», «романтичный» можно расслышать восхищение героем, но каждый ли читатель сочтёт уместным восхищаться подлецом, задумавшим ограбить бедняков или, что то же, опекунский совет, им покровительствующий? Объединяет все эти разноречивые высказывания критиков их желание подчеркнуть – Чичиков- особенный персонаж. Машинский[13], отмечая качественное отличие Чичикова от других персонажей поэмы, написал о главном герое Гоголя: «Писатель чувствует, что перед ним явление новое». Но вспомним, ничтожные люди поэмы - а Чичиков один из них - получили худшие черты от лучших («генералов»), то есть от избранных, от тех, которых немного. Эти худшие черты сближают «генералов» с «солдатами» (метонимия), то есть с теми, кого заведомо немало и которые знакомы каждому. Главный же герой поэмы в первой шеренге этих «солдат». Гоголь таким замысловатым способом уведомляет в «Выбранных местах», что речь в поэме идёт о реалиях, хорошо всем известных. Среди этих реалий главная - людская пошлость. В ком, если не в Чичикове в первую очередь, заключена эта самая пошлость, о которой там же читаем[14]: «Притом мне хотелось попробовать, что скажет вообще русский человек, если его попотчеваешь его же собственной пошлостью». Гоголь собирается попотчевать русского человека не чем-то новым, а хорошо русскому человеку знакомой по жизни пошлостью и тем самым вынудить его задать и самому себе вопрос: «А нет ли и во мне какой-нибудь части Чичикова?». Этой пошлости в Чичикове преизбыток, тут новому явлению просто негде примоститься. Другое дело – доказать, что Чичиков не одинок, что плечом к плечу с ним стоит армия «неотличимых» от него его подельников.

Вступление в первой главе рассказывает о первом дне, проведённом Чичиковым в городе N. Затем в два этапа следует продолжительное знакомство читателя с жизнью чиновников, охватывающее в значительной степени шесть глав: первую и пять последних. Эти шесть глав условно объединены темой "Чичиков и чиновники". Другой теме - "Чичиков и помещики" - уделено пять глав. Но каждый из помещиков олицетворяет отдельно взятое социальное явление в жизни России, что означает - каждому такому явлению отведено по одной главе. Отсюда следует, что тема "Чичиков и чиновники", тема чиновничьей власти существенно доминирует в произведении, ей уделено самое пристальное внимание Гоголя, не случайно его герой из тридцати шести дней, проведённых в губернии, только три посвятил загородным поездкам, остальное время крутился в городе. Переместив биографию чиновника Чичикова в самое начало поэмы, получим значительных размеров фрагмент, выполняющий функцию пролога к обширной теме "Чичиков и чиновники", к рассказу о жизни чиновников города N.

Визиты к помещикам составляют основу первой половины поэмы. О компоновке первой половины поэмы Гоголь сообщает, правда, в негативной форме в упомянутом письме:"Никто не заметил даже, что последняя половина книги отработана меньше первой". Нам же важен позитивный посыл этого утверждения: первая половина книги отработана лучше второй. Здесь же звучат интригующие слова:"Дивлюсь только тому, что мало было сделано упреков в отношении к искусству и творческой науке. Этому помешало как гневное расположение моих критиков, так и непривычка всматриваться в постройку сочинения."

Общий план в постройке сочинения достаточно прозрачен: действия главного героя, непосредственно предваряющие аферу, визиты к одиннадцати толстым чиновникам города; афера, самое щекотливое для Чичикова действие, когда он вынужден открыться, просить помещиков уступить ему мёртвые души; ликование главного героя, въезд в город N после удачных покупок, успешное оформление купчей в гражданской палате, завершившееся возлиянием у полицеймейстера; опасное промедление с отъездом из города, покупка Чичиковым мёртвых душ оказывается у всех на слуху; бегство главного героя из города. Если этот план записать в свёрнутом виде: подготовка к афере; афера; ликование при въезде в город N; опасное промедление; бегство - и заменить слово "афера" на слово "война", памятуя, что город N походит на Москву[15], то получим лаконичное описание наполеоновского нашествия на Россию. Это краткое описание нашествия и положено в основу плана поэмы. История Чичикова, приступившего к осуществлению своего плана, пусть в виде карикатуры, скопирована с русской кампании Наполеона, о главных действующих лицах ушедшей эпохи, представленных в сниженном виде, напоминают персонажи поэмы[16].

Не следует проходить и мимо частностей, ведь Гоголь исподволь убеждает, что первая половина отработана лучше второй, поэтому всмотримся в постройку глав со второй по шестую, составляющих основу первой половины книги, и постараемся понять чуть ли не призыв автора воссоединить разъятые им части книги.

Каждое из описаний визитов Чичикова к помещикам по структуре довольно бесхитростно: сначала следует пролог, предваряющий встречу главного героя с помещиком, затем основная часть, где при разных житейских обстоятельствах их пути пересекаются. Вскоре читателю удаётся составить представление об очередном из встреченных главным героем помещиков, понять их привычный уклад жизни. Внезапно в обычный разговор персонажей вторгается неотличимый от небылицы чичиковский пассаж в форме предложения о сделке - приобретении гостем у хозяина мёртвых душ. Крутой поворот темы разговора вынуждает помещика здесь и сейчас принять решение о предлагаемой сделке, предмет которой неосязаем, а потому парадоксален и сомнителен. На суд читателя представлены реакция и принятые каждым из помещиков индивидуальные решения в условиях форс-мажора. В каждой деревне в разговоре один на один гостя и хозяина решается будет ли успешна афера главного героя, поймут ли его собеседники, что перед ними мошенник, что дело нечисто. Заключительная часть следует за решением о сделке и завершается отъездом гостя.

Из этих трёх элементов: пролога, основной и заключительной частей - формально и составлены главы со второй по шестую. Но Гоголь увязывает историю жизни Чичикова в одиннадцатой главе именно с началом поэмы, поэтому в каждой из глав со второй по шестую следует прежде всего выявить роль пролога, его влияние на остальную часть главы и книги. Однако ещё до выяснения этой роли, предварительным мысленным перемещением биографии главного героя из конца книги в её начало, уже добиваемся в постройке сочинения полной структурной идентичности каждой из глав темы "Чичиков и помещики" и шести глав поэмы, представляющих вторую тему "Чичиков и чиновники", само произведение приобретает характерные признаки нарратива, события в такой редакции книги расположились бы в линейном порядке.

Обратимся к самому короткому прологу, прологу четвёртой главы, убедимся, что каждая даже небольшая, затронутая в нём тема подхватывается и особым образом трансформируется в её основной части.

В начале главы сам автор внезапно является на авансцену, отбирает у рассказчика инициативу общения с читателем, но событие, ради которого произведена эта рокировка, не кажется экстраординарным: автор всего лишь решил поведать нам об аппетите и желудках господ большой руки и господ средней руки. Выясняется, что господа большой руки принимаются за "обед не иначе, как отправивши прежде в рот пилюлю; глотающие устерс, морских пауков и прочих чуд, а потом отправляющиеся в Карлсбад или на Кавказ." Так проясняется беда этих господ - неправильное питание, поэтому без лечения своих желудков на курортах им, болеющим господам, не обойтись. "Не один господин большой руки пожертвовал бы сию же минуту половину душ крестьян и половину имений ..., чтобы иметь такой желудок, какой имеет господин средней руки; но то беда, что ни за какие деньги, ниже' имения, с улучшениями и без улучшений, нельзя приобресть такого желудка, какой бывает у господина средней руки." Вскоре разговор о питании и здоровье перекочёвывает из пролога в основную часть, в которой честь общения с читателем возвращается рассказчику, ведущему себя так, как-будто автор ему не указ. Оттеснив автора, рассказчик бесцеремонно опровергает всё сказанное о питании в прологе.

Действительно, вот что мы узнаём о том, как питался помещик:" Обед, как видно, не составлял у Ноздрева главного в жизни; блюда не играли большой роли: кое-что и пригорело, кое-что и вовсе не сварилось. Видно, что повар руководствовался более каким-то вдохновеньем и клал первое, что попадалось под руку: стоял ли возле него перец - он сыпал перец, капуста ли попалась - совал капусту, пичкал молоко, ветчину, горох - словом, катай-валяй, было бы горячо, а вкус какой-нибудь, верно, выйдет." Авторский голос совсем недавно убеждал нас, что с подобным питанием заработать болезнь ничего не стоит, а потому Ноздрёв самое меньшее - должен мучиться с желудком. Но рассказчик-то настаивает на обратном, как иначе можно его понять, когда он описывает Ноздрёва:" Это был среднего роста, очень недурно сложенный молодец с полными румяными щеками, с белыми, как снег, зубами и черными, как смоль, бакенбардами. Свеж он был, как кровь с молоком; здоровье, казалось, так и прыскало с лица его."

