ЛИТЕРАТУРА И СМЕСЬ
Искренно скажу тебе, что я обрадовался намерению твоему издавать Журнал для России в такое время, когда сердца наши, под кротким и благодетельным правлением юного Монарха, покойны и веселы; когда вся Европа, наскучив беспорядками и кровопролитием, заключает мир, который по всем вероятностям будет тверд и продолжителен, когда Науки и Художества в быстрых успехах своих обещают себе еще более успехов; когда таланты, в свободной тишине и на досуге, могут заниматься всеми полезными и милыми для души предметами; когда Литтература, по настоящему расположению умов, более нежели когда-нибудь должна иметь влияние на нравы и счастье.
Уже прошли те блаженные и вечной памяти достойные времена, когда чтение книг было исключительным правом некоторых людей; уже деятельный разум во всех состояниях, во всех землях чувствует нужду в познаниях и требует новых, лучших идей. Уже все Монархи в Европе считают за долг и славу быть покровителями учения. Министры стараются слогом своим угождать вкусу просвещенных людей. Придворный хочет слыть любителем Литтературы; судья читает и стыдится прежнего непонятного языка Фемиды; молодой светский человек желает иметь знания, чтобы говорить с приятностью в обществе и даже при случае философствовать. Нежное сердце милых красавиц находит в книгах ту чувствительность, те пылкие страсти, которых напрасно ищет оно в обожателях; матери читают, чтобы исполнить тем лучше священный долг свой, и семейство провинциального дворянина сокращает для себя осенние вечера чтением какого-нибудь нового романа. Одним словом, если вкус к Литтературе может быть назван модой, то она теперь общая и главная в Европе.
Чтобы увериться в этой истине, надобно только счесть типографии и книжные лавки в Европе. Отечество наше не будет исключением. Спроси у московских книгопродавцев -- и ты узнаешь, что с некоторого времени торговля их беспрестанно возрастает и что хорошее сочинение кажется им теперь золотом. Я живу на границе Азии, за степями отдаленными, и почти всякий месяц угощаю у себя новых Рапсодов, которые ездят по свету с драгоценностями Русской Литтературы и продают множество книг сельским нашим дворянам. Доказательство, что и в России охота к чтению распространяется и что люди узнали эту новую потребность души, прежде неизвестную. Жаль только, что недостает таланта и вкуса в Артистах нашей Словесности, которых перо по большей части весьма незаманчиво и которые нередко во зло употребляют любопытство читателей! А в России Литтература может быть еще полезнее, нежели в других землях: чувство в нас новее и свежее; изящное тем сильнее действует на сердце и тем более плодов приносит. Сколь благородно, сколь утешительно помогать нравственному образованию такого великого и сильного народа, как Российский; развивать идеи, указывать новые красоты в жизни, питать душу моральными удовольствиями и сливать ее в сладких чувствах с благом других людей! И так я воображаю себе великий предмет для Словесности, один, достойный талантов.
Сколько раз, читая любопытные европейские журналы, в которых теперь, так сказать, все лучшие авторские умы на сцене, желал я внутренне, чтобы какой-нибудь Русский Писатель вздумал и мог выбирать приятнейшее из сих иностранных цветников и пересаживать на землю отечественную! Сочинять журнал одному трудно и невозможно; достоинство его состоит в разнообразии, которого один талант (не исключая даже и Вольтерова) никогда не имел. Но разнообразие приятно хорошим выбором, а хороший выбор иностранных сочинений требует еще хорошего перевода. Надобно, чтобы пересаженный цветок не лишился красоты и свежести своей.
Ты как будто бы угадал мое желание и как будто бы нарочно для менявзялся исполнить его. Следственно, я должен быть благодарен и не могу уже с циническою грубостью спросить: “Господин Журналист! можешь ли ты удовлетворить всем требованиям вкуса?”. Но между тем благодарность не мешает мне подать тебе дружеский совет в рассуждении, обещаемой тобою критики.
А именно: советую тебе быть не столько осторожным, сколько человеколюбивым. Для истинной пользы Искусства Артист может презирать некоторые личные неприятности, которые бывают для него следствием искреннего суждения и оскорбленного самолюбия людей; но точно ли Критика научает писать? не гораздо ли сильнее действуют образцы и примеры? и не везде ли таланты предшествовали ученому, строгому суду? La critique eft aifee, et I’art eft difficile! Пиши, кто умеет писать хорошо, – вот самая лучшая критика на дурные книги! С другой стороны, вообрази бедного Автора, может быть, добродушного и чувствительного, которого новой Фрерон убивает одним словом! Вообрази тоску его самолюбия, бессонные ночи, бледное лицо! ...Не знаю, как другие думают, а мне не хотелось бы огорчить человека даже и за “Милорда Георга”, пять или шесть раз напечатанного. Глупая книга есть небольшое зло в свете. У нас же так мало авторов, что не стоит труда и пугать их. Но если выйдет нечто изрядное, для чего не похвалить? Самая умеренная похвала бывает часто великим ободрением для юного таланта. Таковы мои правила!
Поздравляю тебя с новым титлом Политика; надеюсь только, что эта часть журнала, ко счастью Европы, будет не весьма богата и любопытна. Что для кисти Вернетовой буря, то для Политика гибель и бедствие государству. Народ бежит слушать его, когда он, сидя на своем трезубце, описывает раздоры Властей, движение войска, громы сражений и стон миллионов; но когда громы умолкнут, все помирятся и все затихнет, тогда народ, сказав: finita e la comedia! – идет домой и Журналист остается один с листами своими!