Кому верить: рассказчику, выставляющему напоказ портрет помещика и тем убеждающего нас, что питание никак не повлияло на его здоровье, или рассуждениям автора? Кто-то из них допускает оплошность, и этот кто-то скорее всего рассказчик, ибо любой, знающий жизнь скажет, что скверное питание, больной желудок - залог дурного самочувствия, а не свежести и завидного здоровья. Читатель оказывается на перепутье: либо безмятежно, не ведая сомнений, внимать лукавому рассказчику, искажающему, как в кривом зеркале, авторскую мысль, либо изобличать рассказчика. Получается, что текст допускает двоякое прочтение в зависимости от степени доверчивости читателя: в одном случае мы проглатываем книгу, как ни в чём ни бывало, во втором - мучительно докапываемся до причин, породивших разброд во мнениях автора и рассказчика на один и тот же предмет. Тема пролога касалась господ большой и средней руки, иллюстрацией к теме послужил рассказ о Ноздрёве, которого рассказчик умудряется представить сразу и господином большой руки - питается-то он неправильно, и господином средней руки - выглядит помещик на зависть каждому. Смысловая инверсия, радикальное опровержение в основной части заявленного в прологе утверждения настораживает, приглашая читателя разобраться, так ли уж достоверны суждения рассказчика.

Сомневающийся читатель рано или поздно за маской серьёзного рассказчика увидит лицо шутника, обожающего розыгрыши. Один из розыгрышей шутника Гоголя описан С.Т.Аксаковым[17] по воспоминаниям об их совместной поездке в Петербург (октябрь 1839 года):"Не помню, где-то предлагали нам купить пряников. Гоголь, взявши один из них, начал с самым простодушным видом и серьезным голосом уверять продавца, что это не пряники; что он ошибся и захватил как-нибудь куски мыла вместо пряников, что и по белому их цвету это видно, да и пахнут они мылом, что пусть он сам отведает и что мыло стоит гораздо дороже, чем пряники. Продавец сначала очень серьезно и убедительно доказывал, что это точно пряники, а не мыло, и, наконец, рассердился. В моем рассказе ничего нет смешного, но, слушая Гоголя, не было возможности не смеяться." След этого эпизода вошёл в первую главу поэмы:" Кое-где просто на улице стояли столы с орехами, мылом и пряниками, похожими на мыло". Отголосок истории с рассердившимся на шутку продавцом слышен и в финале книги, где заходит речь о бойком народе "в той земле, что не любит шутить".

Задним числом, сообразив, какую роль автор отвёл рассказчику, можно понять, что не зря интерьер трактира украшало " зеркало, показывавшее вместо двух четыре глаза, а вместо лица какую-то лепешку". Рассказчик, как выясняется, и выступает перед читателем этаким кривым зеркалом, нисколько не заботясь, будет ли он разоблачён или нет. Мелькнув как будто на миг, кривое зеркало оживило воспоминания из Пушкина о совсем другом зеркале:"Свет мой, зеркальце! скажи Да всю правду доложи". Гоголевский текст откликается и на вереница других строк из "Сказки о мёртвой царевне и семи богатырях":"Пес бежит за ней, ласкаясь, А царевна, подбираясь, Поднялася на крыльцо И взялася за кольцо; Дверь тихонько отворилась, И царевна очутилась В светлой горнице; кругом Лавки, крытые ковром, Под святыми стол дубовый... Видит девица, что тут Люди добрые живут... Засветила богу свечку...".

А вот у Гоголя:" Взобравшись узенькою деревянною лестницею наверх, в широкие сени, он встретил отворявшуюся со скрипом дверь и толстую старуху в пестрых ситцах." Вместо говорящего правду зеркальца - кривое зеркало, вместо царевны хозяйка- старуха. Ласкающийся пёс уступил место окотившейся кошке, но дважды, как и у Пушкина, упомянут красный угол("...фарфоровые вызолоченные яички пред образами, висевшие на голубых и красных ленточках..." и " натыканные пучками душистые травы и гвоздики у образов..."). Описание внутреннего интерьера трактира не оставляет сомнений в порядке, поддерживаемом любезной с посетителем старухой-трактирщицей, у неё же и приготовлено блюдо - поросёнок с хреном и со сметаною, - ждущее своего часа, но и у поэта царевна, оказавшись в первый день в доме у семи богатырей: "Всё порядком убрала." О последовавших заботах царевны вскоре узнаём:"А хозяюшкой она В терему меж тем одна Приберет и приготовит."

Диалог текстов сказки и поэмы очевиден. Но текст из поэмы - часть пролога, ожидаемое продолжение «трактирной» темы в основной части отыскивается в момент, когда посетители покидают трактир и хозяйка пытается обмануть посетителей, взять за выпитое с Ноздрёва вчетверо больше настоящей цены, тут-то помещик возражает ей: " Врешь, врешь. Дай ей полтину, предовольно с нее. - Маловато, барин, - сказала старуха". И в сказке находим тему лжи, но прежде узнаём о взаимоотношениях царевны и семи богатырей:" Им она не прекословит, Не перечут ей они." А в приведённом диалоге персонажи Гоголя друг другу и перечат и прекословят. Ключевая же фраза царевны:"Коли лгу, пусть бог велит Не сойти живой мне с места." - как раз и обыгрывается Гоголем. Хозяйка ухоженного заведения, в котором и образа и национальный колорит в каждой описываемой мелочи, оказывается безбожной лгуньей. Вновь опровергнуто первоначальное впечатление, на этот раз вынесенное о трактирщице из пролога. Читателю подан знак: впечатление впечатлением, но неплохо бы убедиться, не ошибочно ли оно.

Хотя антураж пушкинской сказки почти сохранён, но смысловой акцент её вывернут наизнанку. С историческими фактами Гоголь поступает так же, как с пушкинской сказкой, тот же приём смысловой инверсии: если Наполеон бежал из России зимой, закутавшись в медвежью шубу, то Чичиков въезжает в имение Манилова летом в шинели на больших медведях[18]; если исторический персонаж - император Франции, то литературный – всего лишь коллежский советник; если Наполеон неотделим от своей армии, то Чичиков приступает к своему делу, покинув ряды армии российских чиновников.

В прологе четвёртой главы Чичиков, разделываясь с поданным поросёнком, успевает расспросить трактирщицу о её жизни, о её сыновьях, даже уточняет - " старший сын холостой или женатый человек, и какую взял жену, с большим ли приданым, или нет, и доволен ли был тесть, и не сердился ли, что мало подарков получил на свадьбе". Не более чем житейский разговор, не так ли? Упомянуты в нём среди прочего тесть и сын хозяйки, который автоматически воспринимается читателем как зять этого тестя, тут и пояснять нечего. Но когда выясняется, что Мижуев - зять Ноздрёва, впечатление о случайности расспросов Чичикова улетучивается. По следам услышанного в прологе о сыне трактирщицы и его тесте первая мысль, что и Ноздрёв - тесть Мижуева. Но нет - Ноздрёв отец двоих ребятишек, оставшихся после смерти его жены, и потому предположение, что он тесть Мижуева отбрасываем, но если не тесть, то шурин, ведь генеалогическая традиция не исключает такого варианта, и тогда дети Ноздрёва - родные племянники жены Мижуева. Читательская непосредственность, однако, уже дважды дала сбой: мы разделили авторские соображения о связи питания и здоровья, но за пределами пролога, в основной части главы, где хозяйничает рассказчик, верх взяла совсем иная точка зрения. Или: в ухоженном трактире, казалось, и хозяйка трактира будет доброжелательна к гостям, но и здесь мы просчитались. Призовём в союзники житейскую логику, не очень полагаясь на обманчивые впечатления.

Мижуев через свою жену является дядькой детям Ноздрёва. Он знает, что шурин проигрался в пух и выручает родственника, везёт его с ярмарки домой в своей бричке. Мижуев при деньгах, даром что он дал Ноздрёву пятьдесят рублей отыграться, да и за выпивку переплатил в трактире. И неспроста Ноздрёв по приезде к себе так и норовит споить Мижуева и Чичикова, чтобы соорудить "банчишку": помещик зарится на деньги своих гостей. Но на ярмарке-то Мижуев трезв, знает, что скоро увидит своих племянников, где же, как не на ярмарке, накупить на радость детишкам подарков, рассказать, возвратившись к жене, сколько радости он им доставил своими гостинцами, а заодно скрасил шурину горечь неудачи. Чичиков, едва знакомый с Маниловым, и тот, покидая дом супружеской четы, испытывает чувство неловкости перед хозяйскими детьми от того, что прибыл в гости с пустыми руками:" Прощайте, мои крошки. Вы извините меня, что я не привез вам гостинца, потому что, признаюсь, не знал даже, живете ли вы на свете, но теперь, как приеду, непременно привезу." Сестра Коробочки отправляясь издалека, из Москвы захватила в подарок тёплые сапожки деревенским детишкам, а тут муж, любящий свою жену, и копейки не потратил на её родных племянников. Можно упрекнуть Мижуева в мягкотелости и слабохарактерности, но человек он честный и порядочный и вдруг такое небрежение к детям шурина. И шурин, командующий чуть ли не каждым шагом Мижуева, не из тех, кто постеснялся бы напомнить зятю о подарках своим ребятишкам.

Но и по приезде к Ноздрёву Мижуев ведёт себя чудно`: какое-то показное с его стороны игнорирование детской темы, как будто на сей счёт он дал обет молчания. Как тут не зарониться подозрению: да зять ли он? Ни слова о детях не слышим и от Ноздрёва, о котором рассказчик сообщает:" Женитьба его ничуть не переменила, тем более что жена скоро отправилась на тот свет, оставивши двух ребятишек, которые решительно ему были не нужны. За детьми, однако ж, присматривала смазливая нянька." Окончательное представление о Ноздрёве-отце складывается после внимательного изучения внушительного списка его ярмарочных покупок на деньги, выигранные у какого-нибудь простака: список этот интересен не тем, что в нём перечислено, а тем, что в нём отсутствует. А отсутствуют в нём подарки для детей: платки для няньки есть, подарков детям - ни одного. Как не посочувствовать детям, глядя на этот заговор равнодушия к ним со стороны взрослых. Не найти также следов родственных чувств у Ноздрёва в отношении к Мижуеву: то он старается споить Мижуева, чтобы обыграть его в карты, позволяет себе мерзкие замечания в адрес Мижуева и его жены, то зарится на пристяжного конька из мижуевского экипажа.

Читатель с грехом пополам продолжает верить в родственные отношения Мижуева и Ноздрёва пока не оказывается свидетелем попытки Ноздрёва уговорить Мижуева сыграть в карты. Мижуев возражает:" Нет, сооружай (банчишку-Б.Л.), брат, сам, а я не могу, жена будет в большой претензии, право, я должен ей рассказать о ярмарке. Нужно, брат, право, нужно доставить ей удовольствие. Нет, ты не держи меня!" Несколько погодя, добавляет:" Нет, брат! она такая почтенная и верная! Услуги оказывает такие... поверишь, у меня слезы на глазах". И, наконец:" Нет, брат, ты не ругай меня фетюком, - отвечал зять, - я ей жизнью обязан. Такая, право, добрая, милая, такие ласки оказывает... до слез разбирает; спросит, что видел на ярмарке нужно все рассказать, такая, право, милая." Слова "верная", "милая", "добрая", "почтенная", утверждение Мижуева, что он обязан жене жизнью, не оставляют сомнений, что она замечательный человек, а он испытывает чувство долга перед ней. Внимание к племянникам жены - самое маленькое, что от него следует ожидать, но даже такого внимания нет как нет. И как истолковать слова Мижуева о том, что он должен жене доставить удовольствие? Главное известие, о котором ему предстоит оповестить жену, это беда, случившаяся с её братом. Его шурин проигрался до нитки, а сестре шурина, замечательной женщине это сообщение, по уверению Мижуева, доставит удовольствие?! С чего это вдруг Мижуев, этот покорный зять принялся куражиться над продувшимся в пух Ноздрёвым, объявляя помещику, что ждёт-не дождётся возвращения домой, чтобы потешить сестру помещика ярмарочными историями, главная из которых для неё, несомненно, та, что приключилась с её братом. Можно ли представить себе, что жена Мижуева, почтенная женщина, услышав, как её непутёвый брат проигрался, станет расспрашивать о ярмарке, а не о том, как они добрались до ноздрёвского дома, как поживают её племянники, не знающие родительской ласки, сообразил ли её супруг купить детям игрушки? Уж её-то никак нельзя заподозрить в равнодушии к родным племянникам. Мы оказываемся перед выбором: либо посчитать жену Мижуева жестокосердной сестрой Ноздрёва, для которой неприятности брата доставляют ей удовольствие, либо согласиться, что Ноздрёв для неё человек постороннний и рассказ Мижуева о Ноздрёве её мало заинтересует. Но Мижуев не нахвалится на свою жену, и версия с жестокосердной родственницей отпадает, что вынуждает нас придти к выводу: Ноздрёв и жена Мижуева никакие не брат и сестра, возможно, даже незнакомы друг с другом. А тогда и сам Мижуев никакой не зять Ноздрёва, а обычный приятель, повстречавшийся помещику на ярмарке, чьим экипажем он и воспользовался, чтобы добраться до дома. В этом случае поведение Ноздрёва в отношении Мижуева, поведение самого Мижуева оказываются совершенно непротиворечивы, хорошо объяснимы.

Почему же Мижуев не возражает, услышав заявление Ноздрёва об их надуманном родстве? Можно твёрдо сказать, что Ноздрёв представляет Мижуева зятем не в первый раз, ибо ложь Ноздрёва, произнесённую им впервые, как мы знаем, Мижуев немедленно опровергает. И совсем иначе он ведёт себя, если помещик настаивает на своей лжи - тут уже ни возражений, ни протеста мы не услышим. Почему именно Мижуева Ноздрёв "осчастливил", представляя его зятем? Рассказчик утверждает:" Чем кто ближе с ним сходился, тому он скорее всех насаливал: распускал небылицу, глупее которой трудно выдумать". Мижуев же и Ноздрёв знакомы между собой далеко не первый день, иначе бы у Мижуева не было оснований столь уверенно, со знанием дела оспаривать новость об изменившихся границах поместья помещика, о лесе, перешедшем вдруг в его владения. Выходит, Мижуев, сойдясь в прежние времена с помещиком, попал в идеальные кандидаты для глупейших россказней Ноздрёва. Молчание Мижуева после его представления Чичикову зятем Ноздрёва полностью укладывается в психологический портрет этого персонажа. Мижуев плюнул, давно смирился с блажью Ноздрёва, зять так зять, отстаивать подлинное положение вещей не в его правилах. Как это происходит, читателю наглядно иллюстрирует рассказчик, например, в споре, где Ноздрёв доказывает, что " сам своими руками поймал одного (русака-Б.Л.) за задние ноги." Сначала Мижуев возражает: " Ну, русака ты не поймаешь рукою!" Но после реплики Ноздрёва:"А вот же поймал, нарочно поймал!", - со стороны Мижуева ни слова вопреки.

В третьей главе пролог несколько длиннее, чем в четвёртой, но системный подход, определяющий роль пролога по отношению к основной части, тот же. В начале главы возникает тема хитрости:" "Хитри, хитри! вот я тебя перехитрю! - говорил Селифан, приподнявшись и хлыснув кнутом ленивца". Слова Селифана обращены к пристяжному чубарому коню, к тому самому, который, по мнению кучера, не живёт по правде. Не живёт по правде и Чичиков, об одной из его хитростей узнаём во время перепалки нашего героя с Коробочкой:" Я хотел было закупать у вас хозяйственные продукты разные, потому что я и казенные подряды тоже веду... - Здесь он прилгнул, хоть и вскользь и без всякого дальнейшего размышления, но неожиданно удачно." У Даля пояснение к слову хитрить, хитрый: лукавить, обманывать, вводить других умышленно в ошибки.

По имени и как будто невзначай назван другой пристяжной конь - Заседатель, приобретённый Чичиковым по случаю у заседателя, то есть у члена земского уездного суда. Вскоре слышим реплику Коробочки, жалующейся в утреннем разговоре Чичикову: «…заседатель подъехал - подать, говорит, уплачивать с души. Народ мертвый, а плати, как за живого.» В этой лаконичной фразе Коробочки - главный нерв книги: приравнивание мёртвого к живому при взимании податей создавало идеальную почву для аферы Чичикова - скупщика мёртвых душ. Коробочка одной фразой разоблачает нелепое российское законодательство, которое вынуждена исполнять судебная власть. Заседатель, взимая подать, действует честно, по закону, к скверному качеству которого он не причастен, поэтому похвала Селифана:"...Заседатель тож хороший конь" - вполне обоснована. Другое дело - законодательство, мнение о нём Гоголь излагает за рамками поэмы, в "Выбранных местах" (гл.X «О лиризме наших поэтов») где, воспроизводя слова Пушкина, пишет:" «…закон – дерево: в законе слышит человек что-то жёсткое и небратское». Тема, едва намеченная в прологе обращением Селифана к Заседателю, продолжена в диалоге помещицы и её гостя. Этот диалог не может не настроить читателя на несложные обобщения: если Заседатель, запряжённый с левой стороны, персонифицирует ту часть судебной власти, что действует, не отступая от принятых установлений, то чубарый, запряжённый справа, персонифицирует власть, плоть от плоти которой сам главный герой, а это власть чиновничья.

Кого же Гоголь удостоил чести быть коренным, кого олицетворяет этот гнедой конь, о котором с похвалой отзывается Селифан:" Гнедой - почтенный конь, он сполняет свой долг, я ему с охотою дам лишнюю меру, потому что он почтенный конь..."? В короткой фразе Гоголь дважды упоминает достоинство гнедого: почтенный конь. У чубарого этого достоинства нет, причину этого недостатка Селифан тут же и разъясняет, укоряя чубарого:" Нет, ты живи по правде, когда хочешь, чтобы тебе оказывали почтение." Между почтением и правдой, по Селифану, глубокая связь. Вслед за выговором чубарому Селифан переходит к людям:" Вот у помещика, что мы были, хорошие люди. Я с удовольствием поговорю, коли хороший человек; с человеком хорошим мы всегда свои други, тонкие приятели; выпить ли чаю, или закусить - с охотою, коли хороший человек. Хорошему человеку всякой отдаст почтение." Почтенный - тот, кто живёт по правде, но и хороший человек заслуживает почтения, или, что то же, хороший человек - человек почтеннный, откуда следует, что хороший человек - человек правдивый (свойство транзитивности). Селифан утверждает, что хорошие люди у помещика Манилова, то есть это люди, заслуживающие почтения. Если за Маниловым видеть Александра 1[19], то "други", "тонкие приятели", хорошие люди его поместья - это народ России: этот народ заслуживает почтения. Отсюда, из пролога следует, что гнедой, заслуживающий почтения - олицетворение русского народа. Теперь и гадать не надо - что это за персонаж основной части третьей главы, заслуживающий почтения - конечно же, это Коробочка - собирательный образ русского народа. Она укрыла от непогоды путников, у неё утром Чичиков с охотою и чайку попил и закусил, её дворовые поухаживали за тройкой лошадей нагрянувших ночных гостей, она же дала заезжим провожатую показать дорогу. Все действия Коробочки - образец того, как следует жить по правде. Не живи она по правде - не жили бы в довольстве обитатели её деревеньки. Рассуждения Селифана о жизни по правде, о хороших людях предваряют встречу читателя с той, которой и следует оказать почтение.

Завершая поучительную тираду в адрес чубарого, Селифан бросает:"У, варвар! Бонапарт ты проклятый!" Произнесена, наконец, эта фамилия, принадлежавшая предкам Наполеона, дворянский род которых прославился трудолюбием, что символизировали пчёлы на гербе рода. В основной части встречаем инверсию: Чичиков доказывает Коробочке, какое это беспокойное хлопотное дело - возиться с пчёлами, требующими от неё труда и стараний, чтобы заработать на мёде, то ли дело, заверяет он, мёртвые души - стараний никаких, деньги даром идут в руки.

Элементы, из которых складывается описание событий, предшествующих появлению Чичикова у помещицы, это гром и дождь ("громовый удар раздался в другой раз ..., и дождь хлынул вдруг как из ведра"), небольшой домик Коробочки ("Бричка, въехавши на двор, остановилась перед небольшим домиком"), лужа перед домом ("видна была еще лужа перед домом") , наконец, сама помещица с такой несколько странной для нас фамилией. В русской народной сказке про царевну-лягушку схожие элементы: болото, где сидит лягушка; гром, сопровождающий лягушонку в коробчонке перед появлением на пиру у отца Ивана-царевича уже Василисой Премудрой, прибывшей в золочёной карете, запряженной тройкой гнедых лошадей. Гром и в сказке и в поэме, болото обратилось в лужу перед домом помещицы, сказочная коробчонка обыграна дважды: и как небольшой домик и как фамилия помещицы, лучший конь в тройке Чичикова - гнедой, и в карету Василисы запряжены гнедые кони. К этим отпечаткам следов сказки в тексте добавляются новые. Перед тем, как представить читателю Коробочку, хозяйку несметного числа домашних птиц автор пытается несколькими штрихами вызвать у него смутные воспоминания о главном персонаже сказки - Василисе Премудрой - которой не чужды тайны птичьего царства: и сама может обернуться белым лебедем, и чудесным образом сотворить озеро, заселив его белыми лебедями. Намеченный сказочный контур третьей главы автор в прологе и основной части наполняет сиюминутными действиями своих героев, отдалённо, с поправкой на современную автору Россию напоминающими поступки персонажей "Царевны-лягушки". По взборонённому полю тащится бричка заплутавшего Чичикова и Иван-царевич, взявши лук и стрелу, выходит в чистое поле вместе с братьями; бричка Чичикова неизвестно куда заехала в ночной тьме, и неизвестно куда улетела стрела Ивана-царевича; бричка оказалась перед лужею во дворе дома Коробочки, и Иван-царевич дошёл до грязного болота, где на кочке сидела лягушка-квакушка. Рубашку, сшитую мамками да няньками по наказу Василисы Премудрой, примеряет поутру отец Ивана-царевича, и Чичиков, проснувшись поздним утром в доме Коробочки, первым делом надевает рубаху, лежавшую с уже высушенным и вычищенным прислугой помещицы платьем. На хлеб, испечённый сказочными помощницами Василисы Премудрой, не нахвалится отец Ивана-царевича, и Чичиков, отведав пресного пирога с яйцом "похвалил его", а после горячих блинов признался:" У вас, матушка, блинцы очень вкусны", - на что Настасья Петровна ответила:" Да у меня-то их хорошо пекут". Сказочный хлеб - изделие мучное, и на столе у Коробочки, жалующейся на плохой урожай и неавантажную муку, главное угощение - мучная выпечка ("на столе стояли уже грибки, пирожки, скородумки (яичница-глазунья, испечённая вместе с хлебом-Б.Л.), шанишки (круглые пирожки-Б.Л.), пряглы (пышки, оладьи-Б.Л.), блины, лепешки со всякими припеками: припекой с лучком, припекой с маком, припекой с творогом, припекой со сняточками, и невесть чего не было"). На встречу с отцом Ивана-царевича и с его гостями, к пиршественному столу Василиса Премудрая является сказочной красавицей. О немолодой Коробочке, сидящей за чайным столиком в момент, когда к ней вышел Чичиков, сказано, естественно, скромнее:" Она была одета лучше, нежели вчера, - в темном платье и уже не в спальном чепце, но на шее все так же было что-то навязано." Другое красноречивое замечание вроде бы вскользь обронённое рассказчиком о старом платье Коробочки – «но не сгорит платье» - напоминает о беде, постигшей сказочную предшественницу помещицы - Василису Премудрую - у которой лягушачья кожа сгорела.

Там же, на пиру подивила Василиса Премудрая гостей чудом: съела жареного лебедя, косточки за правый рукав побросала, пошла плясать с Иваном-царевичем, рукавом махнула - и поплыли по озеру белые лебеди. Чудо налицо: лебеди живыми восстали из косточек. В центре сказки - лягушонка в коробчонке, она же Василиса Премудрая, трижды выполняющая задание отца Ивана-царевича, в центре действия, напоминающего о сказке, - Коробочка, отдалённое подобие ожившей сказочной героини, и потому с неслучайным именем - Анастасия, то есть воскресшая, и текст главы максимально насыщен упоминанием числа три, магического в русском народном фольклоре. Поэтому хозяйка дома, в котором всё отсчитывается по три, воспринимается, как носительница этого фольклора. Дотошный читатель не пропустит и того, что порядковый номер, который венчает главу - третий. Достоинства Коробочки, образа собирательного очевидны, но и утраты, подчёркнутые автором, красноречивы: наша героиня и овдовела и сильно постарела по сравнению со своим сказочным прототипом.

Рассказчик незаметно переводит поначалу правдивую картину происходящего с заплутавшими в ночи персонажами в заведомо неправдоподобную. Искусное отступление от действительности в прологе - предвестник не менее искусного искажения реальности в основной части. Первый эпизод вполне буднично повествует о том, как после неудачного манёвра брички "Чичиков и руками и ногами шлепнулся в грязь." А что же Селифан? " Слезши с козел, он стал перед бричкою, подперся в бока обеими руками, в то время как барин барахтался в грязи, силясь оттуда выбраться, и сказал после некоторого размышления: "Вишь ты, и перекинулась!" Рассказчик пытается нас уверить, что мы наблюдаем заурядное событие: барин (!) упал в грязь, а его слуга и не думает подать руку своему господину, барахтающемуся в грязи, хоть что-то сделать, чтобы вызволить его из паршивого положения, наоборот, взирает на происходящее, подперевшись "в бока обеими руками". Кто же не бросится на помощь упавшему, неважно, постороннему или знакомому, дело-то обычное, а рассказчик выставляет обычным делом вещь невозможную в отношениях наших персонажей. Поверить Чичикову, бросившему упрёк Селифану: «Ты пьян, как сапожник!» - что как-то объясняло бы поведение кучера? Но вот свидетельство того, что Чичиков наговаривает на Селифана. В кромешной тьме «Селифан, не видя ни зги, направил лошадей так прямо на деревню, что остановился тогда только, когда бричка ударилася оглоблями в забор и когда решительно уже некуда было ехать». Не каждый трезвый мог бы похвастать умением так точно сориентироваться на лай собак в ночи да в непогоду. Ладно, Селифан, но и барин, который "несколько был тяжелёнек", к тому же облачён в шинель на больших медведях и потому нуждался в услуге своего кучера, не просит ни малейшей помощи у Селифана.

Исторический факт, лёгший в основу этой "ошибочной" мизансцены, легко отыскивается после разгадки тайны Чичикова, на которого автор успешно перелицевал биографию Наполеона[20], но прежде напомним, что вскоре после этой мизансцены, в два часа ночи Чичиков объявился у Коробочки, хозяйки немаленькой деревушки. Если Коробочка - собирательный образ русского народа, то её немаленькая деревушка - Россия. Инцидент из жизни прототипа Чичикова – Наполеона – за несколько часов до вторжения в Россию запечатлён в мемуарах людей из свиты императора. Вот, например, что писал граф де Коленкур[21]: «Когда император скакал галопом по полю, из-под ног его лошади выпрыгнул заяц, и она слегка отскочила вбок. Император, который очень плохо ездил верхом, упал наземь, но поднялся с такой быстротой, что был на ногах прежде, чем я подоспел, чтобы его поднять. Он вновь сел на лошадь, не произнеся ни слова. Почва была очень рыхлая, и он лишь слегка ушиб нижнюю часть бедра." Гоголь перерабатывает воспоминание, вошедшее в мемуары, сохраняя важные детали, но делит его на три фрагмента. Разобранный нами - один из них, в нём описано непосредственно падение Чичикова из брички. Предшествует этому фрагменту поэмы другой, для которого автор заимствует упоминание о падении императора на поле с рыхлой почвой. Бричка же Чичикова прежде чем оказаться на поле едет до поры до времени по просёлочной, наезженной дороге, но в кромешной тьме Селифан сбился, своротил с дороги и бричка потащилась по взборонённому, то есть рыхлому полю.

И, наконец, третий фрагмент в прологе, следующий вскоре после второго. Как известно, худшие опасения Чичикова сбылись, Селифан таки бричку опрокинул, хотя и уверял барина, что такому не бывать:"Это нехорошо опрокинуть, я уж сам знаю; уж я никак не опрокину".- Затем начал он слегка поворачивать бричку, поворачивал, поворачивал и наконец выворотил ее совершенно на бок." Слово "выворотил" по Далю означает "опрокинул". Селифан окончательно это подтверждает, сказав "после некоторого размышления: "Вишь ты, и перекинулась!" Вот он, кульминационный пункт в череде неудач заблудившихся в дороге путников: не устранив новую беду, не выправив свалившуюся на бок бричку нечего и думать о дальнейшей поездке.

Чичиков. Иллюстрация П.Боклевского

Перед этой опрокинутой бричкой Чичиков укоряет оправдывающегося перед ним Селифана. "Но в это время, казалось, как будто сама судьба решилась над ним сжалиться. Издали послышался собачий лай. Обрадованный Чичиков дал приказание погонять лошадей." Словами "но в это время" точно обозначен момент, когда прерывается разговор с Селифаном и следует приказ погонять лошадей. Никакой паузы между этими двумя действиями, чтобы устранить дорожную неприятность и поставить бричку на колёса, как ни вчитывайся в текст, нет и в помине. Но тогда порядок событий, предлагаемых автором, противен всякой логике, если, конечно, мы её не отменяем в описываемой обстановке: ведь любому понятно, что промокшему кучеру и извалявшемуся в грязи седоку не миновать возни с бричкой, иначе не поставить её на колёса, и всё это ночью, под проливным дождём, на взборонённом поле, меся ногами грязь. Замечательно то, что в одной из первых редакций этот важнейший эпизод не опущен, ему посвящён большой абзац, начинающийся словами:" Чичиков увидел, что гораздо лучше вместо слов приниматься поднимать бричку." Сохранившаяся редакция поэмы - подарок, позволяющий разглядеть, как автор, исключив очевидный эпизод в финальном варианте книги, продуманно формирует "ошибочную" составляющую поэмы, понуждает читателя не доверять написанному, вчитываться в текст, грешащий против очевидных реалий повседневной жизни. Но не грешащий против приведённой нами выдержки из мемуаров, из которой следует, что Наполеон без сколько-нибудь продолжительной паузы самостоятельно поднялся и сел на коня. Позаимствовав важнейшие детали из воспоминаний, Гоголь совсем небольшими, почти невидимыми глазу отступлениями от жизненных реалий доводит картину происходящего до нелепости, предупреждая тем самым читателя о предстоящей ему в основной части главы встрече с элементами абсурда, понять назначение которых невозможно без проникновения в тайну текста.

Текущие неурядицы с персонажами имеют серьёзную историческую подоплёку с заметными вкраплениями сказочных элементов. Даже такую мелочь, как ушиб Наполеоном бедра при падении, Гоголь не обошёл вниманием. В основной части на вопрос Коробочки:" Эх, отец мой,...где так изволил засалиться?" - следует ответ Чичикова:" Еще слава богу, что только засалился; нужно благодарить, что не отломал совсем боков".

Миновав пролог, породивший серьёзные сомнения в компетентности рассказчика, уже в основной части опять находим обильную пищу для сомнений. Присмотримся к незамысловатому, утреннему наблюдению Чичикова из окна гостиной:"Одевшись, подошел он к зеркалу и чихнул опять так громко, что подошедший в это время к окну индейский петух, окно же было очень близко от земли, заболтал ему что-то вдруг и весьма скоро на своем странном языке, вероятно "желаю здравствовать", на что Чичиков сказал ему дурака. Подошедши к окну, он начал рассматривать бывшие перед ним виды: окно глядело едва ли не в курятник; по крайней мере, находившийся перед ним узенький дворик весь был наполнен птицами и всякой домашней тварью. Индейкам и курам не было числа; промеж них расхаживал петух мерным шагом, потряхивая гребнем и поворачивая голову набок, как будто к чему-то прислушиваясь; свинья с семейством очутилась тут же; тут же, разгребая кучу сора, съела она мимоходом цыпленка и, не замечая этого, продолжала уписывать арбузные корки своим порядком. Этот небольшой дворик, или курятник, переграждал досчатый забор..." Всё как обычно: деревня, дом помещицы, из окна её дома картины деревенской жизни. Нагромождение подробностей должно убедить беззаботного читателя, что перед ним всего-навсего известный сельский пейзаж, не более. Стоит, однако, опустить подробности и взглянуть на тот же вид, но не пренебрегая при этом здравым смыслом, и сомнения в достоверности предъявленной панорамы крепко вцепятся в читательское сознание. Уточним: узенький дворик курятника примыкает к окну гостиной, поэтому индейскому петуху ничто не мешает к нему подойти, а неисчислимое количество птицы залог того, что Коробочка не зря обещает перья к Филиппову посту. Но станет ли хозяйка под окнами дома держать вечно кудахтающих кур в курятнике, аромат от которого особенно летним днём просто невыносим? Стерпел бы подобное благоухание гость, о котором точно известно, что "всякой сколько-нибудь неприятный запах уже оскорблял его"? Для того, кто хоть раз заглядывал на птичий двор, не секрет, как пугливы куры и индейки, а тут автор, что называется, не моргнув глазом, говорит о свинье со своим семейством, очутившейся в этом птичье царстве. Даже трудно себе представить, какой немедленно поднялся бы здесь переполох, а уж петух сразу ринулся бы на варяга, вторгнувшегося в чужие пределы, и никакого цыплёнка свинье съесть бы не удалось. Автор же вместо сцены паники, испуга рисует нам благостную картину полного спокойствия в курятнике, а в довершение всего предлагает полюбоваться на кучу мусора перед окном гостиной и на свинью, разгребающую эту кучу и уписывающую арбузные корки. Любой учебник по этологии малейших сомнений не оставит в том, что мы наблюдаем противоестественное поведение птиц, сцена, представленная рассказчиком, очень отдалённо похожа на правду: да, действующие в ней животные обычны для сельского подворья, но соединить их в одном месте без видимых и слышимых последствий невозможно, как и невозможно представить, что на подобие хлева перед окном гостиной ежедневно взирает и всем этим дышит зажиточная Коробочка, владеющая немаленькой деревушкой.

Навязываемая рассказчиком тактика - помешать читателю увидеть лес за деревьями, отвлечь от здравого восприятия картины в целом нарочито подробным описанием её деталей, частностей. В поисках смысла столь неправдоподобно нарисованной картины приходится признать, что перед нами описание не простого, а особого курятника, описание иносказательное, аллегорическое.

Предположим рассказчик всё же усыпил читательскую бдительность усердным перечислением хорошо всем известных домашних животных, и мысль всмотреться в их поведение у читателя даже не забрезжила. И на этот случай остаётся шанс усомниться в происходящем, если, конечно, такая «мелочь», как арбузные корки, уписываемые свиньёй, вызовут подозрение. День, когда Чичиков разглядывает виды из окна падает на 24 июня (по новому стилю)[22], но есть и другой признак, указывающий на первый летний месяц, это характерный колер полей в июне. Этот признак проскользнул у рассказчика, упомянувшего о дороге "между ярко-зелёными, освежёнными полями", пролегавшей невдалеке от дома Коробочки. В этом месяце арбузы урожая текущего года в южных широтах России ещё не поспели, поэтому неоткуда взяться арбузным коркам, которые свинья "продолжала уписывать... своим порядком", в деревне, что между Москвой и Петербургом. Предположим другое, что это корки прошлогодних, засоленных в бочках, арбузов. Самые поздние арбузы минувшего года – октябрьские, срок хранения таких арбузов не более пяти, ну шести месяцев, но с октября по июнь прошло девять месяцев, арбузы за это время давно испортились. У бережливой Коробочки, у которой и распоротый салоп пойдёт в дело да чтобы что-то испортилось – исключено. Эти арбузные корки - другой повод присмотреться к чудесному курятнику.

Избежав одной ловушки, расставленной рассказчиком под видом курятника, не следует расслабляться, иначе угодим в другую. Наш Виргилий горазд делать вид, что прислуживается проводником у читателя в лабиринтах поэмы, и мы верим ему пока нас не осенит, что его цель - помешать выйти из лабиринта тому, кто не разгадает загадок хитреца.

Посмотрим ещё раз, каким россказням нам приходится внимать. Покинем на мгновение курятник, переместим взгляд за его ограду. « По огороду были разбросаны кое-где яблони и другие фруктовые деревья, накрытые сетями для защиты от сорок и воробьев, из которых последние целыми косвенными тучами переносились с одного места на другое». Подстроен очередной подвох, а поди разберись с ним, если не удалось определиться, который месяц на дворе. Труды с разгадкой месяца окупаются с лихвой: для крестьянина, землепашца не секрет, что в июне время далеко ещё не подоспело защищать яблони сетями от непрошенных пернатых гостей. Сетями, убранными перед сбором прошлогоднего урожая, укрывают деревья с урожаем текущего года не ранее времени, когда плоды на них входят в пору зрелости и от недавнего безразличия птиц к зелёным, не поспевшим плодам не остаётся и следа. Сорта яблок по срокам созревания делятся на летние, осенние и зимние. Летние созревают в конце лета, осенние в начале осени, ближе к её концу - зимние. В лучшем случае начало созревания летних яблок вблизи города N совпадает с концом июля - началом августа, ранее этого срока сети можно не тревожить.

Ну, хорошо, арбузные корки, сети на яблонях - это такая мелкая дробь, которой стреляет рассказчик, её можно не почувствовать. Но он не чурается вести огонь и крупнокалиберными пулями. Понаблюдаем за действиями прислуги в гостиной, где разговаривают помещица и ночной гость. Фетинья притащила «перину и, взбивши ее с обоих боков руками, напустила целый потоп перьев по всей комнате.» Досаждают два-три летающих пёрышка, но потоп перьев – сущее светопреставление, облако из перьев заставит отложить все дела, чтобы покончить с такой напастью. Ведь они сразу же накроют стенные часы, зеркала, стул, усеют собой пол, не обойдут стороной персонажи этой сцены. Но все трое, будто сговорившись, даже не замечают приключившейся неприятности. Глазастая помещица сразу заметила грязь на спине и на боку у Чичикова, а тут вдруг, стоя среди заполонивших комнату перьев, ослепла? Или это особые перья, за ними аллегория, которую следует разгадать? Как совместить бережливость Коробочки с дырявой периной для гостя? Как можно взбить перину, к тому же дырявую почти до потолка так, что Чичикову приходится подставить стул (!), чтобы взобраться на постель. Интересно и другое: как решился Гоголь публиковать столь явные несуразности? Объяснение этому феномену можно найти, если опереться на работу Манна[23]. Из неё узнаём, что с 1838 по 1841 год Гоголь неоднократно читал главы поэмы перед благожелательно настроенными знакомыми. Манн скрупулёзно собрал все задокументированные сведения о гоголевских чтениях, коих оказалось более пятнадцати («Ревизор», для сравнения, читался перед постановкой всего один раз), а их участников было более двадцати, причём одних из самых образованных людей России. Среди них семья Аксаковых, Жуковский, Погодины, Плетнев, Прокопович, А.И. Тургенев, Панаев, Анненков, Щепкин, Нащокин, Киреевский, некоторые из них слушали одни и те же главы и два и три раза. После чтений только похвалы и ни одного по-настоящему значимого критического замечания, никто ничего не заметил, а заметить, как видим, было что, но даже шинель на больших медведях, в которую облачился Чичиков перед выездом к Манилову, никого не шокировала. Это означало, что о лёгкой доступности подтекста поэмы хотя бы на первых порах после её издания можно было не беспокоиться. Нежелание Гоголя печатать книгу, о чём сообщает И.С.Тургенев в письме Грановскому в декабре 1839 года, сменяется обещанием С.Т. Аксакову закончить первый том к лету 1841 года. В конце мая 1842 года книга после цензурных и иных проволочек, наконец, издана, и тут Аксаковы, у которых проживал Гоголь и с которыми был достаточно близок, стороной (!) узнают о намерении гостя в ближайшее время покинуть Россию, что очень напоминало бегство из страны. В июне Гоголь прибыл в Берлин. Автор «Мёртвых душ» прекрасно понимал: одно дело дружески расположенные к нему слушатели и другое - книга, попавшая в руки всей читающей России. Как глубоко она будет понята и как её истолкуют недоброжелатели - никому не ведомо. Но случилось чудо: проходит и год, и два, и три после издания поэмы, но никто в тайну подтекста так и не проник. Теперь уже сам Гоголь окольными путями – в предисловии ко второму изданию поэмы, в «Выбранных местах», а позже и в «Авторской исповеди» - пытается донести до читателей, что в поэме есть нечто никем не замеченное, но тщетно. Таким довольно экзотичным образом Гоголь, сам того не желая, оставил нам в наследство эту интеллектуальную Атлантиду – первый том поэмы. О несметном количестве огрехов в произведении, об ожидании по этому поводу упрёков в свой адрес Гоголь пишет, слегка утрируя, в «Выбранных местах»: «А между тем "Мертвые души"… исполнены промахов, анахронизмов, явного незнанья многих предметов. … И хоть бы одна душа подала голос! А мог всяк». О промахах верится без труда, но понятно, что они рукотворные, а вот «незнанье многих предметов» - сознательное уничижение. Подай читатели голос ради исправления промахов поэмы, исполнись эта просьба Гоголя - вот тогда-то «по поводу "Мертвых душ" могла бы написаться всей толпой читателей другая книга, несравненно любопытнейшая "Мертвых душ"». Здесь важное признание Гоголя: ошибок столько, что, занявшись их исправлениями в поэме, можно написать отдельный труд!

Обязательное развитие тем пролога в основной части «помещичьих» глав предвещает нечто подобное, если функцию пролога возложить на биографию Чичикова. Проследим, насколько отзываются сведения о жизни чиновников города N на последовательность биографических событий, прослеженных автором до момента, когда Чичикова посетила идея скупить и заложить мёртвые души.

За невероятную скупость нашего героя, строго следовавшего наставлению отца беречь копейку, товарищи юного Павлуши как-то бросили ему: «Эх ты, жила!». Ноздрёв почти также отзывается о городских чиновниках: «Это не то что прокурор и все губернские скряги в нашем городе, которые так и трясутся за каждую копейку». Ему вторит Собакевич, высказываясь о губернаторе: «Дайте ему только нож да выпустите его на большую дорогу - зарежет, за копейку зарежет! Он да еще вице-губернатор - это Гога и Магога!».

Суть другого урока отца – брать не знаниями и сметливостью, а угождением учителям и начальству: «Коли будешь угождать начальнику, то, хоть и в науке не успеешь и таланту бог не дал, все пойдешь в ход». Чиновники города N не то, чтобы в науках, но и в простейших вещах не очень сообразительны, что не помешало им стать важными начальниками, «пойти в ход». Почтмейстер, заявив господам чиновникам, что Чичиков это капитан Копейкин, уже во второй фразе своего предлинного рассказа сообщает о капитане, а стало быть, и о Чичикове: «Под Красным ли, или под Лейпцигом, только, можете вообразить, ему оторвало руку и ногу». Ни один из слушателей и не подумал немедленно уличить Ивана Андреевича в невообразимой глупости, наоборот, выслушали всю историю об инвалиде до конца.

Закончив училище, Чичиков ступил на чиновничью стезю, определившись в казённую палату. Вот как говорит автор о своём герое той, давней поры, когда он выделялся среди палатских чиновников «и взрачностью лица, и приветливостью голоса»: «…при всем том умел сохранить опрятность, порядочно одеться, сообщить лицу приятное выражение и даже что-то благородное в движениях». Повстречавшиеся Чичикову на балу у губернатора тоненькие внешне напоминают Павла Ивановича на заре его чиновничьей карьеры. Тоненькие «были такого рода, что с трудом можно было отличить их от петербургских, имели так же весьма обдуманно и со вкусом зачесанные бакенбарды или просто благовидные, весьма гладко выбритые овалы лиц». Вместо «порядочно одеться», «иметь приятное выражение лица» употреблена метонимия «с трудом можно было отличить их от петербургских». Не только опрятность и умение порядочно одеться сближает нынешних тоненьких с молодым Чичиковым. Этой же цели служит употребление синонимичной по Далю пары - «благовидный» и «приятный» - в описании тоненьких и главного героя.

Принятый на службу в палату, усердие он проявил немалое. «… решился он жарко заняться службою, все победить и преодолеть. И точно, самоотвержение, терпенье и ограничение нужд показал он неслыханное.» В канцелярии гражданской палаты города N столь же истово трудился «новый Виргилий», проводивший Чичикова и Манилова в комнату присутствия. «…один из священнодействующих, тут же находившихся, приносивший с таким усердием жертвы Фемиде, что оба рукава лопнули на локтях и давно лезла оттуда подкладка, за что и получил в свое время коллежского регистратора, прислужился нашим приятелям».

В ушедшие времена общение с палатскими чиновниками было безрадостным: «Говорили они все как-то сурово, таким голосом, как бы собирались кого прибить». И сейчас Чичиков внимает тому, что «сказал сурово Иван Антонович». Никуда не исчез и обязательный в канцелярии пожилой столоначальник. Молодой Чичиков «попал под начальство уже престарелому повытчику, который был образ какой-то каменной бесчувственности и непотрясаемости». Годы спустя подобие того повытчика, тоже старика Чичиков встречает в гражданской палате в поисках крепостной экспедиции.

- Позвольте узнать, - сказал Чичиков с поклоном, - здесь дела по крепостям" Старик поднял глаза и произнес с расстановкою: - Здесь нет дел по крепостям

Продвинувшись по службе, Чичиков попадает в члены комиссии «для построения какого-то казенного весьма капитального строения». Дело с капитальным строением шло не ахти как, «а между тем в других концах города очутилось у каждого из членов по красивому дому гражданской архитектуры». Чем же эти чиновники из комиссии отличаются от толстых чиновников, у которых «глядь - и явился где-нибудь в конце города дом, купленный на имя жены, потом в другом конце другой дом»? Мало сказать ничем – слова как будто по разным поводам, нарочно, подобраны почти одни и те же, чтобы кольнуло читателя: с чего бы эти совпадения?

Многолетние труды чиновников из комиссии и самого Чичикова порушил «новый начальник, человек военный, строгий, враг взяточников и всего, что зовется неправдой. На другой же день пугнул он всех до одного, потребовал отчеты, увидел недочеты, на каждом шагу недостающие суммы, заметил в ту же минуту дома красивой гражданской архитектуры, и пошла переборка. Чиновники были отставлены от должности». Автор прибегает к лексике, вполне уместной и для описания прегрешений губернских чиновников ещё только живущих ожиданием нового начальника, тоже военного, генерал-губернатора, но напуганных ужасно («это невозможно, чтобы чиновники так могли сами напугать себя»), не сомневающихся, что после истории с мёртвыми душами и им достанутся «всякие должностные похлебки, которыми угощает начальник своих подчиненных», и они будут отставлены от должности. То же и Ноздрёв выкладывает Чичикову о толках в кругах губернских чиновниках: «Они, черт знает, с ума сошли со страху... А прокурор с испугу умер… .Они, сказать правду, боятся нового генерал-губернатора, чтобы из-за тебя чего-нибудь не вышло».

Вернёмся к истории Павла Ивановича времён его службы в комиссии: дело после назначения нового начальника повернулось так, что со временем «многие из прежних чиновников … были вновь приняты на службу», а генеральский секретарь постигнул «совершенно управление генеральским носом». А как сложатся отношения генерал-губернатора с чиновниками? Ноздрёв, вхожий в чиновничью среду, высказывается об этом так: «…я насчет генерал-губернатора такого мнения, что если он подымет нос и заважничает, то с дворянством решительно ничего не сделает». «Подымет нос и заважничает», то есть пуганёт чиновников, отставит их от должности. Помещик предвидит то, что уже раз наблюдал изгнанный из комиссии Чичиков.

Читая, правда, следующий эпизод из жизни Чичикова, можно усомниться, так ли уж на этот эпизод откликаются губернские события. Действительно, где в поэме найти чиновников, служивших, как наш герой, на таможне и организовавших переход через границу баранов в двойных тулупчиках? Если сосредоточить внимание на баранах и таможне, то поиски таких чиновников обречены на неудачу. Поэтому мимо частностей – глянем за маскирующий суть дела фасад таможенной истории. А там разглядеть разительную перемену в жизни чиновника Чичикова ничего не стоит: получив чин коллежского советника и повышение в должности, он вступает в сговор с преступниками, предварительно склонив к афере старшего по чину сослуживца, статского советника. Заплутать, отыскивая чиновников города N, тоже вступивших в сговор с преступниками, невозможно: это те самые, что получили «по четыре государственные» (государственная – пятисотрублёвая ассигнация) с каждого из сольвычегодских купцов, уходивших насмерть устьсысольских. Чичиков со своих подопечных контрабандистов получил взятку посерьёзнее – более пятисот тысяч. Пикантность этой эпопеи в том, что после того, как дело открылось, и Чичиков попал под суд ему, подобно сольвычегодским купцам, пришлось давать взятки следственному начальству, а начальство от них, естественно не отказывалось. Всё как в городе N. И слова-маркёры на месте – одна пара уже выделена курсивом. Несложно найти и вторую пару. Сначала вспомним: из «учинённых выправок и следствий» по делу купцов «оказалось, что устьсысольские ребята умерли от угара, а потому так их и похоронили, как угоревших.». А в биографии Чичикова о вчерашних товарищах,– коллежском и статском советниках – попавших под уголовный суд, сказано: «Как после чаду опомнились они и увидели с ужасом, что наделали.». Точки над i помогает расставить словарь Даля, свидетельствующий: «Чад – угар, угольная окись от чего-либо недогорелого, с дымом, с вонью, или без этого, с чего чадеют, угорают».

Осенённый вдохновеннейшей мыслью Чичиков говорит сам себе: «Да накупи я всех этих, которые вымерли, …приобрети их, положим, тысячу, да, положим, опекунский совет даст по двести рублей на душу: вот уж двести тысяч капиталу!». Автор и не думает впадать в морализаторство и подсчитывать, сколько живых душ погубит чичиковское озарение, но он своими наблюдениями огорчает тех из читателей, кто уверен в незаурядности Павла Ивановича:"Мы вдруг, как ветер повеет, заведем общества благотворительные, поощрительные и нивесть какие. Цель будет прекрасна, а при всем том ничего не выйдет. Может быть, это происходит оттого, что мы вдруг удовлетворяемся в самом начале и уже почитаем, что всё сделано. Например, затеявши какое-нибудь благотворительное общество для бедных и пожертвовавши значительные суммы, мы тотчас, в ознаменование такого похвального поступка, задаем обед всем первым сановникам города, разумеется, на половину всех пожертвованных сумм". Не приходится говорить о милосердии Чичикова, взявшего под прицел опекунский совет, но ничего не шевельнётся и в душе первых сановников города, проедающих и пропивающих деньги благотворительного общества для бедных. Обе истории и в сущности своей родственны и скреплены дополнительно словами-маркёрами: опекунский совет, благотворительное общество. Названия организаций разные, суть их занятий одна. Масштаб участия толстых чиновников в делах опекунов, конечно, помельче, чем задуманное Чичиковым предприятие, так ведь и Чичиков фигура особенная: в ней сконцентрировано всё то, чем автор наделил остальных чиновников.

Из закономерности, с которой отыскиваются в поэме события, поступки, истории из жизни чиновников города N, по смыслу повторяющие эпизоды чичиковской биографии, следует важный вывод: биография героя, задаёт план, вехи для тех шести глав, что раскрывают тему «Чичиков и чиновники», задаёт алгоритм, в соответствии с которым частность, вроде бы характерная только для главного героя, оказывается общим местом и легко отыскивается в поведении губернских чиновников. Гоголь, тем не менее, отказывается предварять тему «Чичиков и чиновники» биографией своего героя и выносит её, обладающую всеми признаками пролога, в конец поэмы. В итоге действие оказывается показательно, если не сказать вызывающе, закольцованным, начинается и заканчивается в одной точке, но почему? Проясняет выбранную Гоголем структуру произведения историческая канва, лежащая в его основе. Первый шаг к войне с Россией был сделан Наполеоном, когда он покинул Париж (май 1812 года) и отправился на восток, уверенный в предстоящей победе. Туда же, в Париж он вернулся после катастрофического разгрома его армии. Круг замкнулся, Гоголь же заимствует идею коловращения, случившегося в жизни исторического персонажа, для построения сюжета поэмы.

В Чичикове Гоголь реализовал идею Гердера, о которой высказался в статье «Шлецер, Миллер и Гердер»[24]: «Везде он видит одного человека, как представителя всего человечества». В эту формулу Гоголь вносит поправку: «всё человечество» поделено им на российские социумы, один из них - российское чиновничество, право представлять которое делегировано, действительно, одному человеку – Чичикову, но сделано это Гоголем, с особым изяществом. До конца десятой главы не возникает даже подозрений в том, что коллежский советник Павел Иванович Чичиков играет роль собирательного образа. Мудрено вот так сразу в человеке, при должности не состоящем, в скупщике мёртвых душ разглядеть классические черты толстого чиновника. Но знакомство с биографией главного героя, которая именно "вторгается в повесть", вынуждает признать в нём до боли знакомую, абсолютно типичную для чиновничьего мира фигуру. Верно и обратное: жизненные идеалы городских чиновников, как и их образ действий словно позаимствованы из истории Чичикова, чиновничество города N думает и ведёт себя как коллективный Чичиков. Этот коллективный Чичиков и есть главный герой поэмы, олицетворённый в облике "одного человека, как представителя всего" чиновничества. Дополнительно это подчёркнуто тем, что выведенный в поэме представитель всего чиновничества награждён фамилией, а остальным чиновникам в праве на фамилию отказано. Чем же Чичиков заслужил такую честь? Всех чиновников одолевает жажда приобретательства, каждый, когда читатель знакомится с ними, идёт своей дорогой не очень чистых дел, потакая этой жажде, Чичиков же, как выясняется в одиннадцатой главе, исходил все эти дороги. В поэме, таким образом, представлено два среза времени из жизни чиновников: один срез позволяет увидеть дела и мысли каждого из них сейчас, сегодня, на небольшом временном промежутке, сравнимом со временем пребывания Чичикова в городе N; другой срез уходит вглубь уже минувшего времени, показывая на примере Чичикова, какой жизненный путь проходит чиновник, обуреваемый жаждой приобретательства. Вместе с прошлым, возвращающимся с косметическими поправками в настоящее, просачиваются и слова, это прошлое описывающие, эти-то слова и превращаются в слова-маркёры, вписываемые Гоголем в идентичные по смыслу фрагменты. Благодаря этой идентичности и словам-маркёрам удаётся в чичиковской биографии найти следы событий, разворачивающихся на глазах читателя, и наоборот, в нынешних событиях отыскать аллюзии на прошлое нашего героя. На один персонаж писателем возложены две задачи: представлять персону, отдельного чиновника и представлять коллективный образ чиновничества, Чичиков как бы чиновник дважды, и, чтобы закрепить особую функцию героя, в его фамилии равно отражён след каждой из возложенных на него задач, в ней дважды повторен слог "чи". В фамилии слышны также отголоски французских слов "chiche" и "chichi": первое означает "скаредный", второе - "кривлянье", "жеманство". Стараясь обелить своего героя, автор поясняет для чего Чичиковым "береглась копейка, скупо отказываемая до времени и себе и другому", но пояснение это только усиливает впечатление о скаредности Павла Ивановича. О привычке Чичикова покривляться перед зеркалом узнаём от рассказчика, наблюдающего за ним перед отъездом на бал:" Целый час был посвящен только на одно рассматривание лица в зеркале. Пробовалось сообщить ему множество разных выражений: то важное и степенное, то почтительное, но с некоторою улыбкою, то просто почтительное без улыбки; отпущено было в зеркало несколько поклонов в сопровождении неясных звуков, отчасти похожих на французские, хотя по-французски Чичиков не знал вовсе. Он сделал даже самому себе множество приятных сюрпризов, подмигнул бровью и губами и сделал кое-что даже языком». За кривляньем Чичикова лежит замеченная за юным Наполеоном страсть "подражать манерам и даже речи великих людей древности."[25]

Гоголь сконцентрировал в своём персонаже, неуёмную энергию армии чиновников, вкладываемую ими в незаконное обогащение. Сами приобретения, материальные блага на этом фоне вторичны, первична энергия приобретательства, растрачиваемая безвозвратно и во вред стране. Энергия армии чичиковых, порождаемая жаждой приобретательства, по своей разрушительности мало в чём уступает наполеоновской, но Наполеон явился извне, его и его армию видно за версту любому, а Чичиков - свой, за его манерами, образованностью, начитанностью не разглядеть даже и лицом к лицу грабителя, действующего келейно, вдали от посторонних глаз. Наполеон взял Москву, но дальше и шагу не ступил, а Чичиков и Казань взял и за Казань укатил. Есть сомнения? Что ж, проследим, куда добралась нога нашего героя. Для этого, не в пример зевающей блондинке, со вниманием выслушаем скучнейший, на первый взгляд, рассказ Павла Ивановича о множестве "приятных вещей, которые уже случалось ему произносить в подобных случаях в разных местах, именно: в Симбирской губернии,... в Рязанской губернии,... в Пензенской губернии,... в Вятской губернии". Смотрим по карте: пробраться из Пензенской губернии в Вятскую минуя Казань, Казанскую губернию невозможно, армия чичиковых давно уже наводнила российские просторы. Чичиков был героем не только того времени, когда писалась поэма, он был героем и времени уже ушедшего, но как уберечь страну от того, чтобы всё тот же Чичиков, живущий в плену своего порока, не стал героем завтрашнего дня?

Автор называет Чичикова приобретателем, Чичиков, в свою очередь, открывает нам, что «все` приобретают». Эти «все», как следует из первой главы, прежде всего толстые чиновники. Так к концу поэмы слово-маркёр "приобретатели" ещё раз объединяет Чичикова и чиновников, а вопрос, поставленный автором от лица читателей о том, «кто же он (Чичиков-Б.Л.) относительно качеств нравственных?», в равной степени следует адресовать и чиновникам. Слова же, вложенные Гоголем во втором томе в уста Муразова, хоть и обращены к приобретателю Чичикову, но с надеждой, что их услышит вся армия чиновников-приобретателей: «Ах, Павел Иванович, Павел Иванович! какой бы из вас был человек, если бы так же, и силою и терпеньем, да подвизались бы на добрый труд, имея лучшую цель! Боже мой, сколько бы вы наделали добра! Если бы … вы… сумели бы так пожертвовать для добра и собственным самолюбием и честолюбием, не жалея себя, как вы не жалели для добыванья своей копейки,- боже мой, как процветала бы наша земля!». «Наша земля» - это Россия, одному Павлу Ивановичу при всём желании процветанию России не поспособствовать, а чиновничьей армии, которую представляет Чичиков, радей эта армия о стране, такая задача под силу.

Первое впечатление, если сличить два среза времени, совсем неутешительное: что было, то и есть. Но это не совсем так: в поэме есть крошечное оптимистическое начало – смерть одного из чиновников, прокурора, случившаяся из-за проникнувших к жителям слухов о мёртвых душах, Чичикове и губернаторской дочке, и всколыхнувших «дремавший город». Но избавиться от одной из голов змея-горыныча не значит победить его. Во втором и третьем томах поэмы Гоголь как раз и хотел указать путь к победе, к преодолению канонической формулы, по которой жила Россия : что было, то и будет[26].

Примечания

Набоков В.В. «Гоголь», «Звезда», №4, 1999
Гоголь Н.В. «Мёртвые души», http://www.litmir.me/br/?b=103687&p=53
Гоголь Н.В. http://www.litmir.me/br/?b=103687&p=2
Гоголь Н.В. http://www.litmir.me/br/?b=103687&p=1

Гоголь Н.В. «Выбранные места из переписки с друзьями», http://www.litmir.me/br/?b=103691&p=63
Левинов Б.М. «Есть ли тайные смыслы в поэме Гоголя «Мёртвые души»?», «Вопросы литературы», №4. 2013, с.154-155
Гоголь Н.В. http://www.litmir.me/br/?b=103691&p=64
Белый А. «Мастерство Гоголя», ОГИЗ, М.-Л. 1934, стр.
Гоголь Н.В. http://www.litmir.me/br/?b=103687&p=52
Белинский В.Г. «Объяснение на объяснение по поводу поэмы Гоголя «Мёртвые души», Сб. статей,»Н.В.Гоголь в русской критике», Изд.»художественной литературы», М. 1953, с.184
Шевырёв С.П. «Москвитянин», №8, 1842, Критика, с.346-376
Золотусский И.П. «Гоголь», серия ЖЗЛ, М.,»Молодая гвардия», 1984, с.237
Машинский С.И. «Художественный мир Гоголя», Изд. «Просвещение», М., 1971, с.320
Гоголь Н.В. http://www.litmir.me/br/?b=103691&p=64
Левинов Б.М. см.[6] стр.151-172
Левинов Б.М. «Тайные смыслы поэмы Гоголя «Мёртвые души», М.2011
Аксаков С.Т. «История моего знакомства с Гоголем», Собр. Соч. в 5-ти т.3, М., Изд. «Правда», 1966, с.143-376
Левинов Б.М. см.[6],с.169
Сергеева-Клятис А. «Помещик Манилов – человек эпохи ампира», Литература 2001, №12
Левинов Б.М. см.[16], с.19-87
Коленкур А. де Мемуары, Поход Наполеона в Россию /Перевод с франц.,М.: ОГИЗ, Госполитиздат, 1943
Левинов Б.М. см. [6], с.169-170
Манн Ю.В. «В поисках живой души», М. «Книга», 1987, с.65-74
Гоголь Н.В. «Шлецер, Миллер и Гердер», http://www.litmir.me/br/?b=103691&p=18
Стендаль "Жизнь Наполеона" http://www.museum.ru/1812/Library/stendhal/napoleon.html
Библия, Екклезиаст, 3:15